Зинченко Зинаида Николаевна, член Вседонского литературного сообщества, слобода Терновая, Миллеровский район, Ростовская область

Дезертир

 

«...17 января 1943 года наступило долгожданное освобождение города Миллерово и его жителей от немецко-фашистских захватчиков воинами 38-ой и 58-ой стрелковых дивизий, частями 18-го танкового корпуса…»

 

Полковник Никифоров, подписывая наградные листы, внимательно читал представление к правительственным наградам на солдат и офицеров Красной Армии. В пепельнице дымились окурки, крепкий чай в гранёном стакане на некоторое время придавал бодрость, но постепенно голова тяжелела, воспалённые веки смыкал сон. За годы войны полковник  привык не спать по двое-трое суток, его слова «Чтобы победу не проспать, выспимся после войны» стали поговоркой среди солдат. В очередной раз он налил крепкого чая, закурил. Из открытой форточки доносились шутки, весёлый смех, звуки гармошки.

Раздался стук в двери.

– Разрешите, товарищ полковник! – на Никифорова смотрели голубые, цвета весеннего неба глаза. Юное безусое лицо. Военная форма с погонами лейтенанта придавала его возрасту некую солидность.

«Лет 19, совсем мальчишка», – мысленно подумал полковник.

– Командир танка Т-34 лейтенант Быстров. В тридцати километрах от Миллерово находится моё родное село Родники. Товарищ полковник, прошу сутки отпуска. Полуторка в ту сторону идёт. Разрешите повидаться с матерью и сестрёнкой.

– Давно воюешь, лейтенант Быстров?

– Третий год. Казанское Краснознамённое военное танковое училище не успел окончить, но на войне практику быстро освоили. Будем бить фрицев до самого Берлина.

«Без бравады, держится с достоинством, не старается понравиться», – отметил про себя Никифоров.

– Сколько тебе лет?

– В марте 21 исполнится.

– Согласно приказа, лейтенант, в твоём распоряжении 24 часа. Вернуться в расположение части обязан минута в минуту.

– Есть! Разрешите идти, товарищ полковник?

– Счастливого пути, лейтенант.

– Спасибо, товарищ полковник.

На улице Быстрова ожидали боевые товарищи, надеясь, что командиру обязательно повезёт, и он хоть на часок увидит родной дом, обнимет мать.

– Ну что, разрешил? На целые сутки?

– Молодец, полковник! Настоящий человек!

– Товарищ лейтенант, от всего экипажа передавай родным большой фронтовой привет! – обступив Быстрова, искренне радовались механик-водитель Лемехов и стрелок-радист Сизов.

– Гостинцы хочу повезти, да где их возьмёшь, а полуторка с минуты на минуту подойдёт.

– Не дрейф, командир, счас сообразим! – весело сказал Жора Сизов.

 В рюкзак быстро уложили подарки с фронта: кусок мыла, отрез фланелевой материи, буханку хлеба и две банки тушёнки.

– Вот, возьми ещё, – Лемехов протянул завёрнутый в газету колотый сахар, – порадуешь своих дома, заодно боевые вести с фронта прочитают.

– Передай сестрёнке, пусть пишет нам письма, – Сизов достал из бокового кармана ватника блокнот, – ещё скажи, после войны свататься приеду.

– Жорка, ну и шутник! – рассмеялся Быстров, – ей только 16 лет!

– Года через два-три набьём Гитлеру задницу, война закончится нашей победой, – обнажив в улыбке два ряда белоснежных зубов, весело ответил Сизов, – чуток подрастёт твоя сестрёнка и замуж можно. Будь спокоен, лейтенант, не обижу её.

– Кто до Родников собирался ехать? – зычно раздался голос шофёра полуторки, – живо полезай в кузов! 

Не только овчинный полушубок и валенки, но и ожидание встречи с родными согревало лейтенанта Быстрова. Павел решил сократить путь домой и заранее договорился, что шофёр остановит машину возле Шапкиной могилы, так в народе называли огромный земляной курган посреди заснеженной степи, который был навеян старинными легендами и поверьями, здесь же решили встретиться на обратном пути. «Добро» дал капитан, в распоряжении которого находилась полуторка.

– Тут недалеко, в лесу, находится родник Пристена, вода силы придаёт, укрепляет здоровье. Можно в фляжки набрать, – предложил Павел.

– Вода и впрямь целебная? –недоверчиво спросил капитан. – Давно я, лейтенант, не пил настоящей воды.

– Увидите сами, товарищ капитан, из-под земли бьёт ключом.

– На обратном пути обязательно наберём, сейчас каждая минута дорога.

Полуторка, поднимая клубы снега, тронулась с места и повернула в сторону Чертково. От кургана Быстров направился к Пристене. Ускоряя шаг, шёл по заснеженному полю: на его поверхности, белой, как чистый лист, со следами танковых гусениц, крови, пустых патронов и снарядов, глубоких воронок, можно было прочитать картину ожесточённых боёв.

«Закончится война, а земля, как и люди, ещё долго будет залечивать свои раны», – думал Павел. Несмотря на мороз, вдруг нестерпимо захотелось пить, утолить жажду можно было и снегом, но перед глазами стояла чистая родниковая вода.

Черпая ладонями, Павел пил живительную влагу, ощущая её незабываемый вкус. Тишину зимнего леса нарушала барабанная дробь дятла. «Защищаешь всё живое, возвращаешь лес к жизни, – подумал с улыбкой, наблюдая, как по стволу дуба снуёт дятел, зорко всматривается в каждую трещину на могучем дереве и беспощадно уничтожает вредных насекомых – настоящий боец! У каждого сейчас своя война».

Небольшой лиственный лес соединял родник с Калитвой. Павел пошёл напрямик к речке, оттуда было рукой подать до его деревни, где стоит крытая соломой хата, из трубы струится голубоватый печной дымок, где ждёт с войны мать и неустанно молится за сыновей своих.

– Здравствуй, речка! Помнишь, как бежали к тебе ватагой, прыгали с разбегу в нагретую солнцем воду? – стоя на крутом берегу, Павел обращался словно к живому существу.

Не раздумывая, кубарем скатился по заснеженному насту на скованную льдом речную гладь и вдруг… почувствовал себя мальчишкой из далёкого детства: вместо валенок – коньки, подаренные отцом за хорошую учёбу. Как же он радовался, берёг и дорожил ими! Пацаны завидовали, глядя на Пашку, а он выделывал замысловатые фигуры на льду, бесстрашно летел с ледяного трамплина, паря какое-то мгновение в воздухе и лихо приземлялся перед визжавшими от восторга девчонками. Пашка не мог вынести молчаливо-просящих глаз друзей и несколько раз дал прокатиться каждому из них, за что ребята стали ещё больше уважать его.

– Конечно, не то, что самодельные: тут и скорость и пофорсить можно, – философски изрёк Витька-сосед, очередной раз отдавая коньки.

– Хороший ты, Пашка, не жадный.

– Сам катаешься, нам даёшь. Не жалеешь, что подарок отца делишь с друзьями.

Эти воспоминания были для него самыми дорогими.

Неожиданно раздался крик:

– По-мо-г-и-и-т-е-е! – на помощь звал ребёнок.

Реакция Павла была молниеносной: отбросив в сторону рюкзак и полушубок, устремился к полынье. Барахтаясь в холодной воде, мальчонка цеплялся за острые ледяные края, которые тут же ломались, увеличивая расстояние до коряги. Сжимая в руке ремень, лейтенант по-пластунски пополз к ребёнку:

– Хватай обеими руками ремень! Держись за него! Держись, пацан!

Огромная коряга у края полыньи оказалась спасительной: Павел крепко держался одной рукой за надёжную опору, стоя по грудь в ледяной купели, другой – изо всех сил тащил ремень, за который уцепился мальчик.

– Молодец! С боевым крещением, – Быстров снял мокрую длиннополую фуфайку с мальчишки, укутал в полушубок.

– С-с-а-а-ш-ка та-ма, – он едва разобрал речь перепуганного ребёнка, – у-уто-оп т-то—жа.

– Где Сашка? Покажи рукой.

– Тама он…

– Тама он, – повторил Павел, внимательно рассматривая место рыбалки на камышовом островке: деревянные санки стояли возле прорубленной во льду лунки, тут же валялась самоловка для ловли рыбы.

– Сашка! Сашка! – позвал, оглядываясь вокруг, – утонуть не мог – лунка мала, полынья мелкая. Ты где, пацан?!

– Тута я, – еле слышно раздался голосок, из-за ледяного валуна вышел мальчик лет восьми, – дяденька, я не виноват…,что Васёк утоп.

– Живой Васёк. Иди, не бойся. Где ваш дом?

– На Московском, – осмелел Сашка, – пряма по речке до моста, а тама..

– А тама я знаю дорогу, – с улыбкой сказал Павел, – он усадил мальчишек на санки спиной друг к другу, замотал полушубком,  --  носы не высовывайте! Так и быть, Сашка и Васёк, доставлю вас домой, чтоб в сосульки не превратились.

Вылил ледяную воду из  валенок, выкрутил мокрые шерстяные носки: «Как бы самому в сосульку не превратиться, а то пацанов не спасу».

Намокшие валенки затрудняли движение по льду, гимнастёрка стояла колом на теле, жгучий морозный ветер хлестал лицо, а пальцы рук примёрзли к верёвке санок. Мобилизуя силу воли, лейтенант двигался вперёд, подбадривая словами:

– Ещё немножко, ещё чуть-чуть. Держитесь, Сашка и Васёк! Настоящие мужики не сдаются!

Наконец, вдали показалась деревня: из окон саманных хат мерцали огоньки керосиновых ламп, раздался собачий лай, доносились встревоженные голоса – навстречу шли люди.

Дальше Павел ничего не помнил. Пришёл в себя, чувствуя тепло и запах домашнего очага, настороженно прислушиваясь к незнакомым голосам:

– Где я?

– Очнулся, слава Богу, очнулся.

Павел попытался встать, но от бессилия только мог приподнять голову. К нему наклонилось женское лицо в тёмном, надвинутом по самые брови платке.

– Кто вы?

– Марфа, знахарка местная. Ты у добрых людей.

– Сколько времени я нахожусь здесь? – душу мучил ответ на тревожный вопрос.

– Четвёртые сутки. Лечить тебя ещё надо – не вся хворь вышла.

В груди ёкнуло, острая боль словно ножом ударила под сердце, в глазах потемнело.

– Мне надо идти, надо… – еле слышно шептали губы.

– Знаю, дорогой ты наш защитник, знаю, только вот судьба распорядилась по-своему – на радость проклятой войне, а тебе на испытание, – Марфа налила отвар в кружку, – выпей, солдат, сон на время успокоит душу, укрепит силу и дух в теле.

Наказав Сашке и Ваське смотреть за ним, пошла домой готовить целебное снадобье из трав.

– Вечером обязательно приду, если будет нужна помощь – зовите деда Ефима и бабку Ульяну.

Сашка полез на печь, прислушиваясь к дыханию лейтенанта, информировал Ваську:

– Шепчет чегой-то, а сам, вроде как спит, – Сашка испуганно смотрел на брата, – из-за нас помрёт солдатик.

– Не-е-е, он живучий, Марфа сказала, – успокоил Васёк, – не помрёт.

– Будя вам в хате сидеть! Слазь с печи! – на пороге дед Ефим с вязанкой дров, глаза строго сверлят то одного, то другого внука. – Бабке Ульяне помогать идите.

– А мы справились, в сарае почистили и козу напоили, – бойко ответил Сашка.

– Нам Марфа наказывала за солдатом смотреть, пока она вернётся, – затараторил Васёк.

– Вы ужо своё дело сделали, горе-рыбаки.

– Так ты, дед, вроде как помирать собирался, ухи захотел, вот мы и пошли.., – смело стал возражать Сашка.

Но Ефим Игнатьич не дал договорить, сгрёб внука в охапку с тёплой печи, посадил на лавку:

– Цыц! Цыц, я сказал! Своё слово поперёк мово не ставь! Скока тебя учить буду?

Сашка и Васёк стали быстро одеваться, уж очень не хотелось из тёплой хаты выходить на мороз, но дед распалялся всё больше и больше, чего доброго, мог взяться и за ремень.

– Отец на войне за вас, неслухов, кровь проливает, вернётся, всё расскажу…

Мальчишки пулей вылетели на улицу, а Ефим Игнатьич, подойдя к иконам, опустился на колени перед ликом Богородицы, молясь за свои прегрешения, прося у Заступницы вернуть с войны живым единственного сына Андрея.

Невестка, жена сына, умерла незадолго до войны, Андрей так и не привёл новую хозяйку в дом, всё не мог найти женщину, которая заменила бы ребятишкам мать, полюбила их как родных. Вместе с Ульяной Петровной Ефим Игнатьич помогал воспитывать детишек – внуков-погодков Сашку и Ваську. Воспитывал их в строгости, считая, что мальчишкам это пойдёт только на пользу. Но любил старик внуков, ох, как любил!

