Осень… Кофе…

И строчки о прошлом…

 

***

Всё же, стоило жить,

несмотря ни на что,

памятуя про Крест

на Голгофе, –

ради осени этой моей

                 золотой,

ради этой вот чашечки

                 кофе…

Всё же, стоило, глядя в сердца, –

                 говорить

о цветах, о бессмертье,

                 о смерти;

их любовью дышать и от стужи

их стыть

в этой странной, как сон,

                 круговерти.

И улыбки дарить, и грешить,

                 может быть,

в мире выстраданном-

                 заполошном…

Несмотря ни на что, всё же

                 стоило жить.

Осень… Кофе… И строчки

                 о прошлом…

 ***

Бродят тени,

вьются тени,

чьи-то тени за окном,

чьих-то снов

переплетенье

в мире призрачном

ночном.

Или ветер, просто ветер –

тихий звон и тёплый свет, –

что за всё-всё-всё

в ответе,

даже если ветра нет…

 

Или, может,

звёзды-блюдца, –

силуэты чьих-то душ –

на осколки бьются,

бьются…

Зябко им в долине стуж.

По ночам рыданья глушат,

грузом сломлены вины,

всё блуждают

чьи-то души,

неприкаянно-грешны…

 

*** 

Грачи. Бурьян. Паслён.

Калитка…

Кузнечики стрекочут в лопухах…

До горизонта – кто-то выткал

ковёр чудесный, –

весь в шелках и мхах…

Окраина села, что снится

который год

все ночи напролёт.

Который год в слезах ресницы

от счастья по утрам, –

который год…

 ***

Синева. Такая синева,

будто всё вокруг –

цветущий лён;

бренный мир и чист,

и просветлён;

каждый, кто страдал, – уже

спасён;

нет ни лжи, ни бед,

ни плутовства…

Но в саду средь трав

и синевы

 коченеет палая листва,

притаились мысли и слова,

 от которых – кругом голова,

скорых зим предчувствие,

увы…

Журавли вечернею порой

унесут на крыльях синеву.

К вечеру все яблоки сорву,

чтоб они не падали в траву

и в листве не стыли бы

 сырой…

 

***

Вороне пинок,

подзатыльник – коту…

Гуляющих  гнал

по домам он с прогулки.

Обшарил все-все до утра

закоулки…

Он – ветер – до мая

прогнал суету.

 

Бледна белена.

Тишь предчувствий

полна.

И сбросила с плеч осень

за ночь накидку.

Причудливым зыбким

серебряным слитком

запуталась в ветках

красотка-луна…

 ***

                          Подруге

А мы с тобой немало соли

съели.

Чтоб не сказать  похуже, –

повзрослели….

Надеюсь, что,  взрослея, мы –

мудрели.

Но соль осела пнём в душе

и теле…

Всех разочарований

отголоски

свои  пустили корни

и отростки.

Контрастны в волосах – увы –

полоски.

И мы с тобой – не те уже

«берёзки»…

Но многое ещё умеем-

можем

и лучшее своё напишем-

сложим,

поскольку впереди наш день

погожий,

а фальшь и кривду – сердцем

чуем,

кожей…

 

***

Цветы повесили носы.

Умчалось лето,

сбросив туфли,

и травы сочные

пожухли,

отринув капельки росы.

Пронизан сыростью насквозь, –

укутан сад

багряной шалью.

И человеческой

печалью

обожжена калины гроздь.

Трещит сорока на ветру,

зовёт надрывно

сорочонка,

чтоб, лету звонкому

вдогонку, –

взлететь с зарёю поутру…

 

***

А Земля всё пластинкою

вертится.

По утрам гололёд-гололедица.

Октябри-ноябри-декабри…

Небо в реку упало

и светится.

Скоро осень со стужею

встретится.

В ожиданье снегов – снегири…

Туча, снегом тяжёлая,

тужится.

Скоро захолодает-завьюжится…

И уже поседела трава.

Паутинками-льдинками

лужицы.

В танце ветер с метелицей

кружатся

и фиалковая синева…

 

***

Бинтуешь ты раны

       словами-тряпицами,

а я не решаюсь

       и руку отнять.

Бинтуешь ты раны, –

       всё снится и снится мне…

А боль пустословьем, увы,

       не унять…

А боль наяву.

        Не приснилась, не кажется.

Её не осилить,

        не преодолеть.

Мне б только в глаза твои

        глянуть отважиться.

