ТО ЛИ БЫЛИ, ТО ЛИ НЕБЫЛИ…
Часть 4
Мои воспоминания о Союзе писателей СССР, России.
ЖРЕЦЫ ХРАМА 3. Донские писатели.
Несомненно наибольшую роль в моём писательском становлении сыграл Владимир Иосифович Фролов, с которым я много и плотно общался уже с середины восьмидесятых годов. И, наверное, потому он пригласил меня на работу директором дома писателя (представьте себе, что была такая оплачиваемая должность при Союзе писателей) и Фролов мотивировал своё приглашение тем, что я, мол, строитель и с работой справлюсь. Я, конечно, понимал, что эта директорская должность всего лишь должность коменданта, в обязанности которого входит содержание и ремонт здания. Но эта должность позволяла мне, ещё не союзному литератору, вплотную подойти к «жрецам храма», и потому я, не задумываясь, оставил своё прорабство, и перешёл в «директорство», хотя зарплата на новой должности была ровно в два раза меньше, но мною уже руководил зуд сопричастности к литературе России.
Особое место в моей творческой биографии занимает Николай Михайлович Скрёбов — очень большой поэт, и деликатнейший, культурный человек, особенно в обращении с начинающими литераторами, души которых легко «поцарапать» одним словом.
Мне запомнился один эпизод, подчёркивающий эту самую скрёбовскую деликатность. Как-то мы небольшой компанией отмечали в офисе Союза какой-то праздник. Ну, выпили понемногу, разговорились, по обычаю пошли воспоминания о былом.
И вдруг поэт импозантный, с большой шелковистой бородой и неизменной тростью новочеркасский поэт Виктор Иванович Чеботников, в ответ на слова Скрёбова о Союзе писателей СССР, вдруг изрёк:
— Да, Коля, нас с тобой совсем не так принимали в Союз, как это делают сейчас по упрощенной схеме. Ты помнишь?
Все притихли, ждали, что скажет Скрёбов. Дело в том, что Скрёбов и Чеботников были примерно одинакового возраста, только Скрёбов вступал с СП СССР в 1958 году, а Чеботников в 1997 в Союз писателей России, и никак не мог приниматься вместе со Скрёбовым.
Но Николай Михайлович и бровью не повёл, ответил:
— Да, Витя, конечно, помню. Тогда всё было сложнее…
И все поняли, что победила деликатность Скрёбова, — он не захотел поправлять Чеботникова и тем самым публично обидеть его.
Лично ко мне Скрёбов всегда относился очень хорошо. Но всё равно сильно поразил меня, когда он, большой поэт, принёс в библиотеку в день, когда отмечали моё, хоть и, члена Союза, но ещё довольно молодого, по устоявшимся меркам писателя, шестидесятилетие, и зачитал на публике своё, посвящённое мне, стихотворение. Я его очень ценю, храню, как стихотворение классика, и но не удержусь, приведу его в этих записках и прошу не принимать этот мой шаг за обычное хвастовство или ещё за что-то подобное, потому что это только лишь ещё одна моя признательность щедрому душой поэту:
Ты помнишь, Алёша, как первую книжицу
«Свои и чужие» ты нам подарил?
С тех пор твоё творчество здорово движется
И много хорошего ты натворил.
На статус прозаика мало отважиться,
Нужны тут и опыт, и стиль, и язык…
Ты знаешь, Алёша, порою нам кажется,
Что сам ты из этих материй возник.
Герои твои — не досужая выдумка,
В них мудрость житейская и колорит,
А слог — наподобие вздоха и выдоха –
В сюжетах дыхание жизни творит.
Всё это — приметы характера стойкого,
И мы адресуем свой дружеский стих
Достойному тезке Апухтина, Горького,
Суркова, Коркищенко, графов Толстых…
Хоть время нам выпало неблагодарное
К таланту, которым Господь наделил,
Пусть будет продолжена вахта ударная,
Чтоб книгами всех юбиляр удивил!
Пусть мысли приходят в Алёшину голову
И в сердце на них отвечает прибой,
Чтоб каждый читатель сказал: «Это здорово!
Вот это наш подлинный Береговой!»
А мы говорим: будь здоров, наш Григорьевич,
Будь счастлив, по прошлым годам не скучай,
Всегда возвышайся над жизненной горечью
И молодо все юбилеи встречай!
По поручению читателей,
от имени почитателей
Н. Скрёбов
Все писатели люди тщеславные, и я, наверняка не исключение, потому что тоже порой хочется прихвастнуть. Но я прежде всего хочу, чтобы эти стихи классика увидел широкий круг читателей и писателей. У кого ещё есть такое посвящение самого Скрёбова?