А неделю назад Ефим Игнатьич так занегожил, что уж думал: «Пришла костлявая, да не вовремя, чтоб тебе пусто было!» И так ему ухи захотелось, что мочи нет: стоит перед глазами чугунок, из него аппетитный запах аж до костей пробирает! А он черпает, черпает половником и насытиться не может! И так уверился Ефим  Игнатьич, что речная рыба таит в себе целебную силу, а костлявая смилуется и непременно отпустит ему ещё десяток лет, не вытерпел! Желание стало жалобными словами:

– Ушицы хочу…, ушицы, а то, помру.

Услышав это, Ульяна Петровна горестно запричитала:

– Да на кого же ты нас оставишь, родимый?! Да как же мы без тебя жить будем?!

Глядя, как убивается жена, Ефим Игнатьич слез с печи, с опаской думая: «Как бы чего не вышло со старой, а то как же я без неё жить буду…»

Тем временем Сашка и Васёк, захватив мякиш хлеба, достали в сарае самоловку для рыбы, санки и бегом к речке.

Выздоровел старик сразу, как только нашлись внуки, и обязан был лейтенанту, который, спасая Сашку и Ваську, сам едва не замёрз, и сейчас, вместо действующей Красной Армии, лежит на печи, потому, как боец с него никакой.

Звякнули вёдра в коридоре, отряхивая снег с платка, зашла Ульяна Петровна, следом внуки.

Сашка и Васёк повесили мокрые варежки на дверцу печной духовки, смирно сели на лавку, опасливо глядя в сторону деда: доволен ли он?

 – Молодцы, – Ефим Игнатьич достал из кухонного шкафа леденцы, –    заслужили. Не задабриваю вас, а от имени бойца Красной Армии Андрея Ефимыча, вашего отца, выношу благодарность за помощь деду и бабке, –  он поочерёдно погладил внуков по непослушным ершистым вихрам.

– Как солдатик? Молочком козьим напоить надо, пока парное, – тихо сказала Ульяна Петровна, процеживая молоко в глиняную крынку.

– Вроде спит, но душой мается. Не дай, Бог, так никому.

– Говорят, человек – не спичка, не сломается и не сгорит.

– Говорят-то, говорят…, а люди разные бывают. На войне главное – человеком остаться.

– Хватит, старый, разговоров. Молочком надо напоить солдатика.

– Слова ваши правильные, жизнью проверенные, – раздался с печи окрепший голос лейтенанта, прислонившись к стенке лежанки, он сидел самостоятельно, с улыбкой глядя на своих спасителей. – Ульяна Петровна, оставьте молоко для внуков, мне Марфа лекарство из трав принесёт, а потом я уйду...

– Экий, скорый! – за разговором не услышали, как вошла Марфа. – Хворый ещё…

– А вот уговаривать меня не надо. Сказал уйду, значит, уйду! – Павел слез с печи. – Видите, выздоровел полностью. Спасибо вам за всё.

– Это тебе спасибо и низкий поклон, – Ульяна Петровна заплакала, обнимая Павла. 

– Один Господь знает, какая дорога уготована тебе из-за внуков наших, – с горечью сказал старик.

Мальчишки, опустив головы, виновато шмыгали носами.

– Сашка, Васёк, слушайте деда и бабушку, думаю, не увидимся больше, но надеюсь – вырастите хорошими людьми.

Павел взял фляжку с отваром и стал пить, но Марфа остановила:

– Не спеши, на три раза рассчитано. Фляжку возьмёшь с собой. Сейчас рюкзак из чулана принесу.

– Давайте присядем на дорожку, а заодно и повечеряем, – Ульяна Петровна пригласила к столу.

Ужинали молча, скоро, как будто ждали неотложные дела.

– Во дворе лыжи стоят, возьми, – предложила Марфа, – мне они без надобности, а ты дорогу быстрее осилишь.

– Как зовут тебя, сынок? А то всё «солдат» да «солдат», – ласково спросила Ульяна Петровна, подавая узелок с едой.

– Быстров Павел Фёдорович. Лейтенант Красной Армии, командир танка Т-34, теперь уже…бывший. Прощайте, – дверь захлопнулась.

Марфа перекрестила его вслед. Шепча слова молитвы, стала рядом со стариками перед иконами святых, а Сашка и Васёк плакали, уткнувшись лицом в подушку. В одночасье мальчишки стали взрослыми, понимая, что они причастны к судьбе солдата, которая изменит его оставшуюся жизнь.

Глубоко вдыхая свежий морозный воздух, Павел всматривался в ночные сумерки:  плотным кольцом они сгустились вокруг маленькой деревеньки, укрывая от непрошенных гостей. Павел с детства любил ночное зимнее небо, подолгу рассматривая созвездия, он слушал, как ему казалось, волшебную мелодию ярких светил, но сейчас звёзды смотрели осуждающе-холодно, бесчувственно мерцая, излучали леденящий свет, пронизывающий насквозь. Луна, как одинокий странник, сиротливо приютилась в холодной вышине и была безучастна ко всему, что происходит на земле.

Не желая уступать друг другу, в душе лейтенанта боролись два решения, и перевес оказался на стороне сыновьих чувств, а не долга. «Этот час ничего уже не изменит, всё равно меня ждёт трибунал, – подумал Павел, становясь на лыжи, – я должен увидеть маму».

Прежнее чувство радости от предстоящей встречи с матерью, Натальей Прокофьевной, сменилось тревогой и растерянностью. Павел ужаснулся от одной только мысли: сотрудники НКВД на её глазах  грубо заталкивают его в «чёрный воронок»,  холодок заходил внутри тела – вдруг не успеет повидаться с матерью, не расскажет, почему всё так вышло.

В деревне кое-где в окошках хат светились огоньки керосиновых ламп, не слышно было лая собак, не видно прохожих. Родники, как и все населённые пункты страны, жили в то время своей особенной тыловой жизнью: для бойцов фронта женщины вязали шерстяные носки, рукавицы и перчатки из овечьей шерсти, вручную шили кисеты, надеясь, что достанется он непременно мужу, брату или любимому, поэтому вышивали инициалы.

Павел долго не решался зайти в дом, со стороны сада крадучись стал пробираться к хате и вдруг почувствовал тёплое, влажное прикосновение к руке

–Буська! Буська! Узнала меня, узнала, рыжехвостая, – ласково говорил, прижимая собаку к груди, дворняжка радостно повизгивала, стараясь лизнуть лицо, шею, руки.

–Ты уж прости меня, Буся, что пришёл как вор, так получилось.

Собака, казалось, понимала: зубами тянула Павла за полы полушубка, вместо тихого визга, радостно залаяла, оповещая, что вернулся её хозяин.

 Через лёгкую ситцевую занавеску на окне хорошо просматривались женские силуэты: Полина, жена старшего брата Ивана, вязала носок, мать стояла у печи, поправляя стёганое одеяло. Там, на тёплой лежанке, спали Шурка и Дашенька – Пашкины племянники. Сестрёнка Ниночка, видно, тоже уже спала.

– Слышите? – испуганно сказала Полина. – Наша Буська лает как-то по-особенному.

– Так на то она и собака, – успокоила невестку Наталья Прокофьевна, – пусть лает.

Вдруг раздался осторожный стук в двери. Женщины опешили на мгновение, безмолвно глядя друг на друга, стук повторился.

– А дверь-то не заперта, – испуганно прошептала Полина.

– Теперь уж нечего сетовать, – спокойно ответила Наталья Прокофьевна, пряча топор за спиной, – иди к детям. Возьми ковшик, если чего, кипяток в чугуне…

В коридоре послышалось шарканье обуви, дверь тихо скрипнула – на пороге незнакомый мужчина, его несмелый шаг в комнату подействовал успокаивающе на женщин.

– Добрый вечер.

– Полночь уже, не время для гостей, – резким голосом ответила Наталья Прокофьевна.

Простуженный, хрипловатый голос не выдал Павла. Глаза из-под глубоко надвинутой на лоб шапки смотрели виновато, худое, заросшее густой щетиной лицо и  небольшая бородка делали намного старше, но в его виде не было ничего враждебного. Полина метнулась к печке, без надобности подбросила дрова, мельком ещё раз взглянула на ночного гостя. Мужчина по-прежнему молчал, жадно рассматривая до боли знакомое убранство комнаты, фотографии в рамке на стене. Открытое, улыбающееся лицо отца, серьёзные глаза, их взгляд как будто спрашивал:

–Как воюешь, сынок?

– Прости, отец, прости, – беззвучно шептали губы.

Незнакомец присел у печки, протянул обмороженные руки к огню, пальцы била нервная дрожь, ноздри жадно вдыхали терпкий запах терновых веток, на глазах выступили слёзы – эти короткие минуты пребывания в родном доме не могли снять свинцового груза с его сердца и принести облегчение душе, Павел до боли стиснул зубы, чтобы не застонать. Нет, не узнала мать сына,…не узнала.

В комнате стояла тревожная тишина, было слышно потрескивание дров в печке, да сопение спящих детей.

– Много вас таких бродит, и каждому подай. Сами перебиваемся, голодаем, – суровым голосом нарушила затянувшееся молчание Наталья Прокофьевна, – уходи, уходи! Воевать надо, как мои сыночки на фронте, а не прятаться по лесам…

Тихо скрипнула дверь, Павел вышел на крыльцо, под ноги бросилась Буська  и  побежала следом, радостно повизгивая. А Наталье Прокофьевне вдруг сделалось плохо: стало трудно дышать, воздуха словно не хватало, непослушными пальцами она развязала платок, держась за стенку, медленно сползла на глиняный пол.

Полина бросилась к ведру, зачерпнув воды, плеснула в лицо, испуганно повторяя:

– Ой, Господи! Ой, Господи!

– Не причитай, детей и Ниночку разбудишь..,  --  глухо произнесла свекровь, – сама встану, а ты меньше дров пали – душно в хате.

«Да не от духоты это», – подумала Полина.

Боль в сердце прошла, но Наталью Прокофьевну не покидала какая-то щемящая тревога и нахлынувшее волнение. Сна не было, она стала вязать, но спицы выскальзывали из рук, затем без надобности принялась вытирать пыль на подоконнике. Полина, молчаливо наблюдавшая за свекровью, не выдержала:

– То был Павел, мама. Я не сразу узнала его.

– Что ты мелешь, Поля? Павел на фронте сражается, командир танка! Да разве он мог крадучись в родной дом прийти?

– А собака как радостно лаяла, в дом пустила. Это не доказательство?

Не желая верить сказанному Полиной, Наталья Прокофьевна пыталась убедить больше себя, чем невестку:

– Чужой человек к нам приходил. Запомни, чужой, и никому не говори, даже Ниночке, – какую-то минуту она колебалась, затем решительно стала одеваться. –Дверь закрой на засов и ложись спать.

Материнское сердце подсказывало Наталье Прокофьевне, что Павел не будет прятаться от людей, а наоборот, постарается выйти на Воронежское или Каменское направление, где близка вероятность встречи с частями Красной Армии. «А что, если он направляется через Балабановский тракт в Миллерово? Конечно, он именно так и сделает. Этот путь намного короче», –думала Наталья Прокофьевна., с трудом продвигаясь через снежные наносы.

Мрачная музыка ночной метели заунывно набирала очередной аккорд, стараясь порывом жгучего ветра сбить женщину с ног. С трудом Наталья Прокофьевна очередной раз поднялась с колен:

–Па-а-а-ша! Сы-ы-ынок! Па-а-а-ша!

В ночном пении метели Павел вдруг отчётливо услышал знакомые звуки, напоминающие детскую колыбельную «а-а-а». Он приостановился, порыв ветра донёс до слуха « ша-а-а-а».

– Надо же, как метель забавляется, – Павел ласково потрепал собаку по шее, – что, страшно? Зря ты, Буська, за мной увязалась, утром Ниночка проснётся, а тебя нет, увидит лыжи, в коридоре, гостинцы в рюкзаке. Догадаются ли, кто приходил?

Неожиданно ветер утих, метель прекратилась. Впереди не было снежных наносов, наоборот, дорога гладко накатана, и звёзды ярко высвечивали путь. «Волшебство зимы-матушки, как в сказке», – подумал с улыбкой Павел. Собака вдруг повела себя странно: стала настороженно рычать, словно чувствуя впереди недоброе, оглядываясь назад, жалобно повизгивала.

– Чёрта лысого мы здесь найдём! – зло выругался старший лейтенант Кравчук, вглядываясь в очертания незнакомой местности. – Хорошо, хоть дорога видна. Надо было, товарищ капитан, утра дождаться.

– Не зуди, Кравчук. Всё равно дальше леса или дома никуда не уйдёт.

