Запах полыни

Драма

 

 

Действующие лица

 

Степан Иванович Филимонов – глава семьи.

Авдотья Петровна Филимонова – его жена.

Захар Филимонов – старший сын. Бывший майор Красной Армии. Репрессирован. Бежал из лагеря.

Катерина – жена Захара.

Коля – её сын.

Каллистрат Филимонов – средний сын. Бывший подъесаул белой армии. Вернулся на Дон вместе с германским вермахтом.

Иван Филимонов – младший сын. Красноармеец. Ранен, прячется у родителей.

Кожурякин – младший политрук.

Соловьёв – красноармеец.

Гордей Кияница – старший сержант.

Агап Волков – уголовник. Кличка «Волк».

Никита Викулович Пятницын – станичный староста.

Максим Пятницын – сын старосты, друг Коли Филимонова.

Георг Шрёдер – майор, комендант станицы.

Первый немецких солдат.

Второй немецких солдат.

 

Конец июня 1942 года. Нижний Дон. Казачья станица Грушевская около Новочеркасска. Фашистские войска стремительно приближаются к станице. Красная Армия с боями отступает.

 

 

Действие первое

 

Сцена первая

Вечер. Горница в курене Филимоновых.

 

Картина 1.

Авдотья Петровна со снохой Катериной сидят у окна. Возле Катерины крутится её малолетний непоседа-сын Коля. С улицы входит муж Авдотьи Петровны Степан Иванович в синих казачьих шароварах с лампасами, в папахе и сапогах.

 

Степан Иванович (растерянно, слегка заикаясь). Ба-бы, бе-да! Немцы прорвали фронт под Каменнобродским и с минуты на минуту будут в станице. Бой шёл всю ночь и нонче увесь день. На улице люди гутарят: за Тузловкой в степу все поля побитой немчурой усеяны. Танки, как всё одно стога сена горят, бронемашины… Ну и наших бойцов побито немало: сводные части оборону держали, – пехота, казачья кавалерия, антиллеристы.

Авдотья Петровна (набожно крестится, с испугом смотря на мужа). Свят, свят, свят! Сохрани нас и помилуй, пресвятая Богородица и Отец Небесный… Степан, что же теперь будет?

Степан Иванович (с досадой). А я знаю! Новая власть заместо колхозу.

Коля. Какая власть, деда?

Степан Иванович. Вестимо какая, германская, как осенью прошлого года – пропади она пропадом. Эх, не сберегли молодые тихий Дон от разору, допустили ворога до родных куреней.

Авдотья Петровна. Молодые, это – кто? Уж не на нашего ли Ваню грешишь, старик? Ваня парень геройский, воюет с супостатом. Дай Бог, чтоб живой-невредимый вернулся (женщина смахивает непрошеную слезу).

Катерина (с надеждой смотрит на свёкра). Может, и Захар теперь до дому возвернётся, ежели власть поменялась… Не знаете, Степан Иванович?

Степан Иванович (сердито). Ага, жди. Кто ж его отпустит с северного краю? Из самой Воркуты. А туда новая власть ещё не скоро придёт. Места там дикие, леса непроходимые, снег да лёд, да зверь лютый, хищный. Кто там побывал, шутют: двенадцать месяцев зима – всё остальное лето.

Коля. Мамка, а за что батяню в тюрьму посадили? Он враг народа, да?

Катерина. Какой ещё враг? Ты что мелешь? (Гневно хлопает сына ладонью по затылку).

Коля (морщится от боли). А я тут при чём, так наша учителка в школе гутарила, когда его посадили. А я не поверил.

Авдотья Петровна (рассудительно). И правильно сделал, Коленька, что не поверил. Оговоры – то! Твой папка красный командир, и пострадал понапрасну. Товарищ Сталин скоро во всём разберётся и выпустит его на волю.