Вообще, посвящений в мой адрес я видел достаточно много, некоторые из них создавались на ходу, с единственной целью польстить мне для того, чтобы, к примеру, напечататься в журнале «ДОН_новый» или еще ради чего-то, — такие стихи и посвящения я просто не принимал, но стихи мастеров нашего Союза, написанные дружески, профессионально и доброжелательно, я ценю и храню много лет — это стихи Николая Михайловича Скрёбова, и моего друга, с которым вместе ходил в литобъединение «ДОН» к Игорю Николаевичу Кудрявцеву и с которым потом вместе вступал в СП Владимира Валентиновича Моисеева, к сожалению, рано ушедшего из жизни, и замечательной поэтессы Клавдии Ивановны Павленко. Я понимаю, что эти стихи «датские», написанные на скорую руку, но в этом случае важно не качество стихов, а их авторы — имена, которые их написали, их отношение ко мне, как к литератору.
Публиковать стихи женщины без её согласия я не рискую, а вот стихи Володи Моисеева (как и Николая Михайловича Скрёбова), я думаю, опубликовать нужно, они хоть и шуточные, написанные в электричке, но стоят того.
Алексею Береговому в день 60-тилетия
Ну вот,
Ты разменял седьмой десяток.
Ты погрузнел
от пива, от котлет.
Был чуб когда-то,
стали волосята,
Того-сего
уже в наличье нет
Но не горюй о мелочной пропаже.
Бери судьбу покрепче за рога.
Давай, Береговой, за счастье вмажем,
Чтоб закачались жизни берега
4.07.2007
В ту пору Николай Михайлович работал редактором на Ростовском радио. И дважды предлагал мне записаться с чтением моих рассказов. И, конечно же, я с радостью согласился.
В первый раз я выбрал рассказ из первой своей книги «Свои и чужие» «Красавчик».
— Сам будешь читать или пригласить артиста? — спросил Скрёбов после того, как я дал согласие.
— Конечно, сам! — опрометчиво сказал я.
— Хорошо…
В назначенный день я уже с утра был на студии, где Николай Михайлович ждал меня.
Он провёл меня в помещение для записи, усадил за большой застекленный проём типа внутреннего окна, а сам вышел в студию, сел в кресло по ту сторону стекла. В случае любой остановки записи всякий её останавливающий должен был поднять руку.
Запись шла немногим больше часа, но это было час мучений. Думаю, что и для меня, и для Николая Михайловича. Казалось бы, что тут сложного с выражением прочитать уже готовый печатный текст, тем более — свой. Но читал в микрофон, а потому бэкал и мэкал через каждые два три предложения, сбиваясь с темпа и ритма — микрофон чёрной гранатой «висел» перед моим носом, а Николай Михайлович терпеливо, останавливая в нужных местах запись, заставлял меня заново читать текст и перезаписывал, перезаписывал, перезаписывал, не выразив при этом ни тени раздражения или недовольства.
После прослушивания передачи по радио, я поклялся себе, что никогда больше ничего читать на микрофон не стану.
Через год он предложил записать ещё один рассказ из этой же книги «Свои и чужие» под названием «Игрушка».
— Опять будешь сам читать или пригласить артиста? — так же спросил он после моего согласия.
— Артиста, только артиста, пригласите, если можно! — поспешно попросил я.
И Николай Михайлович пригласил прочитать диктора телевидения Андрющенко. Профессионал диктор прочитал рассказ великолепно, да ещё они оформили чтение музыкальным сопровождением — получился небольшой радиошедевр, которым можно было гордиться. Я усвоил тогда, каждый должен заниматься своим делом: кто-то писать, а кто-то читать на публику. И так далее.
За этот урок я до сих пор благодарен Николаю Михайловичу…
5. «Орфей». В 1987 году, мы группа ещё несоюзных литераторов, постоянно общающихся с писателями через областное литературное объединение «ДОН», в порыве деятельного энтузиазма (это — я, Береговой Алексей, Малов Павел — прозаик, Рюмин Валерий — поэт, Оленев Саша — студент журфака, Чеснокова Татьяна — поэт, Исачкин Вадим — поэт, художник) решили не ждать больше милостей от господина Петрова, который очень нас не любил и даже презирал, потому никогда не печатал никого из нас в своем журнале «ДОН», а создать свой журнал, для чего было зарегистрировано малое предприятие «Орфей». Название взяли, как символ донской литературы от ростовского журнала «Орфей» 1912 года, найденного нами в архиве, который, видимо, для солидности решили возродить. И даже сохранить обложку. Никто из писателей не верил, что у нас что-то получится.
Директором МП «Орфей» учредители выбрали меня.
Постепенно журнал стал успешным и быстро превратился в издательско-коммерческую фирму, а главным в ней стало то, что работая в этой фирме, получая в ней зарплату, мы, молодые писатели, могли не отрываться от литературной деятельности.
Союз предоставил нам помещение в особняке на Пушкинской. Поначалу писатели, заходя к нам, только усмехались: пацаны, мол, фантазируют.
А мы работали. Довольно настойчиво и успешно. Команда подобралась молодая и редкостно толковая. Каждый занимался своим делом: кто-то редактировал книги, кто-то их оформлял, кто-то занимался коммерцией — выпускал собственную продукцию и реализовывал её. К примеру, настенный календарь Валерия Рюмина «Игорь Тальков» покупатели просто « с руками оторвали» большой тираж.