– Надоела мне эта канитель, товарищ капитан, я бы таких на месте расстреливал без суда и следствия

– Скорый ты, лейтенант, нельзя всех под одну гребёнку, бывает, что человек не виноват, тут разобраться надо. Это для изменников, предателей, дезертиров трибунал предусматривает высшую меру, в крайнем случае, штрафбат.

– Всё ясно, товарищ капитан, но по законам военного времени нельзя быть мягкотелым. Жалость, доброту, сочувствие нужно вытравить в себе, не дать, чтоб они заполнили нутро, а то глядишь, у нас скоро предатели героями станут.

– Ты выбрось эту хрень из головы. Знаю тебя, лейтенант, третий год, а не перестаю удивляться. Пойми, нельзя, чтобы война выжгла из нас всё человеческое.

Разговор, явно, не клеился, оба закурили. «Чёрный воронок» (так в годы войны в народе называли машину для перевозки заключённых) приближался к сосновому лесу. Павел шёл навстречу, чувствуя – это за мной. Свет фар ослепительно бил в лицо, с подножки машины спрыгнули двое в военной форме. Дуло автомата упёрлось Павлу в грудь.

– Я тот, кого вы ищите. Лейтенант Быстров.

– Документы! – капитан Щукин посветил фонариком в лицо – Какой вы офицер? Стыд и позор армии! В машину!

– Дезертир! Предатель! Изменник! – презрительно, с ненавистью говорил старший лейтенант Кравчук, грубо толкая Павла прикладом автомата в открытую дверцу фургона.

– Паша! Сынок! Паша! – перед машиной неожиданно возникла запыхавшаяся, словно вылепленная из снега  женщина, платок сполз с головы, пальто распахнуто. – Дайте проститься с сыном, прошу вас, дайте проститься с сыном. Пожалуйста… умоляю вас, – Наталья Прокофьевна стала на колени, – разрешите с сыном проститься.

– Не положено! Гражданочка, возвращайтесь назад, – капитан Щукин помог Наталье Прокофьевне встать, – вас могут привлечь за укрывательство дезертира. Советую вести себя спокойно.

– Мой сын не виноват! Я чувствую, он не ви-но-ват!

– Пошла! Пошла прочь! – размахивая прикладом перед лицом несчастной женщины, орал Кравчук с сознанием собственного положения и наделённой властью.

– Пусть простится. Люди ведь. Опусти автомат, старший лейтенант, – приказал капитан.

– Да я на вас, товарищ Щукин, донос напишу! Не по-ло-же-но! Я действую согласно инструкции и приказа.

Взревел мотор, машина резко развернулась и, взметая клубы снега, повернула на Балабановскую дорогу.  

 

Только к утру Наталья Прокофьевна добралась домой. Полина всю ночь не находила себе места, ожидая свекровь, передумала всякое, теперь, могла с облегчением вздохнуть. Ни о чём не спрашивая, помогла снять промокшую одежду, налила отвар шиповника с липой:

– Вам бы лучше на печи отогреться.

– Мамочка, где ты была? Какая ты странная, на себя не похожа, – Ниночка с удивлением смотрела на мать.

– Так за Бусинкой она ходила, еле нашла. Оденься, Ниночка, теплее и отнеси собаке варёную картофельную шелуху, – посоветовала Полина, стараясь прекратить расспросы девочки.

Никто в деревне не знал о случившемся в семье Быстровых. Не проходящая боль в душе превратила Наталью Прокофьевну в замкнутую и настороженную женщину, некогда разговорчивая и приветливая, она теперь сторонилась людей.

– Наталья Быстрова вся в чёрном, прямо статуя, – изумилась соседка Катя Миронова, – она ж никогда чёрную одёжу не носила….

– Верно говоришь, вся в чёрном и лицом как будто почернела, – поддержала разговор Вера Зотова.

– Что тут удивительного, девчата? На мужа похоронку получила, на старшего сына тоже, а от меньшего давно никаких вестей. Господи, хотя бы война вернула ей Пашку, совсем пацаном ушёл воевать, – искренне жалея Наталью Прокофьевну, говорила Нина Шумилина.

Сочувствуя чужому горю, женщины разговаривали о нелёгкой бабьей доле, об испытаниях, которые выпали каждому в эту военную пору, не скрывая слёз, плакали, вспоминая мужей:

– Вернётся живым мой Андрей, никогда ему слова поперёк не скажу, «пилить» не буду как раньше. Пусть только возвращается с войны, пусть только возвращается, – говорила Вера Зотова, вытирая слёзы.

– А я, женщины, многое поняла за это время: беречь их надо, мужиков наших, не попрекать словом грубым, – взволнованно произнесла Катерина.

– Как хочется постирать солёную от пота рубаху или штаны в мазуте, – откровенно призналась одна из женщин, – я иногда вещи мужа на верёвку во дворе повешу, да и хожу целый день в ожидании, как будто с работы жду.

– Так и свихнуться можно, чего доброго, – насмешливо сказала молчавшая до этого Татьяна Зорина, – никогда, бабы, заезжих мужиков пропускать надо, – ничуть не смущаясь, советовала.

– Танька, ждать тебе некого, потому как незамужняя. А насчёт мужиков, то с одним, то с другим ещё до войны путалась, – с улыбкой, беззлобно ответила Нина Шумилина.

– Ах, какие все безгрешные! – гордо вскинув голову, защищалась Татьяна, – да вы мне завидуете!

– Чему завидовать? Ты хоть любила по-настоящему?

Разговор женщин явно перестал в скандал, шум голосов усиливался, отдельные реплики были далеко слышны. Проходивший мимо конюх Иосиф Алексеевич остановился, опираясь на костыль, прислушался, поняв женскую тему, неодобрительно покачал головой:

– Бегите, сороки, на центральную усадьбу, там почту привезли.

– Ой, Алексеич, миленький! Спасибо!

Слова старика подействовали магически, в ту же минуту женщины, опережая друг друга спешили к почтальону.

 

Не первый раз волновалась Полина Быстрова, прижимая к себе брезентовую сумку, где в серых солдатских треугольниках были радость или горе. Вот уже третий месяц она привозит почту из райцентра и каждый раз чувствует себя виноватой, глядя на безутешные рыдания вдов, получивших похоронку. Сама став вдовой в 28 лет, Полина  не могла привыкнуть к мысли, что муж Иван никогда больше не переступит порог дома, а детишки – шестилетняя Даша и четырёхлетний Шурка так и вырастут без отцовской ласки и любви. Они были единственной радостью Полины, при воспоминании о сыне и дочке, на глазах выступили слёзы. Дома дети оставались под присмотром свекрови, но заботы о них легли на плечи Ниночки. Терзаемая неизвестностью о судьбе меньшего сына Павла, Наталья Прокофьевна редко разговаривала с домочадцами, больше молчала, казалось, всё, что окружает старую женщину, перестало существовать для неё. Зная характер свекрови и причину страданий, Полина вела себя сдержанно и терпеливо. Зато Нина бунтовала по каждому поводу: не понимая, почему мать так холодно относится к ней, не видит радости и огорчений, обид и тревог дочки. А ей так хотелось поговорить, прижаться к тёплой маминой груди, почувствовать ласковые руки, которые с нежностью гладят тёмно-русые пряди волос.

Однажды Нина специально порезала палец осколком стекла. Услышав крик, Полина бросилась к ней, Наталья Прокофьевна монотонно толкла в ступе кукурузные зерна для лепёшек, не обращая внимание на происходящее. От обиды и материнского безучастья Ниночка расплакалась.

– Что там ещё? – холодно спросила Наталья Прокофьевна, продолжая привычное дело.

– Ниночка палец порезала, кровь нужно остановить, – дрожащим голосом ответила Полина.

– Подорожник приложи.

– Какой подорожник, мама? Март месяц на дворе.

– Тогда печную золу возьми.

После очередной выходки Нины Полина решила поговорить со свекровью.

– Мама, Ниночка нуждается в заботе и внимании, а вы словно не замечаете дочку, – Наталья Прокофьевна молчала, невестка чувствовала себя неловко, но продолжила, – даст Бог, вернётся Павел.., время покажет, кто кем был на этой проклятой войне. Не корите себя так, разве в том ваша вина, что Павел…, – под осуждающе-пристальным взглядом закусила губу, виновато опустила голову.

– В нашем доме издавна свекровь учила невесток, а не выслушивала их наставления.

– Простите.

– За Ниночку беспокоишься, жалеешь, это хорошо, – на глазах Натальи Прокофьевны заблестели слёзы, – завтра, тридцатого марта, Паше исполняется двадцать один год, а я не знаю, жив ли он.

Как мать, она отказывалась верить, что сын дезертир, но перед глазами стоял его арест органами НКВД, который подтверждал обратное – это было доказательство того, что Павел нарушил  присягу. Всё время в сердце теплилась надежда: разберутся, обязательно разберутся, не таким она воспитала сына, чтобы Павел запятнал фамилию рода Быстровых позорным клеймом – семья дезертира. Мрачные, тяжёлые думы не отпускали Наталью Прокофьевну ни днём, ни ночью. Она не заметила, как стала невестой дочка Нина – демобилизованный по ранению Сергей Дёмин заслал сватов, свадьбу решили сыграть через неделю. Счастливое событие совпало с долгожданным известием о конце войны, о Победе Красной Армии! Наталья Прокофьевна не разделила этой радости вместе с односельчанами, до самого вечера просидела в одиночестве, прижимая к груди портреты мужа и сыновей.

Очнулась, словно ожила, когда через год дочка Нина родила сына, мальчика назвала Павликом в честь брата. Она неустанно нянчилась с маленьким внуком, времени хватало  и для старших внуков, Полина не могла нарадоваться – наконец-то в доме стало светло от улыбок, оживлённых и радостных разговоров. И только мокрая от слёз по ночам подушка знала о материнском горе Натальи Прокофьевны, которое навсегда поселилось в  сердце.

Прошло пять лет после окончания войны, а от Павла по-прежнему не было никаких известий, Наталья Прокофьевна решила ехать в райвоенкомат: мучительная неопределённость судьбы сына словно высушила её, но под тяжестью душевного груза не согнула, не придавила к земле – она не опускала головы и всегда прямо смотрела в глаза односельчанам. О своём решении хотела посоветоваться с Полиной, но та последнее время стала задерживаться после работы, это не нравилось Наталье Прокофьевне, хотя понимала: работа доярки не из лёгких, а тут ещё соседка сделала двусмысленный намёк в адрес невестки.

– Вот что, Полина, не позорь память моего сына Вани и семью не позорь! Нечего по ночам шастать в степь, да тайком миловаться с Никитой Игнатовым, – суровым голосом говорила Наталья Прокофьевна.

Молодая женщина молчала, пылало лицо, горели кончики ушей, было обидно и неприятно: донесли досужие кумушки, а ведь хотела сама сказать.

– Никита мужик холостой, а значит, не воровка ты и чужого счастья не брала. Замуж выходи. Он мужик правильный, думаю, внуков моих не обидит.

Такого поворота разговора от свекрови Полина не ожидала, на глазах выступили слёзы облегчения – она не считает её легкомысленной и гулящей.

– Почему молчишь, Поля?

–  Никита замуж не зовёт.

– Позовёт. Я помогу, – Наталья Прокофьевна обняла невестку, – спасибо, что мужа Ваню достойно ждала всю войну, детишек сберегла, мне хорошей помощницей была. Счастья тебе желаю.

Полина заплакала, уткнувшись в плечо свекрови.

А через неделю она вошла хозяйкой в холостяцкое жилище Никиты Игнатова.

– Отпустила-таки Наталья невестку и обиды не держит.

– Недолгим было счастье у Полины, а с Никитой, может, до старости вместе проживут и ребятишек ещё своих народят.

– Горький век у вдовы, если одной под ветром клониться да детей растить. Никита мужик хороший, не обидит, – так рассуждали женщины в селе, кто радуясь, кто тайно завидуя.

Полина поддерживала отношения с Натальей Прокофьевной, внуки Даша и Шурка часто навещали, прибегали из школы пообедать на перемене, помочь по хозяйству. Наталья Прокофьевна так и не съездила в райвоенкомат, решила: «Пусть племянники не знают страшную правду о своём дяде Павле, которого считают героем войны».

 

После освобождения Павлу Быстрову больше всего хотелось уехать и затеряться в самой отдалённой глубинке страны, не посылать домой никаких вестей. Он уже начал свыкаться с мыслью, что один на этом свете и вернётся на родину глубоким стариком, чтобы умереть, но зов материнского сердца оказался сильнее его желаний.

Июньское лето 1953 года было жарким, в нагретом солнцем воздухе стоял терпкий запах пшеничных зёрен. Наполненные до краёв пшеницей, грузовики спешили в район на элеватор, к обшивке бортов были прикреплены лозунги из красной материи с надписью «Наш хлеб Родине!», «Золотой урожай колхоза «Мир»!» Павел свернул с грунтовки на обочину, затормозив, остановилась машина, водитель дружелюбно предложил подвезти:

– Садись в кабину! Ехать куда? Довезу до места.

