Борт на Кабул

Отрывок из повести

1

…В учебке Андрей не взвидел белого света и, отчаявшись, – как с обрыва да в холодную воду! – подал однажды рапорт с просьбой направить его в дружественный Афганистан, в действующую сороковую армию. Начальство учебки должным образом оценило служебное рвение молодого курсанта, внезапно воспылавшего непонятным желанием «поскореича» исполнить свой неоплаченный интернациональный долг перед многострадальным афганским народом и препон в реализации этого безумного замысла чинить не стало. Андрея с крупной партией окончивших различные учебки солдат, которые никаких рапортов не писали, но были там, за речкой, нужны как высококлассные специалисты, в последних числах октября перебросили по воздуху в Афганистан.

Едва упав на скамью в пузатом военном транспортнике Ан-12, вновь испечённый младший сержант Андрей Кандаков уснул почти летаргическим сном и пробудился только в Кабуле. Проти

скивавшиеся по узкому проходу между двумя рядами кресел солдаты весело подшучивали над Андреем. Сослуживец Ринат Хабибулин, тоже оказавшийся в этой партии, натянул Кандакову панаму до самого носа, незлобно пошутил:

– Проснись, салага, нас обокрали!

Андрей вскочил, поправил панаму, недоумевающе уставился на Рината.

– Ты что, чурка? В торец захотел!

– Ну-ну, земляк, не гоношись, – осадил его Хабибулин. Потянул за рукав к выходу из самолета.

На аэродроме, бетонные плиты которого, казалось, жгли подошвы ног даже сквозь сапоги, повстречалась жиденькая, нестройная колонна дембелей в парадках, обшитых и обвешанных всякими армейскими красочными финтифлюшками, от чего солдаты походили то ли на старорежимных гвардейских «адъютантов его превосходительства» с белоснежными аксельбантами через плечо, то ли на свадебных дружков с искусственными цветочками в нагрудных карманах.

Дембеля увидели усталое, помятое в дороге, разминающееся после долгого путешествия по воздуху стадо молодняка и злорадно закричали в десятки хриплых, простуженных в горах, пропитых и прокуренных глоток: «Вешайтесь, салабоны!» Кое-кто, шутя, перебросил в строй молодняка пару крепких бельевых верёвок, скрученных в виде петель, а какой-то юморист с горбоносой, кавказской разбойной рожей, загоревший, как эфиоп, швырнул им под ноги кусок коричневого хозяйственного мыла, похожего на толовую шашку.

– Сам вешайся, козёл... твая мама! – как всегда витиевато и непонятно, на полурусском-полутатарском диалекте взорвался в ответ Ринат Хабибулин и подфутболил мыло в обратку.

Лениво переругиваясь с дембелями, поплелись за невысоким, плотно сбитым старлеем, начальником партии, в дальний конец аэродрома, где, побросав на обожжённую немилосердно палящим солнцем, потрескавшуюся рыжеватую землю тощие солдатские вещмешки и попадав рядом, стали дожидаться таможенного досмотра.

Ночевать их отвели на территорию военного городка, в палатку, которые правильными геометрическими прямыми строго вытянулись по всему периметру. Не успели развесить на спинках железных двухъярусных кроватей портянки и улечься на голые матрасы – вещевой мешок под голову, – как в палатку, грубо матерясь, ввалилось несколько подвыпивших старослужащих.

– Что, салаги, припухли? Подъём в танковых войсках! – орали они, размахивая руками. – Живо строиться на развод, сейчас прописывать вас будем!

Ринат Хабибулин, парень резкий, не из пугливого десятка, укоризненно покачал головой. Вопросительно взглянул на Андрея.

– Встаём, Ринат, не кипятись, – успокоил его Кандаков, поднялся неторопливо с кровати.

Старослужащие привязались к какому-то испуганному узбеку.

– Сколько прослужил, зёма? – спрашивал один из «стариков», методично щёлкая с оттяжкой пальцами по его синеватому, стриженному под ноль лбу.

Узбек чуть не плакал от боли, глаза его, не по-азиатски широкие, индо-европейские, вылазили из орбит. Он плохо понимал по-русски, силился что-то сказать, но звуки застревали в горле. Он громко икал, морщил узкий лоб при каждом щелчке, закрывался руками.

– Ты посмотри, кацо, одних зверей пригнали, – высокий белобрысый сержант в расстёгнутом до пупа кителе подмигнул своему приятелю, по всей видимости грузину, мускулистый торс которого плотно облегал голубой десантный тельник.

«Старики» присели на кровать Рината Хабибулина, бесцеремонно закурили, выпуская дым прямо ему в лицо.

– Из какого зоопарка, пацан? – с заметным акцентом поинтересовался у Рината грузин.

Сержант потащил за хлястик вещевой мешок Хабибулина.