Катерина (всхлипывает). Вашими бы устами, маманя…

Степан Иванович (подходит к окну, наклонившись, смотрит на улицу). Ну что там, не видать германцев ещё? Пальба в Каменнобродском никак поутихла. Значит, скоро – жди незваных гостей.

Авдотья Петровна. Незваный гость – хуже татарина!.. Что делать будем, старик?

Степан Иванович (не отвечая, всматривается в окно). Не видать пока… Сходить, что ли на двор, глянуть?

Коля. Деда, я зАраз смотаюсь, погляжу.

Катерина (вскакивает и хватает его за руку). А ну сядь на место, не то я тебе так смотаюсь! Ишь чего выдумал, паршивец.

Коля (пробует вырваться). Мам, ну что я маленький, что ли? Ну пусти, я мигом туда и обратно.

Катерина. Сядь, тебе говорят, не то зАраз у деда пряжку возьму, вмиг успокою. Тебя там только не хватало.

Коля (чуть не плачет). Ну, ма-а, я по-быстрому… Дедуня, скажи хоть ты ей!

Степан Иванович. В самом деле, Катерина, что ты будущего казака под юбкой ховаешь? Нехай сбегает на двор, развеется. Я недавно ходил – в станице всё тихо.

            Коля, обрадованный поддержкой деда, вырывается из рук матери, хватает на ходу со стола краюху белого хлеба и выбегает из дома.

 

Картина 2.

Степан Иванович, Авдотья Петровна, сноха Катерина.

 

Степан Иванович (закуривает трубку. Тяжко вздыхает). Чижолые времена настают нонче, я вам скажу, на Дону. Да-а, чижолые. Про то и в Святом Божьем писании сказано: настанут времена тяжкие…

Авдотья Петровна. Ох, и не говори, старик, не трави душу.

Катерина. Что ж вы в один голос беду на нашу голову кличете? Может, и обойдётся ещё всё. Господь смилостивится.

Степан Иванович (с укором). Кой смилостивится, ежели вы, молодые, – Бога забыли! Вам ноне не церкву – клуб подавай с танцами-шмансами, да с хиханьками-хаханьками. А Бог-то он всё видит. От него никуда не скроешься. Прогневили Создателя, вот и послал на русскую землю напасть.

Катерина. Вы только меня к молодым-то не приплетайте, папаня. Ишь, нашли молодуху под сорок годков.

Степан Иванович. Не спорь, Катерина, я знаю, что гутарю. Нет у вас всё одно прежней веры православной, что до Великой смуты была у дедов наших и бабок. Церкви безбожная ваша власть позакрывала, батюшек в Чеке расстреляла, а кого и – на Колыму. С того и разор в стране, коль народ от Бога отлепился.

Авдотья Петровна. Что мелешь-то, Степан? И не стыдно брехать? Язык без костей… Какие церкви власть позакрывала? В станице как было два храма, так и до сей поры стоят, ничто с ними не сделалось: на том краю – Святой Варвары Великомученицы и наша приходская – апостола Иоанна Богослова.

Степан Иванович (смущённо). Ну, у нас, допустим, стоят, а в других станицах? А в городах? Мало там церквей порушили, – камня на камне не осталось! Вон, кум Михаил как-то рассказывал…

Авдотья Петровна (сердито). Да ну тебя, с кумом… Отцепись, не до тебя.

Катерина (с тревогой в голосе). Что-то Кольки долго нема? Не стряслось ли чего? Пойду, выгляну на баз, пошукаю. (Свёкру). Папаня, если Колька без меня возвернётся, заприте его, ради Христа, и никуда из хаты не пускайте. Я скоро. (Выходит на улицу).

 

Картина 3.

Степан Иванович, Авдотья Петровна – одни в доме. Входят Коля и его друг Максим Пятницын.

 

Коля. А где мамка?

Максим. Здорово вечеряли.

Степан Иванович. Слава Богу. Проходи, Максим, что стоишь у порога, как не рОдный.

Коля. Мамка куды подевалась, дедуля?