– Спасибо. Мой путь заканчивается, – Павел показал рукой в сторону степи, – за ней родное село.

День близился к вечеру, когда он добрался до степного кургана Шапкина могила. Как и десять лет назад, дорога на Родники была прежней, но он, Павел Быстров, стал другим: с позором возвращается домой. Дезертир – это теперь на всю жизнь!

Родниковая вода Пристены не принесла душевного облегчения, но вечерняя прохлада постепенно смыкала веки, уставшее тело клонило в сон, на пригорке, рядом с родником, Павел уснул. Это был единственный, глубокий и спокойный сон за десять последних лет. Проснулся от щекотливого прикосновения к щеке, на ладонь стряхнул божью коровку, сделав прощальный взмах ярко-красными крылышками, спешно улетела по своим делам. Лес, как и всё живое в нём, постепенно просыпался, наполняясь птичьим щебетом, знакомым стуком дятла, стрекотанием кузнечиков и неугомонным порханием бабочек. Пугливо озираясь по сторонам, к родниковой воде прискакал заяц, и пулей назад, в лесную чащу. Сидя на пригорке, Павел с улыбкой наблюдал за утренним оживлением природы, словно впервые открывал интересную книгу, перелистывая страницу за страницей, наслаждался давно забытым чувством радости. Тёплые лучи солнца скользили по впалым щекам, на миг Павлу показалось, что это прикосновение ласковых рук матери, к горлу подступил комок: «Жива ли она? Как встретит?»

Послышался скрип телеги, по наезженной к роднику дороге двигалась гнедая лошадь, а сиплый старческий голос старательно выводил слова песни с эмоциональными рассуждениями:

– Поедем, красотка, кататься! Да где ж тебя, такую кралю взять? Давно я тебя поджидал! Эх, ушли мои годочки! Тольки глаза и смотрють на тебя…

Павел узнал колхозного конюха Иосифа Алексеевича, хоть и сильно постарел, но остался таким же балагуром и любителем песен, которые он всегда дополнял своими текстами, отчего на гуляньях смех стоял коромыслом, а старик, выпятив тощую грудь, откалывал очередные шутки под хохот селян.

– Эге-е-е, да тут раньше меня за водицей успели, – медленно вставая с телеги, добродушно говорил Иосиф Алексеевич, – или уставший путник нашёл приют у родника?

Опираясь на костыль, он в упор смотрел на Павла. Слезящиеся, подслеповатые глаза ничего не выражали. Значит, не узнал.

– Отдыхаю, красотой любуюсь.

– Благодать божья тут. Только не каждому почувствовать её дано. Верно говорю, путник?

Для старика важен был разговор с незнакомцем, в его возрасте, явно, не хватало общения, и за час душевного монолога Алексеича, Павел узнал о колхозной жизни в Родниках.

– Слухай, путник, черпни мне воды. А то в горле чёй-то пересохло

Старик с наслаждением пил из жестяной кружки, Павел осторожно спросил:

– Наталья Прокофьевна Быстрова жива?

– Жива, – вытирая рукавом бороду, ответил старик. – воды тожеть попросила набрать, потому как дюже хворая стала. Я, путник, часто набираю воду из родника, верят люди в её силу.

Павел не слушал, от одной только мысли, что мать жива, стало легче, прислонился к дереву, обнял ствол осины, стыдливо пряча слёзы.

– Оглох? Спрашиваю, как зовут тебя? Чай, не без имени живёшь? – Иосиф Алексеич потряс Павла за плечо.

– Отец и мать при рождении нарекли Павлом. Быстров я. Пашка Быстров. Помнишь, дед, такого?

– Не признал, не признал тебя, Паша. Заматерел, сильно заматерел. Вернулся, стало быть.

– Возвращаются те, кого ждут, а я пришёл.

– Ну, пришёл, так пришёл. Скоко ж годков тебя в Родниках не было?

– Десять.

– Вспоминал я вчерась тебя, Паша, вспоминал.

– При каких обстоятельствах? – безразлично спросил Павел.

– Да Бронька Поляков рассказывал, как ты с им во время войны встретился. Медаль у тебя, Паша, была на гимнастёрке или две…

– Не то ты, дед, говоришь. Спросить хочешь: «А правда, что ты, Пашка Быстров, отсидел за дезертирство?» Отвечаю: «Правда. Отсидел и расплатился сполна».

– Вернулся живым домой, хоть и горькая это радость, а всё ж радость для Натальи Прокофьевны. Отец твой, Фёдор Иваныч да брат, Ваня, погибли на фронте, остались лежать в чужой земле.

– Погибли как герои. Не то, что я – пришёл с клеймом на всю жизнь.

– С мальства тебя знаю, нутро хорошее было, не гнилое. Не уж-то война проклятая своего добилась? Не верю! Чё молчишь, Пашка?

– Я, Иосиф Алексеич, ни перед кем отчёт держать не собираюсь, не на собрании –  проголосуем, товарищи, кто считает Быстрова Павла дезертиром: «за», «против», «воздержался».

– Да ты послухай старого, можа, легше станет. Война не тока по тебе гусеничными колёсами проехала. Вон, Моте Кравцовой, как досталось: заступилась, горемычная, за младшую сестру, защитила от изверга-фашиста, а себя не сберегла – осквернил Мотю немец. Жених с войны вернулся и не глянул в её сторону: мол, немецкая подстилка, не то, что младшая сестра Катерина – и себя сберегла, и красавицей выросла. Женился на Катерине, детишки растут, а Мотя так и ходит с клеймом. Да разишь виноватая она? А Лёньке Хрипкову глаз выбило, лицо попортило осколком. Снаряд за селом разорвался, а они, пацаны, играли на пустыре, вот ему и досталось. Война никогда не закончится для тех, кого пометила  – такое у ней, проклятой, нутро поганое.

– Кто из моих одногодков вернулся с фронта?

– Да считай, никого не осталось, акромя Ромки Притыкина. Вернулся в конце войны вроде как по ранению, до пупка наградами обвешанный. Мы ж его давно знаем: в мирное время на руку был нечист, в колхозе работал кое-как, а тут – герой идёт, земли под собой не чует! И сразу на работу в сельсовет подался. Речи у него были, шо мёд, а дела, шо полынь. Намаялись люди с Прытыкой, слава богу, направили через два года председателем в другой колхоз. А вот, если бы умная голова в военкомат поехала, да в архивах запрос сделала – вывели бы Ромку Прытыку на чистую воду. В деревне мало кто верит, шо он честно воевал, но у войны нету срока давности, узнаем когда-нибудь и за Ромку правду.

– Спасибо за беседу, Иосиф Алексеич, наверное, заждались селяне водички, – с улыбкой говорил Павел, помогая старику сесть в телегу.

– Погодь, Паша, я ещё не всё сказал насчёт тебя: воевал в танке, два года кровь проливал за нас, а в одночасье стал дезертиром. Разобраться надо было. Где справедливость?

– Всё правильно, всё по законам военного времени. В гости прийти можно будет, Алексеич?

– Двери всегда открыты для тебя, садись рядом, подвезу.

– Спасибо, я пешком.

– Ну, как знаешь, Паша, – старик натянул вожжи, слегка коснулся кнутом крупа лошади, и через минуту лесная дорога наполнилась пеньем. – Эх, Одесса, милая Одесса! Но живу я чёй-то, в Родниках. Ты знала много горя, А хто ж его не знал!

Обычно Иосифа Алексеича селяне ждали на центральной улице возле почты, где разбирали родниковую воду, желая старику здоровья и многие лета, но сейчас, не раздумывая, он повернул к дому Натальи Быстровой. На одном дыхании женщина выслушала речь Алексеича, медленно опустилась на ступеньки крыльца.

– Чего ж ты сидишь, Прокофьевна? Мать, встречай сына!

Нет, не такой представляла Наталья Прокофьевна встречу, не такой. Сколько раз перед  глазами вставала одна и та же картина: статный, с военной выправкой, её Пашенька, красавец-сыночек, идёт по деревенской улице к родительскому дому. Сколько света и тепла вокруг! А день стал ещё ярче от блеска орденов и медалей на его гимнастёрке. Радостный смех, счастливые слёзы  -  героем вернулся сынок! И по такому случаю, как обычно, соберётся вечером вся деревня за большим столом во дворе дома, а она, мать, будет любоваться только сыночком. Не смолкнет гармошка до утра, зальются алым румянцем щёки девушек в надежде, что пригласит на танец бравый фронтовик, проводит домой.

Наталья Прокофьевна поднялась со ступенек и направилась к калитке, сделав несколько шагов, остановилась посредине дороги. Из-за поворота показался мужчина: сгорбленная фигура, прихрамывающая походка. Разве это её сын? Её Павел? А он, протягивая руки, ускорил шаг. Как в детстве, хотелось побежать  матери навстречу, но свело судорогой ногу, их разделяли пять шагов, а мать и сын как два изваяния, застыли на дороге.

– Мама, я пришёл. Я пришёл, мама.

Её сердце застыло и сжалось в комок, чёрный платок сполз на плечи, мать молча рассматривала лицо сына: седина изрядно посеребрила голову, глубокий шрам пересекал левую щеку, появились лучи-морщинки вокруг глаз, но осталась та же улыбка и всё те же, цвета весеннего неба глаза.

– Мама, прими таким, какой есть, – Павел обнял худенькие плечи матери, целуя мокрое от слёз лицо.

– Пошли в дом, люди смотрят, – только и сказала.

Они сели во дворе на лавочку под старой липой, Наталья Прокофьевна не спешила накормить сына с дороги  – хотела знать и услышать правду, пусть самую горькую, но от сына, а не домыслы и догадки людей. Павел понимал, сколько пришлось пережить матери за эти десять лет, сколько передумать, сколько слёз выплакать в подушку, чего ей только стоило иметь выдержку, чтобы нести крест – мать дезертира. Осуждение, презрение и ненависть людей она «заслужила» благодаря ему, дорогому сыночку. Нет, не хватило Павлу духу начать разговор-откровение.

– Племянников у тебя четверо, – нарушила затянувшееся молчание Наталья Прокофьевна, – у Ниночки растут сыновья Павлик и Ваня.

– Павлик? Мама, ты сказала Павлик?

– Да, в честь брата героя назвала.

– Лучше бы я не возвращался.

– Ничего теперь не исправишь, что написано пером, не вырубишь и топором.

– Уеду. Им-то за что мой позор терпеть?

– От себя не спрячешься и не убежишь. Живи, как есть, неси ношу до конца, пей до конца горькую чашу, которую сам наполнил до краёв. Расплескать бы, вылить, да Господь не велит.

Установилось тягостное молчание. Не смотря на тёплый летний день, Павлу было зябко, словно мороз пробирал тело, скользя ледяным посохом по суставам. Хотелось согреться теплом материнских рук, услышать ласковые слова «сынок, Павлуша, Павлик».

Нет, не смогла Наталья Прокофьевна переломить себя! Чувствовала, видела как страдает сын: тяжело стонет по ночам, вскакивает от собственного крика, не спит до утра, часто выходит во двор и молча курит под старой липой. Ей бы подойти, успокоить: прижать седую голову к груди и, ласково гладя, шептать нежные материнские слова, но она продолжала ждать исповедь сына и прощение. Шли недели, месяцы  --   Павел молчал, молчала и Наталья Прокофьевна. Сестра Нина искренне любила и жалела его, в душе надеялась, что лёд отчуждения между родными людьми скоро растает. Младшие племянники  при первой встрече с дядей вели себя настороженно, о чём-то перешёптывались, наконец, Павлик несмело спросил:

– А где твои медали? Дашь поиграть?

– У папки целых четыре, – к разговору присоединился Ваня, – он у нас герой войны. А ты?

– Я не герой и наград у меня нет.

Мальчишки разочарованно смотрели на дядю: рассказы мамы Нины о его подвигах, о том, что на свете ещё много горя и зла, а дядя Павел сражается против этой несправедливости и когда-нибудь обязательно вернётся домой, сейчас выглядели неправдоподобно.

– О чём с ним говорить? Пошли домой, – Ваня тянул брата за рукав, – он нам даже гостинцы не принёс.

 

 

Не сложились у Павла отношения и со старшими племянниками: Шурка сторонился его и мечтал о службе в армии, да годами не вышел, но после восьмилетки уговорил родителей отпустить на учёбу в Митякинское сельскохозяйственное училище. Даша не скрывала презрения и открыто заявила:

– Не нужен мне такой дядя, у всех родственники нормальные, а у нас – дезертир.

В канун 9 Мая у памятника погибшим воинам установили мемориальную доску «Они не вернулись с войны». Наталья Прокофьевна часто приходила к мемориалу, стояла неподвижно, перечитывая по несколько раз имена мужа и старшего сына. Вечером, возвращаясь с работы, Павел видел немой укор выстраданных материнских глаз.

– Умру я скоро. На могилку не приходи. Не о чём нам с тобой говорить.