– Водка есть? Сигареты цивильные? Чеки? А ну показывай, что у тебя там.

Ринат молча остановил руку сержанта, решительно водрузил вещмешок на прежнее место, сверкнул вспыхнувшими яростью глазами на обидчика.

– Оборзел, сына? – удивленно вскричал не ожидавший отпора сержант и замахнулся на Хабибулина.

Ринат ловко перехватил в полете его руку, резко крутанул вбок и вниз. Другой рукой схватил сержанта за волосы и с силой ударил подбородком об своё колено. Раздался хруст, сержант лязгнул зубами, громко вскрикнул и, как мешок, повалился под ноги Ринату. На него с бранью бросился грузин. Хабибулин резко взмахнул поясным ремнем, который внезапно появился в его руке, тяжёлая латунная бляха со свистом рассекла воздух и смачно припечатала звёздочку на покрытый бисеринками похмельного пота лоб кавказца. Не успел тот коснуться лопатками дощатого пола, как ещё один нападающий со стоном последовал вслед за ним.

Тут уж вступили в дело и остальные обитатели палатки. Андрей Кандаков тоже бросился, размахивая ремнём, в гущу побоища. Врезал какому-то «старику» бляхой по спине, сам получил от кого-то по уху. В считанные минуты оставшиеся на ногах «старики» были выброшены на улицу, туда же отправилась и поверженная Ринатом троица.

Вскоре к месту происшествия прибежал помощник начальника караула с бодрствующей сменой. Угрожая автоматами, караульные солдаты оттеснили от палатки разъярённых «стариков». Потребовалось даже дать короткую очередь в воздух. «Старики», отхаркиваясь кровью, притащили из палатки Коран и, театрально взывая к Аллаху, заламывая руки, поклялись устроить оборзевшим салагам Варфоломеевскую ночь. Пришлось срочно передислоцировать вновь прибывших из Союза специалистов и младших командиров в алюминиевый капонир-бомбоубежище, временно заменявший гауптвахту. Там, под надёжной охраной, и провели они остаток ночи.

Утром пришли «покупатели» и быстро разобрали специалистов. Кандакова, Хабибулина и ещё трёх бывших курсантов из их учебки увел с плаца пожилой, с пышными пшеничными усами, прапорщик с общевойсковыми эмблемами на защитного цвета петлицах.

– Прапорщик Обухов, – представился он солдатам, просматривая их личные дела. – Костромских, случаем, нету?

В ответ солдаты только неопределённо пожимали плечами. Некоторые и не слышали раньше о такой местности.

Они подошли к старому, запылённому «Уралу», металлический каркас кузова которого был обтянут рваным брезентом. На распахнутой двери кабины висел бронежилет, водитель, лёжа на сиденье, курил. Глазам солдат предстали его ноги, обутые в импортные кроссовки.

– Баринов, заводи мотор! – окликнул его прапорщик.

Водитель моментально поднялся, щелчком далеко отбросил в сторону сигарету.

– Едем, товарищ прапорщик?

– Да, колонна на Джелалабад выходит через тридцать минут. Будь готов.

Прапорщик Обухов кивнул солдатам на кузов «Урала». Коротко скомандовал:

– В машину, бойцы!

Солдаты, цепляясь за задний борт, дружно полезли в кузов. Там царил живописный фронтовой беспорядок. Под лавками навалом лежали металлические шлемы с большими красными звёздами, бронежилеты, жёлтые замасленные бушлаты. Похрустывали под ногами боевые патроны вперемежку с пустыми гильзами, змеился ржавый металлический трос, валялась гнутая заводная ручка.

– Маленький российский бардачок в Афганистане... Знакомая картина, – засмеялся один из солдат, обводя взглядом захламлённый кузов.

Другой, тот самый узбек, которого пытали вчера в палатке старослужащие, поднял с пола бушлат, по-хозяйски постелил на жёсткую деревянную лавку, уселся. Андрей Кандаков подобрал патрон, с интересом повертел его перед глазами.

– А что, Ринат, правда в пуле девять граммов свинца? – спросил Хабибулина.

– Как попадёт такой дурка в башка, сразу узнаешь, – пошутил тот.

В кузов заглянул прапорщик Обухов.

– Ну что, осваиваетесь?.. Как выедем за КПП, всем одеть бронежилеты и каски. – Прапорщик зачем-то оглядел каждого, как бы прицеливаясь. Остановил взгляд на Хабибулине, поманил его пальцем к себе. – Поди сюда, боец.

В руках прапорщика появился автомат с примкнутым рожком, к которому синей изолентой был прикреплен запасной. Обухов протянул оружие Ринату, поинтересовался:

– Как обращаться, думаю, знаешь?

– А то нет, товарищ прапорщик?