Степан Иванович. Тебя, поблуду, шукать пошла, где же ещё.

Коля. А вот он я. И вовсе – не поблуда… Мы с Максимкой только на площадь сбегали, к церкви: туда и обратно.

Степан Иванович. Ну и что там?

Коля. Служба закончилась. Народ по домам повалил. А больше ничего.

Авдотья Петровна (вздохнув, быстро крестится). Ох, грех мой – не пошла на вечерню. А всё из-за них, германцев, будь они неладны! С минуты на минуту ждём. Гляди, как ворвались бы, а я у церкву б пошла. Куды бечь?

Степан Иванович. Верно, Авдотья, сиди дома, что тебе по церквям шастать. Не молодая чай.

Авдотья Петровна (укоризненно). Молодых теперь в церкву и калачом маковым не заманишь. Им бы только у кино бегать, да на танцульки.

Степан Иванович (Максиму). Папашка зАраз что делает?

Максим. С утра на рыбалку собирался, да посля передумал. Как пушки под Каменным Бродом загремели, так и отдумал рыбалить. Гутарит: господа немцы пожалуют, а встречать дорогих ослобонителей некому. Вынарядился перед зеркалой во всё новое, фуражку старую, казацкую нацепил, в которой ещё в прошлую войну сражался, и ходит по хате, хромает. Одно в окошку выглядает: не идут ли…

Степан Иванович (удивлённо). Дела-а… Немцев, значит, привечать собрался Никита Викулович?

Максим. Их.

Авдотья Петровна. А что ты дивишься, старик? Пятницыны у гражданскую все в белых были: аккурат пять братьёв – как один. Старшие где-то сгинули, а Никита один вернулся. То ли из Крыму от барона Врангеля, гутарили, то ли из-за моря, от болгар или турок. Сколько ему дали, уж не упомню…

Степан Иванович. Десять годков, что там помнить.

Максим. Точно, батя рассказывал про северА…

Коля (с гордостью). Как и моему отцу. Только он ещё не вернулся. Деда, а когда папка придёт?

Степан Иванович. Придёт… Когда рак на горе свиснет. Оттель, с Соловков так просто, за здорово живёшь не отпускают. Помордуют вначале, жилы с него потянут.

Авдотья Петровна. Что плетёшь, старый, перед детьми? А ну как власти прознают про твои речи непотребные?

Степан Иванович (скептически). Власти… Где они зАраз, те власти? В станице со вчерашнего дня – анархия! Вот теперь наша власть. В правлении – никого, все сбежали либо поховалися. Милиции нема, бригадиров колхозных тоже днём с огнём не сыщешь. Красота! Живи, как знаешь. Как при коммунизме всё одно… Идеял.

Авдотья Петровна. Лыбишься. Идеял, гутаришь? Безвластие… А супостаты вот-вот припрутся? Живо по струнке всех выстроют, как при царе Николашке, царство ему, мученику, небесное.

Коля. Бабуля, а ты царя видала?

Авдотья Петровна. Куды, Колюшка… Нет, что ты. Государь в столицах проживали, у самом Сан-Петербурге. До нас в станицу не наезжал, да и мы у гости к нему не заглядывали. Не полагалось нам, простым людям.

Коля. А до Сталина – полагается простым людям?

Авдотья Петровна. Что есть, то есть… Сталин попроще царя будет. По радиву голос его слухаем, да и на картинках у газетах…

Степан Иванович. А Николашку на картинках не видали? У каждом курене на стенках висел под божницей. А в правлении, в кабинете у атамана – цельный патрет на всю стену. Сам видал.

Авдотья Петровна. И что? Весь расфуфыренный, в эполетах да мундирах, золотом шитых. Глядеть противно. Одно слово – анпиратор, из дворян, значит, из бар… А товарищ Сталин – свой, из народа. В одной шинелишке казачьей и сапогах. Когда его кто в эполетах видал?