Чтоб после ни разу

        и не посмотреть.

 

***

Держу удар... Ещё удар…

Кошмар скандалов, склок и свар…

Вся  жизнь свернулась

серпантином, –

я в мире собственном

пустынном.

Какие белые снега…

Какая жуткая пурга…

Навстречу – крошка ледяная,

сплошная линия двойная!

Неужто жизнь приснилась мне…

И исключительно во сне

тепло так солнышко

светило,

и так от счастья сладко было…

 

***

Ну вот,

опять то снег, то слякоть.

То душу ломит, то плечо.

Неплохо было б чуть поплакать, –

да слёзы все наперечёт.

 

Душа

с рассудком снова в контрах.

И совесть с сердцем – не в ладу.

Туман. Не видно горизонта…

Ещё денёк – с ума сойду!..

 

Ноябрь.

Бесстрастие тумана

свернуло кровь, сковало грудь.

«Вам плохо, Клавдия Иванна?..» –

спроси`те, люди,

кто-нибудь…

                        

 ***

Собралась – волосок

к волоску.

Приколола ромашку

к виску.

Изготовясь пантерой

к броску, –

Угодила – хвала

скозняку, –

в мир болотистый,

призрачно-топкий!

Изловчилась, припала

к куску,

покорилась болоту,

песку…

Разлила по бутылям

тоску…

Чуть побродит, – и вылетят

пробки!

 

***  

Пустынной улицей шагают

фонари.

Им безразличны январи все,

феврали…

Не сплю и слышу безразличия

шаги

и шёпот ветра, и стенания

пурги…

Не сплю, бессонницу стараюсь

одолеть.

Две трети минуло, одна

осталась треть…

Ну, вот и утро, и кофейный

аромат.

И виноватый, и погасший –

мамин взгляд…

Я сердцем вижу

безысходности глаза,

хоть цвет любимый – не свинец,

а бирюза.

Я предпочла бы чуть и света,

и тепла…

И чтоб пурга все наши беды

замела…

 

***

Ну, не сетуй, прошу,

не сердись на погоду.

Лучше – знаешь – налей

мне вина.

Не была я, пожалуй,

румяною сроду –

только что-то уж больно

бледна…

 

Бьются молнии, корчатся

в чёрной падучей

необузданных алых

шелков…

Ну, не мучай, прошу,

умоляю – не мучай, –

я устала от этих оков!

 

Нет грустнее тоски

одиночества вместе,

вдвое горше – в такую

грозу…

Были взгляды у нас –

молний двух перекрестье,

а теперь –

ни искринки в глазу.

 

Вот, случилась – увы –

эта ночь откровений.

То ли час подступил,

то ли хмель…

То ли, может, смещенье

магнитных мигреней…

То ли просто – так хочет

апрель…

 

*** 

Прощай…

Теперь я знаю точно:

нам здесь, сейчас – не по пути.

Прочти меж делом – междустрочно –

где и когда меня

найти.

 

Быть может,

минет век иль вечность.

По воле звёзд растают льды.

Туманно-белых вишен млечность

опять окутает сады…

И над землёй

две чайки-птицы

закружат вдруг в урочный час…

И – может всякое случиться –

они в полёте вспомнят

нас…

 

***

            «Практичные безбожно,

                        земные люди, лгут,

            что будто бы из-за

                        рыбёшки

            так жадно к морю

                        чайки льнут…»

                                   Майя Румянцева

 

У края жизни

слыша гомоны синиц,

рассохшихся за годы

                 половиц

и песен, что о счастье

                 заполошном,

блуждая между будущим

        и прошлым, –

рассветами-закатами

дышу,

далёкое былое

        ворошу…

В краю, где синеглаз, как Бог,

        цикорий,

я – чайка, что не может жить

без моря…

 

***

Ну вот и настало...

Увы, отлюбила…

Мне холодно стало,

                 и песня – остыла…

Река обмелела,

                 тропиночка сбилась.

А солнышко село, –

                 омела приснилась.

Озябшее сердце

                 всё глуше, всё тише…

Ему бы согреться,

                 но – дождик по крыше!..

Всё ниже, всё ближе

                 лохматые тучи…

В окно глянул рыжий

                 доверчивый лучик.

Он так улыбался, –

                 всю жизнь буду помнить.

Откуда он взялся,

                 за окнами – полночь…

 

То самое время –

                 нет-нет, – не настало.

Лишь тягостно бремя.

                 Лишь сердце устало.