В то время в Ростове наблюдался газетный бум: каждая «теперь свободная» организация, все журналисты и писатели пытались выпускать свои газеты или хотя бы газетные листки, и всем требовалась бумага, но покупать газетную бумагу большими партиями они были не в состоянии, и мы стали им помогать — пригоняли из Сыктывкара вагоны с бумагой и продавали в Ростове роликами, о нашей наценке говорить не буду, но всем было выгодно — и нам, и покупателям бумаги.
Дела шли нашими стараниями, и скоро на нашем счёте появились свободные деньги, что давало нам возможность развиваться. Начали выпускать книги популярных писателей большими тиражами, которые расходились по всей стране, регулярно выходили номера журнала «Орфей». Заключили договор с полиграфическим комбинатом «Белорусский дом печати». Апогея достигли, когда сумели выпустить и продать два тома, ранее не издаваемых в СССР книг Джека Лондона «Мятеж на Эльсиноре» и «Приключение» тиражом по 100000 экземпляров.
Писатели уже не усмехались, некоторые даже намекали, как бы стать акционером? Среди них были и такие, которые уже подсчитывали барыши от своего паевого взноса при «ничегонеделании».
Но страна под руководством Ельцина уже шла другим курсом, который с нашим не совпадал: в богатые люди полезли всё комсомольское жульё, чиновники и бандиты, при этом цены на продукты и товары первой необходимости росли, исходные материалы и типографские, транспортные услуги просто скакали по восходящей, на культуру же и книги наоборот падали. Скоро перевозка книг в железнодорожном контейнере, которыми мы получали книги из Минска, а потом отправляли по стране, стала дороже самих книг в этом контейнере. Возникали и росли трудности с бизнесом, и перед нами появились рекэтеры. Мне даже для обороны дали газовый пистолет. «Отбились» при помощи знакомых сотрудников милиции, но проблемы не убавлялись, только росли.
Как-то я заметил, что мой знакомый бизнесмен, еврей по национальности Владимир М., с которым мы хорошо сотрудничали, не работает через банк, а вся его бухгалтерия находится в общей тетрадке в дипломате, рассчитывается он наличными тоже из того же дипломата. Спросил однажды: «Ты хранишь бухгалтерию в тетрадке, деньги не в банке, а в дипломате, не боишься, что когда-нибудь, налоговая хлопнет тебя и всё отберёт?» — «Боюсь, — ответил он, — только так у меня есть хоть какой-то шанс их сохранить. У тебя же такого шанса нет».
Как в воду глядел. В 1997 году он перевёл свои деньги в недвижимость и деньги свои сохранил, мы же нет. Потому что им руководило предвидение, а нами — всё еще совдеповская вера в чистоту и порядочность бизнеса и человеческих отношений.
Как говорится, беда пришла с самого верха. Уничтожил МП «Орфей» Указ Ельцина от 1997 года «о налоговых проверках в сфере частного бизнеса», который гласил, что теперь налоговая инспекция имеет право проверять предприятия, когда ей вздумается, штрафовать на свое усмотрение, а 30% штрафов идут теперь напрямую в пользу и распоряжение районного отделения налоговой инспекции, проводившей проверку.
Началась вакханалия по уничтожению успешно работающих фирм. Брались в банках сведения о наличии денег, и если такое подтверждалось, тут же проводилась проверка, и обязательно выписывались штрафы, порой чудовищные. Причем, буквально через неделю проверка могла повториться. За полгода разорились десятки, если не сотни фирм.
К нам практически ежемесячно, а то и чаше приходила инспекторша Кировской районной налоговой, предъявляла постановление о проверке, немного ковырялась в бумагах, потом предъявляла заранее заготовленный акт о штрафе в несколько миллионов рублей, пусть инфляционных, пусть ельцинских, но всё же миллионов. Как-то, после второй или третьей проверки я наотрез отказался подписать акт, тогда она сказала спокойно и откровенно:
— Вы же понимаете, что я не просто так пришла. Я должна принести сегодня в инспекцию штраф на два миллиона рублей. Хорошо, вы не подписываете акт, мне там слегка «намылят шею», но завтра придут уже три инспектора и оштрафуют на десять миллионов. Вам это надо?
Нет, нам это, конечно не надо, и я, видя реалии финансовой жизни и своё бесправие, подписал акт. Потом проверки стали чуть не регулярными. Мы пытались выправить положение своим «доблестным трудом», но ничего не выходило, они работали эффективнее нас. Как самоубийцы.
После того, как налоговая инспекция выкачала все деньги со счёта в банке, чудесным образом проверки прекратились. Но и малое предприятие «Орфей» уже не могло существовать, подняться во второй раз оно уже не могло. И года через полтора «Орфей» остановился навсегда.
Я до сих пор уверен, что этот Указ Ельцина был издан с единственной целью: любой ценой спасти экономику страны с уже разваленным хозяйством и достаточно разворованной, но честному бизнесу, человеческим отношениям он нанёс непоправимый вред.