Степан Иванович (сердито). Не спорь, Авдотья, когда ничего в этом деле не соображаешь. Царь, на то он и царь, чтоб от простого народу одёжей отличаться. Что ж он тогда за помазанник, ежели как босяк в одной задрипанной шинелишке на высоком государственном посту стоять будет? Срамота одна и ничего больше. Вот так же и твой Сталин…

Авдотья Петровна (укоризненно). Разговорился, старый, раскудахтался, перья пораспустил, когда не страшно стало. Заикнулся бы о Сталине до войны, или когда ещё наши в станице были… Наша народная власть. Живо бы тебе участковый язык укоротил. А зАраз, что ты – прямо герой писаный!

            В дом входит с улицы Катерина.

 

 

Картина 4.

Те же и Катерина.

 

Катерина. Колька, пришёл, сорванец? А я по соседям бегала, спрашивала – не видали? И ты, Максимка, тут. Гляди, мамка тебя по станице не ищет?

Максим. Я отпросился. Нет, тётка Катя, не беспокойся, меня дома не хватятся.

Катерина. Ото и гляжу, самостоятельные вы с Колькой дюже.

Степан Иванович. Ну что там, немцев ещё не видать?

Катерина. А вы, как я посмотрю, папаня, ждёте. Терпежу прям-таки нема… Придут, куды они денутся, немцы ваши. Народ судачит: Каменный Брод уже забрали, к Камышевахе подходют. Утром, гляди, в Грушевке будут.

Авдотья Петровна (укоризненно). Типун тебе на язык, Катерина. Страсти какие гутаришь… Куды ж нам тогда ховаться всей семьёю, в ледник?

Катерина (усмехается). Под пол, как мыши. Или на полати. Там семечек богато, глядишь – на всю войну хватит точить.

Степан Иванович. Скажешь тоже… как мыши… Всё хаханьки вам, а дело сурьёзное. Могёт быть такое, что и голов своих лишимся при новой власти-то. Старая, Советская власть, какая-никакая, а всё попривыкли уж, пообмялись. Знаем, чего от ней, окаянной, ждать. А новая, германская, – кто ведает, какая? Кот в мешке получается. Да… Сиди вот зАраз, думай: что робыть.

Коля (подходит к деду). По хозяйству ничего не надо? Курей кормили уже? Может, воды пару цыбарок из колодца принесть? Я мигом.

Степан Иванович (гладит внука по вихрастой голове). Управились уже, слава богу, Колюшка, помощник наш на старости лет… Хоть воды кружку будет кому подать, ежели что…

Коля (с упрёком). Опять о своём, деда… Тебе ещё жить да жить. Хворым тебя никогда не видел.

Степан Иванович (весело). Что ж я Кащей Бессмертный, что ли? Ушло, знать, моё времечко… А бывало, как зАраз помню, в Русско-японскую лихой вояка был, я вам скажу. Не одному азияту по кумполу шашкой влетело! Шашка у меня была старинная, наша родовая, казачья. От бати, слышь, мне перепала… Вот времена были.

Авдотья Петровна. Завёл шарманку свою Аника-воин. Уся головушка – что снег, а туда же… Вояка.

Степан Иванович (рассерженно). Тьфу ты пропасть. Не перебивай, сказываю! Не то позабуду об чём гутарил… Стой, балаболка! Об чём это я?.. Вот, пропасть, уже забыл.

Авдотья Петровна (укоризненно качает головой). Память у тебя, старик… Голова садовая!

Катерина (строго смотрит на сына). Ну, всё, Коля, прощайся с Максимкой, живо бань руки и – за стол. Снедать скоро будем. Максим, ты сядешь с нами или домой побежишь? Гляди, как бы батька ремня не всыпал.

Максим. Благодарствую, тётка Катя, за хлеб-соль. Спасибочки, я – до своих!.. Колька, на вечор выходи на проулок, в гайданы играть будем. Придёшь?