– Применять только в случае нападения на колонну. Патронов не хватит, в кузове наберёшь, тут их как сору. Баринов постарался, припас.

Из расположения комендантского полка выехали только под вечер. Как всегда что-то не клеилось, не состыковывалось. То ждали танк с тралом, то не заводился командирский «бэтээр» сопровождения.

Колонна растянулась по городу почти на треть километра. Впереди грохотал тяжёлым катком противоминного трала танк, за ним на жёсткой сцепке «КрАЗ» тащил командирский «бэтээр», который так и не смогли починить до выхода колонны. Середину заняла нескончаемая вереница раскалённых зноем «КамАЗов»-наливников с бензином и соляркой для действующих под Джелалабадом боевых частей. Замыкали колонну два «бэтээра» и ещё один танк, только уже без трала.

Машина прапорщика Обухова втиснулась между наливником и «Газ-66» – армейской автолавкой. В кабине автолавки рядом с водителем сидела миловидная женщина лет сорока пяти, видимо продавщица.

Узкие улочки старого Кабула кишели народом, как муравейник. Бойко работали дуканы, придавая городу сходство с огромным сплошным базаром, где на каждом шагу кипит уличная торговля. Навстречу армейской колонне нескончаемым потоком катились разрисованные всеми цветами радуги афганские грузовики-«бурбухайки», навьюченные тюками с товаром автобусы, юркие легковушки различных иностранных фирм, мотоциклы, велосипеды, гужевые повозки. Жались к обочинам гордые корабли пустыни – верблюды, бодро вышагивали под тяжестью неподъёмных мешков и сумок выносливые ослики.

За городской чертой на шоссе стало посвободнее. Вдоль дороги потянулась предательская «зелёнка». Прапорщик Обухов постучал кулаком в заднее стекло кабины, показал зачем-то ствол автомата.

– Понятно! – Ринат Хабибулин снял с предохранителя АКМ, передёрнул затвор, досылая патрон в патронник. Остальные быстро надели каски и бронежилеты. Стали похожи на настоящих бывалых вояк.

2

Андрей Кандаков всю дорогу выглядывал из-под тента «Урала», с интересом впитывал в себя окружающую экзотику сказочной восточ­ной страны. Об опасности думать не хотелось, да и не реально было чего-либо опасаться, недавно прилетев из Союза, где царили гар­моничный мир и стабильный, казалось установленный на века, поря­док.

Из остальных четырёх новичков никто не наслаждался красотами расстилающейся вокруг долины. Один дремал, убаюканный плавным ходом машины и размеренным шумом двигателя, Ринат Хабибулин курил, переговариваясь вполголоса с соседом, узбек Умаров с хрустом грыз галеты из сухого пайка, выданного на дорогу.

Утомительный марш длился до вечера. На ночёвку остановились в небольшом, разрушенном артобстрелом городишке, в какой-то на­шей воинской части за забором из колючей проволоки. Только с од­ной стороны территорию ограждал высокий глинобитный дувал, по верху которого тоже был пущен спутанный серпантин колючки. Спали прямо в машинах, выставив боевое охранение. Андрей Кандаков с младшими сержантами заснули как убитые. Под утро двоих из них разбудил незнакомый сержант из ночного караула и велел сменить притомившихся часовых. Больше Кандаков их не видел. Начальство переиграло и они поехали на другой машине в другую воинскую часть.

«Урал» прапорщика Обухова прибыл на место к полудню. Это была небольшая горная застава близ трассы, окружённая стеной, искусно выложенной из булыжников. Из ниx же была сооружена казар­ма для личного состава и большинство хозяйственных построек. Всё сделали солдаты своими собственными руками, в основном дем­беля, которые последние полгода просто не знали куда себя деть в ожидании приказа об увольнении, и чтобы хоть как-то убить время занимались благоустройством походного быта. Среди них находились восхитительные умельцы, создававшие из подручных материалов, поч­ти что из ничего, настоящие шедевры зодческого искусства. Один москвич, уволившийся прошлой весной, построил из мелких камней миниатюрный храм Василия Блаженного, расписал его масляными красками и гуашью, вскрыл лаком. Другой дембель, закончивший до армии художественное училище, увековечил в граните облик начальни­ка их горного гарнизона капитана Лайпанова. Водрузил с солдатами почти неподъёмную глыбу в центре небольшого плаца и заказал местному поэту из недоучившихся студентов-филологов напыщенный мадригал, восхваляющий горячо любимое начальство, чтобы выгравировать его на пьедестале.

Но напрочь лишённый чувства прекрасного Лайпанов не оценил усердия подчинённого и велел каменного идола с плаца убрать. Ма­ло того, он усмотрел в нём прямую аналогию с кладбищенским памятником и заставил доморощенного скульптора переделать изображение. Сделать изваянию, так сказать, пластическую операцию. После основательной корректировки зубилом монумент стал походить на Сталина. Такой вариант Лайпанова устроил.