– Мама, прошёл год, я хочу…

– Не перебивай! Слушай! Уезжай из деревни, чужой ты для людей, один старик Алексеич сошёлся с тобой. Да что с него взять? Давно с ума выжил.

– Я никуда не уеду из села. Был человеком, им и останусь. Старик с ума не выжил – мудрость покоя не даёт, вот он с людьми и делится.

Наталья Прокофьевна явно не хотела продолжать разговор и выслушивать сына:

– На каждом углу трещит как сорока, оправдать тебя хочет, – она с усмешкой сделала упор на слове «оправдать».

– Нет, мама. Время оправдает, но уже без меня.

Ужинали молча, каждый в отдельности. Павел постоянно находился в подавленном состоянии, а теперь к душевной боли присоединилась физическая – часто болели ноги, движения становились ограниченными, утренняя зарядке помогала не надолго, лекарств не было, а пойти в медпункт не решался. Причиной была фельдшер Саша Савельева, в Родниках работала всего год, но люди сразу потянулись к ней, уважая за доброту, внимание и бескорыстную медицинскую помощь, которую могли получить в любое время дня и ночи.

Называли её Александра Сергеевна или Сашенька, неизменно добавляя слово «наша». Жила Сашенька во второй половине здания, приспособленного под медпункт. Все необходимые медицинские препараты были под рукой, неизменным транспортом для обслуживания вызовов на хуторах – бедарка, запряжённая лошадью. Сопровождая рожениц в районную больницу, ей нередко приходилось принимать роды в пути, помощников не было – шофёр в страхе затыкал уши, прячась в кустах. Любила Саша Савельева свою профессию и не думала о личной жизни. Но сердцу  не прикажешь, девушка ловила себя на мысли, что всё чаще думает о Павле Бысрове.

Однажды Александра пришла на вызов по его просьбе – Наталье Прокофьевне было  плохо с сердцем.

– От моей болезни нет лекарств, – сурово сказала старая женщина и строго стала отчитывать сына, – никогда больше не смей поступать так! Нечего докторшу беспокоить по пустякам! – и потеряла сознание.

Сашенька до поздней ночи находилась у постели больной. Конечно, уколы и таблетки помогли, но Наталье Прокофьевне необходимо было лечение в стационаре, а та оставалась не преклонной:

– Повторяю! От моей болезни нет лекарств! На дворе ночь, проводи Александру Сергеевну домой.

Павел взял керосиновый фонарь: стояли непроглядно-чёрные осенние ночи без единой звёздочки на мрачном свинцовом небе, до которого, казалось, можно дотянуться рукой. Кочки и ухабы, неровная колея на грунтовой дороге могли быть причиной вывихов.

– Извините, Александра Сергеевна, даже чаю не предложил. Спасибо за мать, помогли вовремя.

– Это моя работа. Лечиться ей надо серьёзно, сердце трепещется, как осенний лист на ветру. Ещё один приступ, и ниточка жизни может оборваться.

– Мама категорически против больницы, вы же слышали.

– Слышала. Попробую ещё раз поговорить.

А через неделю Наталья Прокофьевна умерла. Нина, прибежавшая на крик соседки, послала сынишку Пашу за фельдшером, хотела накапать матери сердечных капель, но в доме не нашлось даже пузырька валерьянки. Соседка Акимовна принесла нашатырь, действие которого было кратковременным: Наталья Прокофьевна открыла глаза, обвела поочерёдно всех взглядом, пытаясь что-то сказать:

– П.., пр.., пр…

Нина протянула стакан воды, но та отрицательно покачала головой.

– Павел? Мама, ты зовёшь Пашу?

– Д..а..а

– На работе он, в рейсе и будет поздно.

– Пр.. П…

– Что, мама? Что ты хочешь сказать?

Из уголка глаз медленно скатились две слезы, едва заметная улыбка появилась на губах. Наталья Прокофьевна унесла с собой в могилу прощальные слова, о смысле которых можно было только догадываться. «Родная моя, ты простила. Простила меня», – горько думал Павел у гроба матери.

Возле её могилы сделал скамейку, посадил черёмуху и сирень, которые укрепились в песчаной земле, благодаря заботливому уходу, и вскоре зацвели. В тишине погоста Павел рассказал матери всё как на исповеди. Содержимое горькой чаши уменьшилось наполовину, но ему ещё долго придётся терпеть презрительные насмешки, унижение и оскорбительные слова.

Вскоре в иной мир ушёл и старик Иосиф Алексеич. «Никто, Паша, не был в твоей шкуре, шоб себя судьёй величать. Дело не хитрое – бочку на ближнего катить, а свово хвоста не видать. Держись, Пашка, и оставайся человеком!» – эти слова старика Павел вспоминал часто, жалея, что не успел привезти его к роднику испить воды из Пристены, в целебную силу которой так верил покойный Алексеич. 

Павел продолжал работать в колхозе шофёром, времени на домашнее хозяйство и небольшой огород не хватало. Сестре Нине тяжело было управляться на два дома:  в семье ждали рождение третьего ребёнка.

– Женился бы ты, Паша, – посоветовала однажды, застав брата за стиркой белья, – в доме нужна хозяйка, это закон жизни.

– Кто согласится выйти за такого?

– Очень даже согласится, если посватаешься.

– И кто у тебя, сестрёнка, на примете?

– Наша Сашенька, фельдщерица. Сделай предложение, а то, ненароком, кто-нибудь заезжий из-под носа уведёт.

Павел вытер мокрые руки, убрал корыто со скамейки:

– А ну, садись, сватья дорогая. Ты это что придумала?

– Я серьёзно, брат. Нравишься ты Саше, да и она тебе по душе, – не сдавалась Нина, – в чём дело, Паша? Женись! Тебе тридцать три года, десяток, другой пролетит, и не заметишь, как старость придёт, а ещё надо успеть детишек народить, порадоваться им, на ноги поставить.

– Мудрая, рассудительная. Ты мне за мать и за сестру, – Павел обнял Нину за плечи, – спасибо, родная. А Сашу Савельеву я люблю, люблю с тех пор, как увидел первый раз. Разве такая девушка согласится выйти замуж за дезертира?

– Сделай предложение и будь, что будет. А насчёт дезертира: я верю в твою невиновность!

 

На следующее утро в диспетчерской автогаража Павлу выдали путёвку, нужно было в районной медтехнике получить лекарственные препараты для медпункта. На пассажирское место в кабину машины села Сашенька-фельдшер. Они сухо обменялись приветствием, как незнакомые друг другу люди, девушка стала читать книгу, Павел не навязчиво сделал замечание:

– Александра Сергеевна, сейчас начнутся ухабы да кочки, мягко не покажется, строчки разбегутся» в разные стороны.

– Спасибо за совет. Вторую неделю не могу дочитать – работа много времени забирает.

– Любимый автор?

– Да. Джек Лондон, – она убрала книгу в сумку, – верно говорите, читать в дороге, только глаза портить.

Возникшая неловкость между молодыми людьми постепенно рассеялась, как утренняя дымка под лучами весеннего солнца. Саша увлечённо рассказывала о своей работе, о предстоящем ремонте старого здания и приобретении нового оборудовании для физкабинета. «Да она живёт только одной работой, спит и видит своих пациентов здоровыми», – изумлённо думал Быстров, глядя на одухотворённое лицо Сашеньки.

Павел чувствовал искренность в голосе девушки, она была естественна, без наигранности и кокетства, а веснушки на щеках казались такими милыми, что хотелось дотронуться и погладить эти золотистые брызги солнца на матовой коже лица. Поняв намерение  Павла, Сашенька озорно рассмеялась:

– Вы что, конопатых никогда не видели? Брата постоянно дразнят: «Рыжий, рыжий, конопатый! Убил дедушку лопатой!» А у меня веснушек немного, мама говорила «полбеды».

– Какая ж это беда? Вы – светлая, солнечная. Не каждой маме солнышко подарит такую дочку.

– Фантазёр.

– Был когда-то, – Павел остановил машину. – Хотите увидеть ромашковую поляну? Она за пригорком.

Лёгкий ветерок играл ослепительно-белыми соцветиями с маленьким солнышком внутри.

При каждом прикосновении невидимого дирижёра, ромашки словно вальсировали в такт нежной мелодии. Поляна напоминала подол белого свадебного платья, украшенного цветочным орнаментом. Не переставая восхищаться, Саша захлопала в ладоши. «Радуется как ребёнок. Удивительная, солнечная девушка», – с нежностью подумал Павел.

 - На обратном пути нарвём букет,  я такой великолепной картины природы ещё не видела.

– Любите ромашки?

– Очень. Ещё люблю подснежники, они напоминают цвет ваших глаз.

Саша чувствовала себя неловко от невольно выданной тайны, попыталась сгладить положение:

– Извините. Язык без костей, что хочет, то и лопочет.

– Неправда, Саша, ты говорила искренне, но такого как я полюбить не сможешь. Ведь так, Александра Сергеевна? А я люблю тебя давно.

Оставшуюся часть дороги ехали молча. На обратном пути в Родники добавились пассажиры – на обочине грунтовки «голосовала» женщина с ребёнком, Саша пересела в кузов машины. «Теперь я точно не раскрою своих тайн, поддавшись обаянию этого Пашки Быстрова. Но этого Пашку Быстрова я люблю, – стало почему-то грустно и тревожно, – а у любви, оказывается есть и другая сторона», – думала Саша.

Павел помог перенести медикаменты в медпункт, аккуратно рассортировав ящики.

– Александра Сергеевна, зови, если нужна помощь. Не бойся, не обижу, – и протянул букет ромашек.

– Когда ты успел? – удивилась девушка.

– Когда сказал, что гайки на бортах нужно закрутить.

– Ловко придумал! А ты, оказывается, обманщик.

– Нет, хитрый и смекалистый, – шутил Павел.

– Поставлю цветы в кувшин, пусть такая красота радует людей, – лицо девушки сияло улыбкой, казалось, веснушки излучают свет.

– Не заметили, как на «ты» перешли. Значит, у нас много общего.

– Наверное, Павел. Спасибо за помощь.

– Подожди, Саша. Не уходи. Мы оба знаем, что наши чувства взаимны, и я не мальчишка, чтобы бегать на свидание, вздыхать под окнами, часами ждать. Александра Сергеевна, выходи за меня замуж.

Саша молча смотрела на Быстрова, словно изучая каждую чёрточку его лица. Рука потянулась к шраму, пальцы нежно коснулись рубца.

– Тётя Саша, тётя Саша! – раздался детский крик, – мамка рожает! Поспешите к нам! – размазывая слёзы по лицу, испуганным голосом говорил Ваня, восьмилетний племянник Павла.

– Не плачь, всё будет хорошо с твоей мамой. Садись в машину, –  она протянула медицинскую сумку Павлу, – подержи минутку, свет в кабинете не выключила, Быстров отметил выдержку и спокойные действия Саши, – Нину придётся везти в роддом, – возьмёшь в диспетчерской путевой лист.

Но роды пришлось принимать на дому, схватки начались ещё утром, да дел у Ниночки было много: готовила обед, варила варенье, штопала детскую одежду. «Не первый раз, дотерплю до вечера, когда муж с работы придёт, а потом и в роддом можно». Но долгожданная девочка не хотела ждать – Саша благополучно приняла роды:

– Ниночка, с доченькой тебя. Смотри, какая красавица, – замотав в байковую цветастую пелёнку, положила новорожденную рядом с Ниной на подушку.

– Наташенька, радость моя, – приподняв голову, счастливая мама рассматривала дочку.

– Помощница родилась, мамина жалейка. Не волнуйся, Ниночка, я останусь до утра. Сейчас главное – покой и отдых.

Тем временем, сидя на крыльце, Павлик и Ваня обсуждали событие в семье, откровенно высказывали своё мнение о новорожденной сестричке:

– Это сколько ж она орать будет? У ней шо, горло железное?

– Намаемся мы с ней, Ванька, точно намаемся.

– Лучше бы мамка брата родила! –  разочарованно говорил Ваня, – а шо с этой горластой делать? Ни с пряща по горобцам пострелять, ни в футбол поиграть.

– Нет, Ванька, пусть будет сестра, она хоть наша, на папку или мамку будет похожа, – рассудительно говорил Павлик, –  а то у Веньки Глухова мать родила незнамо от кого, потому как отца нет.

– И на кого ж она будет похожа? Вдруг чёрная, как негра? – испуганно вытаращил глаза Ваня, – нам повезло, у нас – семья, – по-взрослому сделав вывод, – пойдём, Пашка, посмотрим на сестру.

– Павлик, Ваня, чего стоите? Знакомьтесь со своей сестричкой, – ласково сказала Александра, – на вас похожа.

– Сыночки, подойдите ближе, – слабым голосом позвала мать, – это Наташа, ваша младшая сестричка.

– Как кукла, – Павлик с интересом рассматривал малышку.