Кандаков с двумя другими младшими сержантами из учебки с первых же дней пребывания на заставе с головой окунулись в нелёгкий солдатский быт. Служба мёдом не показалась: наряды следовали за нарядами: то на КПП, то дневальным у грибка, то на кухню. Слу­чалось схлопотать от командира отделения и наряд вне очереди, так что получалось иной раз по солдатской поговорке: через день на ремень. В свободное от службы время молодое пополнение усаживали в Ленкомнате на политзанятия, либо гоняли до изнеможения по плацу – учили строевому, хотя здесь, в горах, он был нужен солдату, как зайцу зонтик. Обливаясь горячим потом, на сорокоградусной жаре молодые сержанты до изнеможения шлифовали стёртые булыжники плаца подошвами сапог. Времени не было оправиться как следует, не то чтобы черкнуть пару строк на родину. Солдаты при­уныли.

– Если так дальше пойдёт, я точно разбегусь в разные стороны, – невесело шутил Ринат Хабибулин. Сплёвывал на раскалённые камни липкую, тягучую слюну. – От такой служба, жара, башня к чёрто­вой бабушка поедет.

Он невольно навёл Кандакова на мысль о побеге. Но страшила неизвестная страна, враждебное население. Нет, здесь далеко не убежишь, разве что самому сдаться в плен душманам? Но это равно­сильно самоубийству.

Между тем жизнь на заставе становилась невыносимой. Особенно донимали «старики»: они заставляли стирать «хэбэ», подшивать подворотнички, чистить оружие и обслуживать вне очереди боевую тех­нику. Строптивых жестоко избивали после отбоя. Били так, чтобы не оставалось следов на лице, зато всё тело было синее. Досталось однажды и Кандакову. Он отказался стирать портянки дембелю Шубетидзе. Тот полез драться и Андрей не долго думая засветил ему с правой в челюсть. Щубетидзе собрал земляков, причём в земляках у него оказались не только грузины, но и осетины, азербайджанцы и даже один даргинец. Кандакова вызвали после отбоя в курилку. Однокурсник по учебке Хабибулин, смекнув в чём дело, быстро пе­редал Андрею свой поясной ремень с увесистой, залитой ещё в Со­юзе свинцом, бляхой. Сам незаметно проскользнул вслед за Андре­ем на улицу и быстро, бесшумной тенью, метнулся в сторону штаба.

Кандакова завели за казарму и окружили плотным кольцом. Двое схватили за руки, а грузин Щубетидзе, расхрабрившийся в толпе земляков, ударил Андрея кулаком в лицо. Тот ловко увернулся, расшвырял державших его за руки, снял с пояса и туго намотал на руку ремень.

– Ах так, салага, блат... Борзый, да?! – вскричал злобно Шубетидзе и тоже намотал на руку ремень. – Мобит хан, сынок!

Андрей уже слышал раньше от грузин это ругательство и рас­свирепел. Махнув со свистом ремнём, влепил Шубетидзе тяжёлой бляхой по руке. Тот взвыл благим матом, схватившись за ушибленное место, отскочил в сторону. В ту же минуту сильный удар чем-то тяжёлым обрушился на спину Кандакова, сбив его с ног. Перед лицом замелькали начищенные носки ботинок и сапог дембелей, затрещали рёб­ра Андрея. Он задохнулся от острой боли, прикрывая руками лицо, по которому не били. Сжался в комок. Неизвестно чем бы всё закончилось, если бы во время не подоспел с нарядом дежурный офицер, за которым сбегал Ринат Хабибулин. Выхватив пистолет, он заорал дерущимся:

– Разойдись, суки! На гауптвахту... под трибунал... В гробу бы я видел такую службу. Считаю до трёх: раз...

Воздух сотряс хлёсткий пистолетный выстрел.

Старослужащие нехотя отошли, посылая лейтенанту глухие угрозы и проклятия. Кто-то зловеще передёрнул затвор трофейного пистолета, которые были у многих.

– Кричи, твоя мама... У палка два конец ест, башка твой пустая.

Ринат помог Андрею подняться на ноги. Бережно поддерживая за руку, повёл в казарму.

– Младший сержант Кандаков, кто тебя? – крикнул вслед лей­тенант. Вынув сигареты, попросил у одного из солдат наряда прикурить.

– Сами не видели, что ли? Чурбаны, – обернувшись, недовольно бросил Андрей. Махнув с досадой рукой, похромал дальше.

– Ты с Шубой не связывайся, – предостерёг Хабибулин. – Он чу­вак с придурью, с головой малость не дружит, – обезбашенный. К тому же кровь горячий, кавказский – джигит! Может в бою и пулю в спину влепить. Пацаны говорят...

– Ладно, поглядим, – уклончиво протянул Андрей. – Но портянки вонючие я им стирать всё равно не буду. Не дождутся!

3

Лейтенанта Тимофеева, недавно вернувшегося из Союза, с утра вызвал в штабной вагончик начальник заставы капитан Лайпанов.

– Готовься на блокпост, Тимофеев. Поменяешь сегодня прапорщика Илиаву, – лаконично отдал он распоряжение подчинённому офицеру. Задумчиво прошёлся взад-вперед по вагончику. – Да, возьми для пробы новых сержантов, как их...

– Кандакова, Хабибулина и Умарова, товарищ капитан? – подсказал Тимофеев.

– Так точно, лейтенант, – их. Пусть понюхают пороху... Там обстрелы чуть ли не каждую ночь. Проверим их в деле.

– Понятно, товарищ капитан. Разрешите идти?

– Сядь, Тимофеев, – пригласил вдруг капитан Лайпанов и первым присел к столу. – Как съездил в Союз?.. Хотя о чём я, извини, какое там... с таким грузом. – Командир заставы заметно смутился, достал пачку сигарет без фильтра и дешевую бензиновую зажигалку, закурил.

Тимофеев помрачнел, сел на предложенный командиром стул.

– Как там вообще, на родине? – пытливо взглянул на него Лайпанов. – Мы ведь здесь, как на необитаемом острове... Оторваны от большой земли, от цивилизации.

– Воруют, капитан! – пошутил Тимофеев, вспомнив ставший крылатым ответ на аналогичный вопрос писателя Карамзина.

– Я не об этом... Народ как? Женщины?.. О нас что говорят? – допытывался Лайпанов.

– То и говорят, что мы сто раз уже здесь слышали... Оккупанты, говорят! Аншлюс Афганистана совершили, – развязно ответил лейтенант Тимофеев.

– Ну, это ты брось! Никто Афганистан не захватывал, – передёрнул плечами Лайпанов. – Западных голосов наслушался?.. Стелят-то они мягко, да вот только спать жёстко придётся тем, кто на их удочку клюнет.

– Всё, начальник, давай прикончим эту болтовню, – не выдержал лейтенант Тимофеев. – Я тебе не пацан восемнадцатилетний, чтоб меня в духе марксизма-ленинизма воспитывать... Голоса, не голоса, не знаю... Не слыхал, о чём они чешут, а только в дерьмо мы здесь натурально влипли! По самые уши, товарищ командир... И не надо меня пугать, мне нынче под бандитские пули идти. Чем испугаешь?

– Горяч ты, смотрю, Тимофеев! Ценю, – похлопал его по погону капитан. – И смел, однако... Правду-матку в глаза режешь. Молодец! Как настоящий чеченец... У нас в Чечне любят таких, любому джигиту кунак был бы.

– Я из подмосковья, капитан, какой кунак? – удивленно пожал плечами Тимофеев.

– Неважно. У нас даже враг, если в саклю вошёл – всё, пальцем никто не тронет, – заговорил мечтательно капитан Лайпанов. Видно было, что тема разговора ему нравится. – Хозяин его накормит-напоит, спать на лучшее место уложит, в подарок – что хочешь даст: хоть коня, хоть винтовку, хоть саблю. Но когда уйдёт из его дома враг, хозяин его в спину убьет, из-за угла! Или кинжалом горло перережет... С чеченцем лучше не связываться: до самой смерти обиду помнит! Зато если он тебе друг – как собака умрёт за тебя, не предаст! Во как... Зря русские наш народ обижают, зря. К добру, чувствую, это не приведёт, нет... Всё равно секим-башка русским братьям будет.

– Начали за здравие, а кончили за упокой, товарищ капитан, – осуждающе заметил Тимофеев. – Кто вас трогает, не знаю, скорее – наоборот... На каждом базаре – кавказцы апельсинами и хурмой торгуют.

– Э-э, лейтенант, не то говоришь, – покачал головой, недовольно зацокал языком Лайпанов. – Где ты видел, чтобы чеченец на базаре фруктами торговал?! Армянин – да, торгует! И грузин, и азербайджанец. Чеченца не найдёшь. Чеченец не торгаш – воин, абрек! Чеченец от голода помирать будет, – торговать не пойдёт. Украсть – это да! Это по-нашему... Плохо знаешь менталитет кавказского человека, Тимофеев. Тройка с минусом.

Лейтенант подивился необычным речам командира, но спорить не стал, – начальство, как говорится, всегда право. Одно настораживало: как он с такими взглядами может воевать против афганских повстанцев? Тем более, что среди моджахедов, по слухам, были и чеченцы из Турции... Ну да это его дело.