– Морда красная, – разочарованно произнёс Ваня, – не похожа на нас

– Плакала много, оттого и красная, – успокоила  мальчишек мать, – а теперь спит, отдыхает.

– Она такая и будет? – смело спросил Ваня.

– Какая?

– Красная. Ещё много орёт, – глядя с неприязнью на сестрёнку, добавил, – ох, и намаемся мы с ней!

– Ну что ты, сынок, сестричка от испуга кричала, вдруг никто не обрадуется, что она на свет появилась, – убедительно говорила Нина, – но мы все очень-очень рады.

– Красная морда чё у ней? – глядя на мать, Ванька подозрительно щурил глаза, ковыряя носком ботинка глиняный пол.

– После купания краснота с личика сойдёт. Вы точно такими родились, а теперь какие красавцы у меня.

 - Ну-ка, братишки-сынишки, идите погуляйте. Маме отдохнуть надо, – Александра взяла малышку на руки, – а сестрёнку перепеленать.

Тихо скрипнула дверь, мальчишки вышли на улицу.

– Слава Богу, кажется, не ревнуют, – Нина вздохнула с облегчением, – Сашенька, ты покорми Павлика и Ваню. В кухне, на плите стоят чугунки и кастрюля с едой, хлеб в шкафу.

Утром Саша срочно уехала в районную больницу за вакциной для прививки новорожден-

ной девочке. Нина отказалась от госпитализации в роддом, упрямо заявив:

– На кого я детей оставлю? Ни у меня, ни у дочки нет никаких осложнений, я благополучно родила здорового ребёнка.

– Тебя должен осмотреть гинеколог, девочку – педиатр. Послеродовый период проходит под наблюдением врачей, – объясняла фельдшер Саша, – ничего за три дня не случится с твоей семьёй.

– Александра Сергеевна, не поймёшь ты меня, – переходя на официальный тон, слёзно продолжала Нина, – нет у тебя семьи, не о ком и беспокоиться.

– Привезу вакцину, приду и сделаю девочке БЦЖ, эту прививку новорожденным наше  здравоохранение ещё не отменяло, – не хотела Сашенька грубым словом отвечать счастливой матери, чтобы та почувствовала свою ответственность за здоровье дочки, сдержалась, но твёрдым голосом уверенно добавила, – а семья и дети у меня обязательно будут.

Впервые за два года Павел переступил порог дома сестры. По случаю рождения дочки Сергей, муж Нины, пригласил отметить это радостное событие. Племянники, Павел и Ваня, недружелюбно поглядывали на Павла:

– Чего он у нас делает? – недовольно спросил Ваня,  -  наверно, хатой ошибся?

 - Я пригласил! – строго повысил голос Сергей, – поужинали, а теперь, марш спать!

Мальчишек как ветром сдуло – отца слушали беспрекословно.

Павел чувствовал искренность в разговоре Сергея, слушая его рассуждения о жизни. Впервые на душе было спокойно от тепла семейного очага, где он видел добрые взаимоотношения, заботу друг о друге, внимание и любовь.

– Семья – самое главное в жизни мужика. Понимаешь, Пашка? Без жены и детей ты никто, и жизнь твоя не имеет смысла, – Сергей налил рюмку водки, – давай за мою дочку, только до дна.

– Уморил брата разговорами. Ешьте больше, а то захмелеете, – Нина подала горячий плов, – заходи к нам почаще, Паша, не стесняйся.

– Спасибо, Ниночка, что дочку Натальей назвала.

– Решили в память о Наталье Прокофьевне, – оживлённо заговорил Сергей, – хоть и строгая была, но справедливая. С внуками нянчилась, меня уважала. А тебя, Паша, как любила! Только виду не показывала.

– Поздно уже, пойду я, – Павел достал из кармана пиджака конверт и протянул сестре, – возьми, Ниночка, мне деньги без надобности, а у вас детишки.

– Это много, Паша.

– Мне для родных ничего не жалко.

– Десять вечера, – поздно? –захмелевшим голосом рассуждал Сергей. – Слабак ты, Паша, слабак. Давай посидим ещё, за дочку, за сыновей моих выпьем.

– Спасибо вам. Мне пора.

– Не настаивай, Серёжа. Видишь, Павлу нездоровится, бледный какой-то, – заступилась Нина.

– И с чего бы это? Ты ж почти не пил, – беззлобно говорил Сергей, – а жену слушать надо. Отбой, так отбой.  Помогу убрать со стола и на боковую, завтра ранний подъём, – добродушно согласился Сергей, – да и устал я сегодня порядком,  в сон клонит.

Павел чувствовал: нарастают симптомы приступа, последствия которого – обморок или потеря сознания, поэтому боялся, что приступ начнётся в доме сестры. Цепляясь руками за перила крыльца, с трудом переступал со ступеньки на ступеньку, сил хватило дойти до калитки, спасительной оказалась лавочка за забором дома.

Когда Павел пришёл в себя, показалось, что всё происходит во сне, доносились приглушённые голоса.

– Ниночка, тебе нельзя волноваться – молоко пропадёт.

– За брата переживаю. Один он у меня остался.

– Павел обязательно будет лечиться, обязательно.

– Спасибо тебе, Сашенька. Хорошая ты, за всех беспокоишься.

Скрипнула дверь, Нина поспешила кормить новорожденную дочку. Павлу не хотелось открывать глаза, пусть длится этот сон, в котором есть Саша. Он чувствовал мягкое прикосновение женских рук: задержались на пульсе, нежно притронулись ко лбу.

– Саша? – так близко были золотистые россыпи веснушек на лице, – Саша, солнышко.

– Доброе утро, больной. Наступило время процедур, – Саша поправила подушку, – Паша, это не сон, жизнь продолжается.

К обеду Павел уже самостоятельно вставал, ходил по комнате. На столе прочитал записку:«Я на вызове. Скоро буду. Саша». В памяти, словно по полочкам легли вчерашние эпизоды, Быстрову стало не по себе. Зачем ей такой камень на шее? Едва Саша открыла дверь в комнату, заявил:

– Уходи и забудь обо всём, что тебе говорил.

– Я здесь как медработник и никуда не уйду! – категорически прозвучал ответ, – Павел Фёдорович Быстров, на данный момент вы – мой пациент.

– Ну и характер!

– Паша, похлеще твоего, ещё узнаешь, – озорные искорки так и прыгали в глазах, смешинки «плясали» в уголках рта, – а сейчас у нас по расписанию обед.

– Удивляюсь, Саша, как ты всё успеваешь? На кухне порядок, обед готов, к больным на вызов сходила.

– Когда любишь, всё ладится. Я имею в виду, если любишь свою работу, любишь готовить еду.

Павлу было хорошо и уютно с Сашей, как будто они не первый раз пьют вместе чай, разговаривают о жизни.

– Зачем тебе инвалид? Ты же знаешь, я не герой войны. Дезертир.

– У меня отец тоже не герой войны. Штрафник. В конце 41-го попал в плен: трибунал, срок, лагеря. А ведь он совершил побег, чтобы воевать с фашистами, Родину защищать. Где справедливость? Вернулся больной, еле передвигался, вместе с мамой выходили отца. Правда, пожил недолго, но у меня теперь есть маленький братишка, Серёжа. Успел отец порадоваться сыну, подержать на руках.

– Хорошая ты, Александра Сергеевна, и должна быть счастлива, но не с Пашкой Быстровым. Я  -  твой тяжёлый груз. Прошлое неотступно идёт по пятам, догонит и наших детей. Какое у них будущее? Ты об этом подумала?

– Думала, Паша, обо всём передумала. Жизнь человека – это как вытканное своими руками полотно, где будут не только все краски радуги, но, к сожалению, и чёрный цвет. Сколько его будет в полотне жизни, зависит от человека.

– А я считаю, зависит от судьбы. Помню, в детстве мы наблюдали из-за плетня, как бабка Антиста, наша соседка, варит варенье в огромной алюминиевой чашке на горнушке -  это слепленная из самана и глины печка под открытым небом. Аромат стоит! Отлучилась бабуля на пять минут, мы через плетень, и давай деревянной ложкой сладкую пенку собирать. Слышим бабкин голос сзади:

– Горячее, обожжётесь. Я счас чашки принесу.

– Ну, думаем, уши оборвёт, родителям расскажет. Нет! Накормила абрикосовым вареньем,

проводила до калитки.

– Больше так не делайте! Хотя, про каждого из вас уже книга жизни написана.

– Как это? – удивился брат Ваня.

– Родился человек, родилась и его судьба. Только иногда, хлопчики, надо ей наперекор действовать, – Антиста многозначительно подняла палец вверх, – и всегда человеком оставаться.

– Долго мы потом с братом головы ломали: где она, судьба? Не видать её. Сейчас понимаю, судьба всегда рядом: от неё не спрячешься и не убежишь, и страницу жизни набело не перепишешь.

– Нет, Павел, жизнь – это здесь и сейчас. И не нужно оглядываться в прошлое. Живи настоящим.

– Не отпускает прошлое.

– Понимаю. Тяжело, больно, обидно, но мы вместе будем нести этот груз. Или твоё предложение было пустым звоном?

– Я говорил серьёзно. Но..

Саша прикрыла Павлу рот ладонью:

– Никаких «но».  Павел Быстров, я согласна выйти замуж за тебя.

 

 

…Здоровье Павла пошло на поправку, он вышел на работу. Молодые люди подали заявление в сельсовет и расписались. Едва захлопнулась за ними дверь, секретарь Аня тут же принялась звонить подругам, сообщая сногсшибательную новость:

– Светка! Наша фельдщерица Савельева замуж вышла за дезертира Пашку Быстрова. Только что расписались!

– Совсем спятила, а ещё учёная! – возмущался женский голос на другом конце провода, – придушит ночью подушкой и глазом не моргнёт. Вот, дура!

– Пусть хоть за него, зато не уедет из Родников, – рассудила другая подруга, – а то пришлют какую-нибудь фифу, будет бегать за нашими мужиками, вместо вызовов к больным.

– И то верно! А я не подумала…

В селе, как обычно, многолюдные места – почта, магазин, бригада или ферма, где можно поговорить, посудачить о том, о сём, а то и посплетничать, высказать своё мнение и послушать других. Темой номер один была новость Анны – секретаря сельсовета.

– Мужиков путёвых в деревне не осталось! Ванька – выпей, опохмелись, Женька – тунеядец да Семён –мокрохвост. Так за кого ж ей идти замуж? – приняв позу оратора, рассуждала Настя Гусева, – вот и пришлось нашей Александре Сергеевне за Пашку Быстрова! Годочки-то поджимают.

– Дезертир смирный, можа и сладится у их! – выставив одно ухо из-под платка, бабка Вера, уборщица в красном уголке фермы, старалась вставить слово.

– Остановитесь, поумерьте свой пыл! – серьёзным голосом заговорила Шура-зоотехник. – Вы радио слушаете? Газеты читаете? Оправдали одного такого дезертира. Оказывается, воевал в партизанском отряде.

– Да не похож Быстров на дезертира. Весь израненный, хворый, – поддержала Шуру Стеша, соседка Павла, – глаза у него синие, чистые. Прям за душу берут.

– А ты, шо думала? Дезертиры ходят в парадной форме и хромовых сапогах? – не унималась Ефросинья Притыкина. – Скрытные они, сволочи!

– А твой братец, Роман на виду! – не вытерпел Семён Пригожин, бывший фронтовик. – Рот не закрывает про свой героизм, наград поболе, чем у самово товарища Жукова!

– Хватит, договоритесь сейчас до драки! Шум стоит на всё село, – вмешалась в разговор подошедшая заведующая фермой Анна Егоровна, – нехай живут, раз Бог их свёл.

 

 

 

…Павла Быстрова по состоянию здоровья должны были перевести на должность слесаря автогаража. Настояла, упросила колхозное начальство Александра.

– Да поймите, говорю не как жена. Я медработник и знаю, чем всё может кончиться – в дороге в любой момент у Павла откажут ноги. Авария. Жертвы. Не за него прошу, за жизнь людей.

Председатель колхоза, Иван Александрович, молча слушал, что-то записывая в блокнот.

Павел пройдёт медицинскую комиссию, предоставит справку-заключение.

– Хорошо, Александра Сергеевна, вопрос о трудоустройстве и переводе на другую должность, будет рассмотрен на заседании правления. Хоть и уважаю вас, товарищ Быстрова, но порядок у нас такой в колхозе.

Дома состоялся разговор Саши с мужем. Павел категорически был против медицинской комиссии:

– Я никуда не поеду! Ты меня подлечила, завтра сяду за баранку и на элеватор. Какая лёгкая работа? Сашенька, идёт уборка. И кто я после этого?

– Пойми, следующего завтра может не быть, а я хочу, чтобы ты услышал слово «папа», увидел первые шаги нашего ребёнка, понянчил сына или дочку.

– У нас будет ребёнок? – Павел закружил Сашу по комнате. – Я хочу, чтобы родилась девочка. Рыженькая, с золотистыми веснушками как у тебя.