Офицеры ещё немного побеседовали, выкурили по паре сигарет и Тимофеев пошёл готовиться к предстоящему выезду на блокпост. Личному составу наряда было велено чистить табельное оружие, экипажам танка и «бэтээра» готовить технику. Сам Тимофеев направился в вагончик медпункта к своей знакомой Зоечке, работавшей там вольнонаемной медсестрой. Она частенько снабжала лейтенанта спиртом в обмен на чеки или добытые в налётах на афганские кишлаки сувениры.

В узком коридорчике медпункта, сидя на деревянной лавке, дожидались приёма несколько военнослужащих, в кабинете врача Зоечка ловко делала перевязку старшему сержанту Хомчику, которому обсыпало крупными, с вишню величиной, фурункулами всю шею. Ей помогал служивший в медпункте сержант Айдинян.

Лейтенант Тимофеев поздоровался с Зоечкой, многозначительно указав глазами на окно, потоптался у порога, смущённо кашлянул в кулак, вышел. На улице не было ни души. Все попрятались от беспощадно палящего солнца. Только в центре небольшого, утрамбованного сапогами плаца, под зелёным грибком, на столбе которого чернел телефон внутренней связи, изнывал от скуки дневальный.

Тимофеев закурил, рассеянно взглянул на возвышающиеся за расположением части заснеженные пики безлесных афганских гор. Где-то там, на востоке, за непроходимым хребтом – Пакистан. Оттуда, из Пешавара, приходят банды, в ту сторону поведёт он сегодня свой небольшой отряд, чтобы блокировать выход из ущелья, которое узкой змеиной лентой тянется до самой пакистанской границы...

Зоечка понимала его без слов: выскользнула бесплотной тенью из медпункта, прижимая к груди внушительный газетный свёрток. Протянула булькнувший пакет Тимофееву.

– Сколько с меня? – машинально спросил тот.

– Как всегда, запамятовали, что ли? – укоризненно улыбнулась медсестра.

Тимофеев хотел тронуть её за выпуклую, пышную ягодицу, аппетитно обтянутую кокетливым белым халатиком. Зоечка ловко перехватила его руку, смеясь, погрозила пальчиком.

– А ну не шалить, лейтенант. Лайпанову всё доложу!

Тимофеев знал, что Зоечка – любовница командира и настаивать не стал, быстро убрал руку. Вздохнул притворно.

– Эх, не любишь ты меня, Зоя Ивановна, не жалеешь...

– Не выдумывайте, Владимир Викторович, а то у вас помимо меня в жалельщицах нехватка, – укоризненно покачала головой Зоечка. – В Союзе недавно были, небось, времени даром не теряли? Девки, как мухи, видать, липли. Боевой офицер, – мужчина видный! Весь из себя.

– Липли, как же, – презрительно сплюнул лейтенант Тимофеев. – Пошёл я так и быть. Прощевай. Молись за меня, Зоя!

4

На блокпост выехали после обеда. Впереди шёл «бэтээр», на броне которого устроились командир группы лейтенант Тимофеев и несколько старослужащих, следом – крытый «ГАЗ-66» с заступающим на дежурство нарядом, и замыкал небольшую колонну танк. Своим тихим ходом он сильно замедлял движение, но в то же время вселял в сердца солдат уверенность.

Молодые сержанты Андрей Кандаков, Ринат Хабибулин и узбек Умаров ехали в кузове «газона» в окружении своих новых товарищей. На всех троих – тяжёлые бронежилеты, каски, на ремне – подсумки с запасными магазинами, штык-ножи, в руках – автоматы.

Узкая извилистая дорога была пустынна, только изредка попадались встречные автобусы и «бурбухайки». Завидев колонну, афганские водители робко жались к обочине, некоторые почтительно кланялись. Сидевшие на крышах автобусов на грудах тюков и сумок с товаром крикливые афганские мальчишки, «бачата», как называли их солдаты, по-обезьяньи кривлялись, показывали советским языки. Солдаты притворно хватались за автоматы.

– Совсем как наша цыганча, – кивнул на них Сергей Обозный, крупный, широкоплечий парень, прослуживший уже год. – Такие же нахальные, и тащат всё, что под руку попадётся. Подмётки могут на ходу срезать – даже не заметишь. – Обозный засмеялся и покачал за ствол зажатую между колен снайперскую винтовку Драгунова.

Андрей Кандаков с завистью покосился на это грозное оружие, незаменимое в условиях партизанской горной войны. Так говорили старослужащие, а они, верно, знали в этом толк. Ещё они предупреждали, что на марше следует опасаться «зелёнки», то есть садов, виноградников и прочих зелёных насаждений, где бандиты могут легко устроить засаду, – скрытно подойти к самой дороге. Андрей с тревогой всматривался в мелькавшую за бортом машины серую, как будто присыпанную пылью, каменистую низину, окаймлённую вдали величественными горными кряжами. «Зелёнки» нигде не было, но это не успокаивало: то, что происходит впереди, он всё равно видеть не мог. А там могло случиться всё что угодно.

Ринат, как и Андрей, заметно волновался, беспокойно крутил по сторонам головой, часто курил. Магомед Умаров, тоже младший сержант, выпускник их учебки, по своему обыкновению дремал. Даже в полудрёме размеренно двигал челюстями, жевал свой неизменный насвай, который достал через земляков на заставе.

Машина неожиданно замедлила ход. Сбавил скорость и громыхающий следом за нею танк. Проехав ещё несколько десятков метров, «ГАЗ-66» остановился, водитель посигналил удаляющемуся «бэтээру».

– Что за чёрт? – удивился лейтенант Тимофеев, привстал с запасного колеса, на котором сидел. – Гена, давай задний ход! – приказал он водителю.

Возле откинутой кабины «газона» толпились выпрыгнувшие из кузова солдаты, разглядывали мотор. Тимофеев подошел и сразу всё понял: окутанный облаком белого пара радиатор грузовика, будто самовар, клокотал вскипевшей водой. По асфальту растекалась чёрная дымящаяся лужа.

– Прошляпил, мать твою!.. – накинулся лейтенант на водителя. – Живо хватай вёдра – и за водой! Там, с полкилометра севернее, арык течёт. Обозный, Хабибулин с вёдрами – за ним, в случае чего – прикроете.

Солдаты ушли по направлению, указанному лейтенантом. Остальные разбрелись по шоссе, кое-кто прилёг вздремнуть в кювете. Тимофеев нервно вышагивал возле «бэтээра», то и дело поглядывая на часы. Он явно опаздывал.

– Чёрт… Гена, заводи! – не выдержав, наконец, крикнул лейтенант водителю бронетранспортёра; поднял солдат, дремавших в кювете. – Байсангуров, Кандаков, Умаров, остаетесь здесь, остальные – к машинам!

Солдаты наряда дружно полезли на броню «бэтээра», кому не хватило места – взобрались на танк. Тимофеев подал пулеметчику Байсангурову свою командирскую ракетницу и горсть патронов к ней.

– Держи, джигит. В случае опасности – одна красная. Всё в порядке – две зелёных. От машины ни ногой… За технику и салаг головой отвечаешь!

– Понял, командир! Давай… – развязно ответил Байсангуров. Засунул громоздкую ракетницу за поясной ремень, патроны высыпал в карман. Поднял на плечо тяжелый РПК с сошками.

Лейтенант Тимофеев в последний раз взглянул из-под ладони в ту сторону, куда ушли за водой солдаты; ловко, по-кошачьи запрыгнул на броню. Бронетранспортёр взвыл мотором, легко рванул с места. Следом, лязгая гусеницами, тронулся танк, огибая застывший на обочине «ГАЗ-66».

– Ну что, сержанты, будем держать круговую оборону, – пошутил Байсангуров. Сунул пулемёт в кузов, сам вытащил из раскоряченной кабины сиденье, бросил под колесо, присел. В ту же минуту в руках у него появилась папироса и небольшой чёрный шарик анаши. – Умаров, ты куришь или только жуешь? – лукаво подмигнул он узбеку, набивая смесью табака с анашой выпотрошенную папиросу. Говорил он с лёгким кавказским акцентом, хотя на кавказца похож был мало. Андрей Кандаков терялся в определении его национальности.

Магомед Умаров ничего не ответил, рот его был занят насваем. По-русски он говорил плохо, а старослужащих не без основания побаивался. На заставе его не раз уже «припахивали» дембеля: он стирал им «хэбэ» и портянки, подшивал свежие подворотнички, чистил сапожным кремом ботинки.

– Молчишь, чурка… ну и молчи, положено, – хмыкнул, щелкая самодельной зажигалкой, Байсангуров. Подставил под язычок пламени кончик «заряженной» папиросы. – Кандак, а ты план куришь? – спросил у Андрея.

Кандаков пробовал анашу до армии, но то была своя «дичка», натёртая пацанами в городских рощах, почти не бравшая. Изредка специально снаряженные гонцы привозили с полей из Краснодарского края окультуренную… Та «долбила» посильнее, но и стоила дорого. Афганской анаши Андрей ещё не курил, в чём и признался Байсангурову, окутанному специфически пахнущим коноплёй дымом. Тот решительно протянул «косяк» Кандакову:

– На, ворвись пару затяжек, но предупреждаю: с непривычки улететь можешь. Держись крепче за борт машины.

Андрей пропустил шутку мимо ушей, благоговейно принял из рук старослужащего папиросу, поднёс ко рту. После нескольких глубоких затяжек мир перед глазами поплыл, голова закружилась. Кандаков вернул сослуживцу «косяк», дурашливо засмеялся.