– Я тоже хочу дочку, но с такими же синими, как у тебя глазами.

9 мая 1957 года в семье Быстровых родилась девочка: рыженькая с золотистыми веснушками и синими, как весеннее небо, глазами. Павел был счастлив! Рядом с ним любимая жена Сашенька, его ангел-хранитель и маленькое, лучистое солнышко – дочка Светочка. Но к яркому, радужному полотну жизни Быстровых прибавятся со временем чёрные краски. Ведь когда-то Павел сказал, что прошлое неотступно идёт по пятам, догонит и его будущих детей. Света всё чаще приходила из школы в слезах. Из весёлой, жизнерадостной девочки, она становилась замкнутой, неразговорчивой. Родители понимали причину, пытались успокоить, но дочка задавала вопросы, которые требовали рассказать правду жизни, а она была ещё так сложна для детского ума.

– Меня дразнят «дезертирка», никто не хочет играть со мной. Это плохое слово?

– По-другому ребята не могут выразить своё отношение к тебе, потому что ты светлая, лучистая, как солнышко, – пряча глаза, отвечала Александра дочери, – вот и называют так.

– Я же ведь ничего плохого им не сделала. Папа, почему ты молчишь?

– Я поговорю с твоими обидчиками, надеюсь, одноклассники поймут, что так поступать нельзя, – в эту минуту Павел ненавидел себя, хотелось успокоить душу дочери, забрать все её страдания, но как уберечь девочку от последующих оскорблений и унижений, не знал.

«В памяти людей ещё были живы воспоминания о страшной войне, не прошла и не пройдёт боль за погибших и без вести пропавших родных. Искалеченным, израненным войной судьбам тоже достались вечные страдания и муки. Где-то на окраине села живёт Мотя Кравцова, чья погубленная красота и молодость обернулись счастьем для младшей сестры Катерины, а та ни разу не навестила Мотю, словно её не существовало на этом свете. Лежат под могильной плитой малолетние братья Ивановы, погибшие от игрушки-снаряда «доброго» дяди фашиста, так и не став взрослыми, не успев полюбить, подарить невестам цветы. Навсегда погас огонёк в глазах красивой девушки Тамары, никогда она не испытает счастья семьи и материнства: фашист-оккупант лакированным сапожищем столкнул её, пятилетнюю девочку, с высокого крыльца – ноет, болит искалеченное тело, большой горб затрудняет движение. Для тех, кому она оставила отметины, война незримо будет рядом до конца дней. Сколько их таких по России-матушке? «Почему они должны радоваться, слыша весёлый смех-колокольчик дочки дезертира? Почему должны радоваться, видя счастливое лицо жены дезертира? Несправедливо несут тяжёлый крест судьбы и в этом есть моя вина», – думал Павел. Разумом понимал, что это не так, но от душевного самоистязания становилось легче.

– Паша! Зову, зову, а ты не откликаешься. Что-то случилось? – озабоченно спросила Александра. – Хотя, что спрашивать? И так понятно, что мы скажем завтра дочке.

– Для меня 9 мая должно было стать двойным праздником, но я не имею права вместе со всеми пойти к памятнику на митинг.

Саша села рядом, молчала, глубоко вздыхая. Она тоже переживала за завтрашний день, зная, что муж не примет слова поддержки или сочувствия, тем более жалость. Не поможет это её Павлу.

– Почему вы не идёте на демонстрацию? – серьёзно спросила родителей утром Света. – Учительница в школе сказала, что радоваться надо – это великий праздник, день Победы. Прошло уже двадцать лет после войны.

– Доченька, у тебя сегодня день рождения, я приготовлю праздничный обед, – голос матери прозвучал с фальшивыми нотками, от чего Александре Сергеевне стало стыдно.

– Дома сейчас никто не сидит! Люди идут к памятнику, – с возмущением говорила девочка, не понимая поведения родителей.

– Вечером отнесём цветы. А ты иди сейчас.

– Мне стыдно за вас! – Света взяла букет сирени из вазы, обернула газетной бумагой. Громко хлопнула дверь. А через час дочка прибежала домой: заплаканное лицо, от белоснежного школьного фартука не осталось и следа, кружевной воротничок формы оторван.

– Они, они кричали «отец дезертир!», «дочка дезертирка!», – всхлипывая сквозь слёзы, Света рассказала, что произошло.

– Глупые твои одноклассники! Ничего они не знают, ничего, – мать пыталась успокоить.

Но Света разрыдалась ещё громче:

– Ста-старшеклассники смеялись, а, а Сёмка Притыкин к- ко-мандовал.

– Доченька, ты ни в чём не виновата, – Павел хотел погладить по голове, но девочка отстранила протянутую руку.

– Тогда расскажи, почему тебя называют дезертир? – чистые, цвета весеннего неба глаза смотрели  на отца. – Почему? Почему, папка?

Света сняла платье, на детской спинке были ссадины и синяки, Александре Сергеевне сделалось плохо. Павел накапал валерьянки и протянул жене.

– Паша, так дальше не может продолжаться, – она хотела обработать зелёнкой ссадины, но Света спряталась под одеяло.

– Мне не больно! Не трогайте меня, не подходите!

Родители молча сидели у кровати дочери, слушая её прерывистое дыхание. Постепенно оно стало ровным, спокойным.

– Заснула, – Александра поправила одеяло, оба на-цыпочках тихо вышли из комнаты.

– Мне надо побыть одному, – Павел направился в сарай.

На полке, в деревянном ящике с крышкой, лежал рюкзак. Тот самый, в котором он вёз домой подарки с фронта в январе 1943 года. В боковом кармане нащупал фотографию. «А мама даже не дотронулась до него», – подумал Павел, когда недавно наткнулся на запылённый солдатский рюкзак. В сарай он приходил каждый раз, когда было невыносимо тяжело на душе. С чёрно-белой фотокарточки сквозь года на Быстрова смотрел экипаж Т-34, его боевые товарищи-танкисты: Мишка Лемехов, механик-водитель, Жора Сизов, стрелок-радист, рядом он, Павел Быстров. Молодые, улыбающиеся лица. Они верили в Победу и готовы были сражаться до последней капли крови. Тогда в сорок третьем военный корреспондент Жданов проявлял снимки тут же, в Миллерово на одной из квартир. Многие освободители города уже на второй день получали фото. Жорка Сизов на ходу догнал полуторку и передал этот снимок. «Спасибо, Жора, спасибо, – мысленно благодарил боевого товарища Павел, – не знаю, жив ли ты? Обещал после войны приехать. Такой слов на ветер не бросает. Значит, погиб».

Ожидая мужа, Саша сидела на скамейке под липой. Жалела ли она, что связала свою судьбу с Павлом? Нет, ни одной минуты не думала об этом. Сейчас её мысли заняты дочкой. Проснётся драгоценное солнышко, и Павел расскажет  о событиях сорок третьего года. Как воспримет Светочка? Тяжело для детского ума осмыслить драматические эпизоды войны, но рассказать надо.

– Не грусти, жена, выше голову! – Павел сел рядом. – Я думаю, Сашенька, вам придётся уехать из Родников. Если за меня взялся Роман Притыкин, да ещё направляет своего сына Сёмку, не будет нам жизни в деревне.

– Живёт за двадцать километров от Родников, а руки сюда достают. Что ты ему сделал?

– Ничего. Прав был покойный старик Алексееич, когда говорил: «Нутро у Ромки гнилое, поганое». Другие тоже найдутся, чтобы дочку до слёз доводить.

– Без тебя, Паша, никуда не уедем,

– Пойми, Сашенька, мой отъезд будет расценен как бегство, а я до конца хочу человеком остаться. Сейчас нужно о дочке думать, не о нас.

– Давай отправим Светочку на Украину, к моей маме! – неожиданно предложила Саша. – Как я об этом не догадалась раньше? Внучка бабушке будет не в тягость, а в радость. Брату Серёже четырнадцать лет, защитит нашу девочку, случись чего.

– Отвезёшь её пока на летние каникулы. Хоть и настоящим мужчиной растёт Светин дядя, да сам ещё мальчишка. А на расстоянии найдутся и такие как Роман Притыкин, достанут упрёками да оскорблениями. Люди везде одинаковы: есть и хорошие, и плохие, добрые и злые. Правда, моя мудрая липа? – Павел погладил толстую кору дерева. – Молчаливая хранительница семейных тайн Быстровых, тебе сейчас тоже нелегко.

Ничего смешного и удивительного не было в том, что Павел разговаривал с деревом. Не первый раз. Но Саша замечала, как мужу становилось легче, словно могучее дерево делилось частью своей природной энергии, вдохнув силу и дух в израненное тело.

– Паша, я чайку из трав заварила. В доме попьём или здесь под липой?

– В доме. Света скоро проснётся.

– Слышу, обо мне говорите, – на крыльце стояла дочка. – Не забыли, что обещали рассказать? – голос серьёзный, без капризных ноток.

– Не забыли. Пошли, Светочка, в комнату. Будешь слушать внимательно, спрашивать, если не поймёшь.

– Мы, Быстровы, смышлёные. Мне сегодня восемь лет исполнилось, почти барышня. Так что всё пойму!

Не выгораживая, не идеализируя свой образ и не стараясь разжалобить дочку, Павел рассказывал о событиях января 1943 года. Глаза девочки то расширялись от удивления, то наполнялись слезами, лицо часто напрягалось, осмысливая каждое слово отца, две складки легли между бровей. Нет, не восьмилетний ребёнок сейчас перед родителями, а повзрослевшая девочка, которая в своём воображении видела войну: перед её глазами вставали события той поры, она чувствовала запах раскалённого свинца и гарь снарядов, зловещий свист пуль. И казалось, что не мальчишек Ваську и Сашку спасает папка в далёком военном январе, а её, Свету. Но приказ дядей-начальников был жестоким и несправедливым!

– Папка! Папочка! – Света бросилась ему на шею, обхватила ручонками. – Теперь я знаю! Ты не дезертир! А настоящий герой! Слышишь, папка? – говорила сквозь слёзы. – И я расскажу всем!

– Не надо, дочка, этим не хвастают.

– Разве я буду хвастать? В Родниках должны знать, что мой папа, Павел Быстров, командир танка Т-34 не бросил своих товарищей! Всё было тогда по-другому, и ты не виноват.

– Давайте чаю попьём с домашним пирогом, – предложила Александра Сергеевна, надеясь, что тема разговора изменится.

Но Света задавала всё новые и новые вопросы, рассматривая военное фото:

– Папа, а этот весёлый танкист Жора погиб? А дядя Миша Мелехов?

– Не знаю, дочка, может и живы.

– Я думаю, если они не погибли, то обязательно найдут тебя. Настоящие боевые товарищи не поверят, что командир предал их.

Стыл чай, приближалось время праздничного ужина, но в семье Быстровых стояла атмосфера далёких военных событий: воспоминания, рассказы, новые и новые вопросы дочки Светы.

– Я пойду работать в милицию, чтобы стать большим начальником и никогда не наказывать тех, кто не виноват. Особенно, защитников Родины.

– Этими вопросами занимается военная прокуратура, – пояснил Павел, – тебе, солнышко, надо ещё расти и учиться в школе. Сейчас мы поужинаем и тебе пора спать.

– А ты? Подожду маму с вызова.

– Обещаешь, что утром мы отнесём цветы к памятнику?

– Обещаю, доченька, обязательно отнесём.

Света уснула со счастливой улыбкой на лице, ночью снился папин экипаж танка: дядя Жора подарил ей шлем, а механик-водитель, дядя Миша Мелехов – блокнот. Но, самое главное, Света пригласила папиных товарищей домой в гости, в Родники, только почему-то танкистов стал окутывать серебристо-белый туман, постепенно их лица исчезли, и Света проснулась, с сожалением думая, что это всего лишь сон. Но девочка была счастлива – папа идёт вместе с ней к памятнику погибшим воинам!

 

Александра Сергеевна задерживалась на работе – нужно было срочно отправить в районную больницу больного с желудочным кровотечением.

– Давай не будем ждать маму, – с волнением говорила Света, – такие дела не оставляют на вечер.

Павел с дочкой шёл к памятнику, в руках – цветы сирени и ярко-красные тюльпаны. Встречные селяне молча останавливались, не говоря ни слова: кто с удивлением, кто с растерянностью, кто с изумлением смотрел вслед. Было что-то особенное, непонятное для их сознания в походке, осанке и взгляде Быстрова-дезертира, поэтому язык не поворачивался произнести слова презрения. А для бывшего командира экипажа Т-34 дорога к памятнику станет последним глотком из горькой чаши, которую выпьет до дна у святого места.

– Никак покаяться пришёл?

– А Бог его знает.

– Стоит, седую голову склонил. Небось, прощения просит.

– Все Быстровы записаны на мемориале, акромя ево, Пашки.