– Что, разобрало, салага? – хмыкнул Байсангуров, затягиваясь в свою очередь. – Смотри, на блокпост приедем, – громко не торчи! Лейтенант Тимофеев увидит – всю морду отрихтует. Он тебе не мы, старики… Он пятый год служит.

Далеко впереди, там, куда ушли «бэтээр» и танк, вдруг что-то громко рвануло. Сразу же вслед за тем затарахтели автоматные и пулемётные очереди. Раз за разом ударило два выстрела из РПГ, гулко отозвалось в ответ танковое орудие.

– Стреляют?! – тревожно вскрикнул враз вспомнивший русский язык узбек Умаров. Широко раскрытыми от страха глазами взглянул на товарищей.

– Стреляют, – флегматично подтвердил накурившийся Байсангуров. Вытащил из-за пояса ракетницу, зарядил. – Одна красная – тревога! – проговорил зачем-то он и выстрелил в воздух.

Красный раскалённый шар ракеты с шипением взвился вверх, очертил живописную дугу, рассыпался на сотню искр, потух. Андрей с интересом проследил взглядом за траекторией её полета. Ракета выросла в его глазах до невероятно больших размеров. Ему показалось, что второе солнце вспыхнуло вдруг на небе.

– Гля, земляки, два солнца! – указал он рукой на небо. Его сильно качнуло, автомат выпал из рук.

– Оружие не теряй, салага, сейчас оно тебе понадобится, – ткнул его ракетницей в плечо старослужащий, прислушался к разгорающемуся далеко впереди бою.

Умаров сорвал автомат с плеча, залёг за колесо, нацелившись на противоположную сторону дороги.

– Чурка, а если басмачи сзади зайдут? – сказал, глянув на него, Байсангуров.

В тот же миг, как бы в подтверждение его слов, за спиной Умарова, в той стороне, куда ушли за водой солдаты, яростно застрочили автоматы.

– Я же говорю! – воскликнул старослужащий и засмеялся. – Обложили кругом, суки…

Андрей Кандаков с тревогой огляделся по сторонам: дорога прорезала каменистую всхолмлённую местность, напрочь лишённую какой-либо растительности. Лишь там, откуда слышались автоматные выстрелы, где вдали протекал арык, темнела неширокая полоса «зелёнки». Оттуда исходила главная опасность, хотя и в той стороне, куда ушла колонна, по-прежнему гремело не умолкая.

Душманы появились внезапно и совсем не в том месте, где их ожидали. Серые, обмотанные холщовыми чалмами головы выглянули из кювета на противоположной стороне шоссейки. Один афганец показался на обочине целиком: сидя на придорожном камне на корточках, он целился в безжизненный «ГАЗ-66» из гранатомёта. Резкий хлопок выстрела – и граната с воем с близкого расстояния врезалась в металлический кузов грузовика, прошила его насквозь, разворотив весь борт на выходе, и зарылась в землю далеко в поле. Брезентовый тент вспыхнул, как порох, вмиг объяв пламенем всю машину. Афганцы что-то воинственно прокричали на своём гортанном языке, напоминающем победный клёкот орла, и, не таясь, с оружием наперевес пошли через дорогу к горящей машине.

Умаров, вскрикнув от боли и ужаса, обожжённый пламенем, бросил АКС и проворно, как ящерица, юркнул в кювет. Байсангуров, отброшенный взрывной волной от машины, контуженный, барахтался на обочине. Шарил дрожащей, закопченной рукой по земле возле себя, искал оружие, но ничего не находил. Ракетницу он выронил во время взрыва, а пулемёт остался в объятом пламенем кузове. Андрей Кандаков, лежавший в стороне от подбитого «газона», даже не пытался воспользоваться автоматом. Как завороженный, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, следил он за приближающимися душманами. Сознавал, что это – единственный шанс выжить. Собака не трогает тебя, пока не бросишь в неё камнем или не побежишь.

Афганец, молодой, безбородый парень с обожжённым жарким солнцем бронзовым лицом, в таджикском круглом двухуровневым шерстяном берете с закатанными в обруч краями – «паколе» на голове и с американской автоматической винтовкой в руках, стремительно вырастал, как Гулливер, заслоняя огромной, перекрещённой пулемётными лентами грудью всё небо. Вот он уже совсем близко: хорошо видны его запылённые фирменные кроссовки «Адидас». Гортанный орлиный клёкот над головой Андрея, сильный удар ноги по рукам, всё ещё сжимающим бесполезный уже автомат, резкая боль в пальцах – АКС летит в сторону, а на голову Кандакова, на каску, обрушивается страшный удар окованного металлом приклада. В глазах всё померкло, будто внезапно наступила ночь. Андрей потерял сознание…