– Потому, как дезертир. А можа не? – разные были мысли у тех, кто наблюдал из окон своего дома, кто из любопытства останавливался посмотреть.

 

…На летних каникулах Александра Сергеевна отвезла Свету к матери на Украину. Не погостив, на следующий день засобиралась уезжать.

– Редко видимся, а ты уже домой торопишься, – без обиды в голосе говорила Мария Григорьевна, – доченька, побудь денёк-другой, не наговорились мы ещё.

– За Павла мне тревожно. Согласился только осенью на операцию поехать, а болезнь ведь не ждёт, делает свою коварную работу, – делилась своими переживаниями с матерью Саша, – упрямый он, Пашка, но правильный. Настоящий. И я не хочу его потерять.

– Понимаю тебя, доченька. Таким же был твой отец, – со светлой грустью говорила Мария Григорьевна, – за Светочку не беспокойся, есть кому за ней присмотреть, а если наскучит, приедем. Дорогу из Ворошиловграда в Родники знаем – не в Америке живём.

Не ошиблось любящее сердце Сашеньки, едва переступив порог дома, почувствовала беду: белый, как полотно, Павел сидел в кресле, рядом таблетки, пузырьки с каплями.

Я чувствовала, знала. Сейчас сделаю укол, – самообладание не покидало её, говорила твёрдым голосом, стараясь не показывать страх – «может быть, это последние минуты жизни дорого мне человека».

– Сашенька, русские не сдаются, прорвёмся и на этот раз, – он говорил через силу, попытался встать, но медленно опустился в кресло.

– Конечно, мой родной, прорвёмся. Обязательно прорвёмся, только без больницы сейчас не обойтись. Срочно едем!

Она вызвала дежурную машину. Соседка Стеша пообещала приглядывать за хозяйством. Всхлипывая, прибежала сестра Нина: кто-то пустил слух, что Павел умер, но увидев брата, от радости разрыдалась. «Как он им дорог, – сквозь слёзы думала Стеша, – не забирай, Господи, пусть Павел поживёт ещё на этом свете».

В здравотделе Александра Сергеевна написала заявление на отпуск. О работе не думала – свои обязанности добросовестно исполняла молоденькая акушерка Верочка, присланная в Родники два года назад по распределению. «Вторая Сашенька», – вскоре сделали вывод жители села. А это было высшей похвалой. Александра осталась в больнице ухаживать за мужем – через три дня Павла из реанимации перевели в палату, но ему предстояла операция в хирургическом отделении Ростовской областной больницы – шансов ждать до осени не оставалось.

На междугородной станции переговоров Саша заказала разговор с Ворошиловградом. Вместе с бабушкой, Марией Григорьевной, пришла Света. Связь была хорошая, без помех. В телефонной трубке раздался звонкий голос дочки:

– Мамочка, я очень соскучилась. Почему ты в Ростове? Что-то с папой?

– Доченька, всё хорошо. Папе необходимо пройти лечение. Я рядом с ним.

– Значит, не всё так хорошо. Скажи правду.

– Папе предстоит операция, которая продлит жизнь, и ему нужна поддержка и забота.

– Передай папочке, что я его очень люблю!

В разговоре с матерью Александра была откровенна, рассказала о проблемах со здоровьем мужа, попросила убедить Свету в необходимости пожить в городе.

 

Операция прошла успешно и через месяц Александра Сергеевна с мужем вернулась в Родники. Председатель колхоза выделил газик, на такое внимание с его стороны, Быстровы не рассчитывали.

– Доставлю по первому классу, – открывая дверцу машины, – весело сказал молодой шофёр с короткой армейской стрижкой.

– Демобилизовался из армии? Как зовут, товарищ водитель? – поинтересовался Павел.

– Так точно, демобилизовался из рядов Советской Армии. Зовут Виктор Крапивин. Работаю шофёром в автогараже.

«Открытый, весёлый, по всему видать, порядочный парень. Дружелюбный тон, шутки, юмор. Как он мне напоминает Жорку Сизова, – подумал Павел, но тут же рассудил по-другому: Сизов был холостой, невесты у него точно не было.

– В Родниках я всех знаю, – поддержала разговор Александра, – а вы у нас недавно?

– Недавно. Как демобилизовался, сразу и приехал. Невеста у меня здесь, Верочка, акушерка в медпункте. Денег заработаю и свадьбу сыграем.

– Верочка хорошая девушка.

– Нет, она лучшая из всех, – счастливая улыбка обнажила два ряда белоснежных зубов.

– Не может быть, – с изумлением произнёс Павел, – улыбка точь-в-точь. Глаза… глаза тоже Жоркины. Останови машину.

– Тебе плохо? – встревоженно спросила Саша.

– Нет, всё в порядке. Берёзы на обочине растут, давно не видел.

Машина остановились, все трое направились к белоствольным красавицам. Саша стала собирать полевые цветы, которые украшали придорожную обочину.

– А правда, что вы из металлолома можете любую деталь для машины сделать? – спросил Виктор.

– Прямо так уж из  металлолома, – засмеялся Павел, это кто ж такое придумал?

– В автогараже говорят: «Пока получим по разнарядке из районной сельхозтехники детали и запчасти, Быстров отремонтирует и сделает». Сам слышал.

– Не ожидал такого мнения.

– Извините. Неудобно вас без отчества называть.

– Павел Фёдорович. А тебя?

– Георгиевич. Я ещё молодой, но для солидности можно.

– Виктор Георгиевич, значит.

Увидев побледневшее лицо мужа, Александра быстро раскрыла сумочку, достала необходимые таблетки. Павел отстранил протянутую руку:

– Не надо, Сашенька. Всё в порядке. Мы беседуем с Виктором Георгиевичем.

– Отец, мать живы?

– Отец погиб на войне, а мама недавно умерла. Да они не успели расписаться, поэтому я не Сизов, а Крапивин.

Видя состояние мужа, Саша настойчиво предлагала выпить лекарство.

– Встреча с этим молодым человеком теперь лучшее лекарство в моей жизни,  - для убедительности Павел Фёдорович протянул фронтовой снимок, с которым  последнее время почти не расставался и носил в нагрудном кармане пиджака.

– У меня точно такая же фотография, – на какую-то секунду застыли широко расширенные от удивления глаза, – это мой отец, – Виктор показал на механика-водителя Жору Сизова, – они познакомились с мамой зимой сорок третьего года в освобождённом городе Миллерово

– Ты очень похож на него, – Быстров, не сдерживая слёз, крепко обнял Сизова-младшего. – Здравствуй, Жорка! Здравствуй, родной!

Прислонившись к стволу берёзы, Александра Сергеевна вытирала слёзы.

– Никогда не думал о такой встрече, – взволнованно произнёс Виктор. – Значит, вы фронтовой товарищ моего отца?

– Да. Смотри, вот на фотографии Миша Мелехов, стрелок-радист. Рядом я.

– Вас трудно узнать, Павел Фёдорович.

– Они остались вечно молодыми, а мне уже – сорок четвёртый год.

– Мне – двадцать второй.

И у тебя вся жизнь ещё впереди. На свадьбу позовёте?

– Обязательно позовём, познакомлю вас с Верочкой, – счастливая улыбка так и сияла на лице, – она у меня хорошая, сами увидите.

– Не только хорошая, но и красивая, умная, добрая, – Александра Сергеевна присоединилась к разговору, с восторгом характеризуя свою коллегу, – но ты должен понимать специфику Верочкиной работы – часто приходится бросать всё дома и в любое время суток спешить к больному. Ведь от медработника, от его своевременной помощи зависит жизнь человека. Береги её, жалей.

– Ничего, Виктор Георгиевич, это только трудно сначала, – Павел с улыбкой продолжил «курс молодого мужа» , – потом привыкнешь, научишься и борщи варить, и детишек спать укладывать.

– Да не пугай ты раньше времени, всё у них сладится. Недаром Виктор так серьёзно подходит к семейному вопросу: деньги самостоятельно зарабатывает, ответственно думает о будущем.

– Спасибо, Александра Сергеевна, за материнские слова.

 

 

…Тепло и заботу, в которой будет любовь семьи Быстровых, Виктор уже чувствовал сейчас, а Павел и Александра с этой минуты поняли – у них есть сын. Они приняли самое радушное участие в приготовлении свадьбы молодых и были посажеными родителями.

Дочка Света жила у бабушки Марии Григорьевны в городе, ходила в школу, домой приезжала на каникулы. Но не выдержало детское сердечко разлуки с родителями, и через пять лет девочка вернулась в Родники. Павел и Саша переживали: опять начнутся оскорбления, презрительное отношение и месть одноклассников, подстрекаемая взрослыми. А Света умела постоять за себя, ни разу не пожаловалась дома, тревога за дочку постепенно утихла. Но родителей неожиданно вызвали на педсовет школы, где было вынесено решение поставить девочку на учёт в милицию «…за агрессивное поведение и хулиганские поступки по отношению к своим сверстникам». Директор школы настоятельно советовал Быстровым, чтобы Света после восьмого класса покинула стены школы и не позорила её честь.

– Вы не имеете права решать судьбу нашей дочери, –  защищал девочку Павел Фёдорович. – Света учиться на «хорошо» и «отлично», участвует в олимпиадах, принимает участие в тимуровской работе. Почему вы не хотите видеть другую сторону вашего решения?

– Какую другую сторону?

– Что вы имеете в виду? – раздались возмущённые голоса.

– Над ней постоянно издевались в школе. Разве этого никто не видел или не хотели видеть? Но ведь дети за родителей не отвечают. Считаю решение педсовета поспешным и необоснованным.

– А вы что, законы военного времени точно так же оспаривали? – язвительно, с негодующей усмешкой произнесла завуч, щуря глубоко посаженные глаза под толстыми стёклами очков.

– Выше закона есть правда. Выше правды – справедливость, – с достоинством ответил Быстров. – Желаю педколлективу школы успехов в учебном процессе и военно-патриотическом воспитании учащихся.

Дома Света спокойно объяснила своё поведение в школе:

– Это им за дезертира. Никто, слышите, никто не имеет права издеваться над моими родными и нашей семьёй.

– Доченька, но ты же.., – Александра Сергеевна пыталась возразить.

– Я и впредь буду так поступать. А это значит, защищать честь фамилии Быстровых.

– Нельзя, чтобы без войны продолжалась война. Но по-другому не получается, – Павел обнял дочь. – Солнышко, потерпи всего лишь два года, а потом в техникум поступишь. Ты уже решила кем стать?

– Да. И после восьмилетки должна уехать? Ну уж нет! Мне решать, а не им.

Оказывается, когда Света жила в Ворошиловграде, Мария Григорьевна отвела её в спортивную секцию, где девочка занималась каратэ и самбо. И вот теперь спортивные навыки, умение и техника защиты ей пригодились на практике. Нет, никого Света не покалечила, но к мести одноклассников присоединилась ещё и зависть, не давая покоя – Светка-дезертирка словно в кино, разметает в разные стороны своих обидчиков, а они ничего не могут сделать.

Света окончит среднюю школу с серебряной медалью, но поступить на юридический факультет университета ей не даст прошлое отца. 5 мая 1977 года перестанет биться трепетное сердце Павла Фёдоровича Быстрова, который по стечению обстоятельств военного времени Великой Отечественной войны незаслуженно был обвинён в дезертирстве. Через много лет установить справедливость и правду января 1943 года удастся Виктору Георгиевичу Крапивину, в память о своём отце Георгии Петровиче Сизове и командире экипажа Т-34 лейтенанте Быстрове, награждённого медалью «За отвагу» и Орденом Отечественной войны 2-й степени.

 

ЭПИЛОГ.

 

Слова Иосифа Алексеевича: «У войны нет срока давности, узнаем мы правду и за Ромку Притыкина», – оказались пророческими. К тяжело больному ветерану войны приезжали люди в штатском, судя по выправке, военные (обсуждали между собой селяне). Похороны Романа Денисовича Притыкина прошли без почестей и духовой музыки, вместо запланированного двухметрового обелиска сыновья установили скромный памятник. А в центре кладбища, под тенью берёз с фотографии надгробного медальона на прихожан смотрит молодой, безусый лейтенант из далёкого 1943 года. Александра Сергеевна всего на три года пережила любимого мужа. Дочь Светлана стала врачом, растут уже правнуки Павла Фёдоровича. В семье Виктора и Веры Крапивиных – сыновья Георгий, Павел  и Михаил выбрали профессию военных, династию офицеров продолжили внуки.

Три человека осталось в Родниках, кто помнит и был причастен к событиям января 1943 года. Два года назад, на Пасху, к могиле П.Ф. Быстрова подошла старушка преклонных лет и положила цветы, её тут же остановила молодая женщина.

– Могилкой не ошиблась, баба Стеша?

– Не ошиблась. Не одна Александра Сергеевна Пашу любила.

– Дезертир тут похоронен, а ты цветы принесла.

– Настоящим человеком был Павел Быстров и достоин, чтобы помнили.