Коля. Да у меня их нема, гайданов, слышь.

Максим. Ничо, братка. Айда с нами… У меня их вдосталь. Займу.

 

 

Сцена вторая.

Целинная степь за станицей. Темнеет. По бездорожью идут трое красноармейцев. В середине – раненый.

 

                                                                       Картина 1.

            Младший политрук Кожурякин, рядовой Соловьёв. Осторожно поддерживают с двух сторон тяжелораненого Ивана Филимонова. Он в полузабытьи.

 

Кожурякин (останавливаясь и тяжело переводя дыхание). Всё, бойцы, привал. От немцев, кажись, оторвались. Передохнём малость и дальше двинем, к своим.

Соловьёв (осторожно опускает раненого Ивана Филимонова на траву, садится рядом). А где они, свои, товарищ политрук? Немцы, небось, уже под Ростовом.

Кожурякин. Разговорчики, рядовой Соловьёв! Где бы ни были наши войска, мы будем пробиваться к ним. А займут фашисты Ростов, до Краснодара пойдём. Надо будет – на пузе поползём, но не сдадимся, понял?

Соловьёв. Я-то понял, – поймёт ли Филимонов. Раны у него тяжёлые – в бок осколком и пулей – в грудь навылет. Много крови потерял, ослаб. Не дотащим мы его, товарищ Кожурякин, помрёт в степи. И мы через него далеко не уйдём. Он нас по рукам и ногам свяжет.

Кожурякин (отчеканивает строгим ледяным голосом). Я бойца своего не брошу. И ты мне, красноармеец Соловьёв, панические призывы брось. Не то быстро у меня… (Угрожающе хватается за кобуру).

Соловьёв. Товарищ политрук, вы тут меня оружием не больно страшайте, потому как своё тоже имеется (гладит ласково ствол винтовки). А что сказал, так сущую правду: с Филимоновым мы из окружения не выйдем. И его не спасём, и сами сгинем. Нужно его куда-нибудь к месту определять… Проберёмся в село к местным жителям, у кого-нибудь там и схороним.

Кожурякин. Какое ещё окружение, красноармеец Соловьёв? С чего ты взял, что мы в окружении?

Соловьёв. А как же это ещё называется, ежели кругом сплошь немцы, а наша стрелковая рота вчера вся как один на реке Несветай костьми полегла? Окружение и есть, товарищ младший политрук.

Кожурякин. Ничего, наши главные силы к Ростову отошли. Это недалеко, догоним. Нам бы с раненым бойцом что-то решить… По большому счёту, в госпиталь его надо срочно, да где он, тот госпиталь…

Соловьёв. Вот и я о том, товарищ Кожурякин, а вы на меня – с наганом… Я думаю: как совсем стемнеет, нужно в какое-нибудь село идти и стучаться в любую хату, авось найдутся добрые люди, спрячут Филимонова.

Кожурякин (с сомнением). Найдутся ли?..

Иван Филимонов (открывает глаза, тяжело стонет).

Соловьёв. Во, никак очухался… (Осторожно трогает раненого за плечо). Иван, ты говорил, что родом из этих мест. Живёшь далеко? Сказывай. Может, в гости к тебе заглянем (Кожурякину). Товарищ младший политрук, ежели б знать, в каком селе он живёт, – оставили б его у родственников, и дальше налегке пошли. Не дело с раненым по вражеской территории плутать, того и гляди на немцев нарвёмся.

Кожурякин (зло). Рядовой Соловьёв, территория это не вражеская, а наша, советская! Исконная русская земля, и мы её никому не отдадим, понятно?

Соловьёв (со скептической усмешкой). Мне-то всё понятно, товарищ политрук… Да поди фашистам это растолкуй, чтоб уразумели. Что, не ихняя, мол, земля, а чужая. Сомневаюсь я, что поймут. Прут вон на танках по всем направлениям, а у нас супротив их махины – одни трёхлинеечки допотопные, с которыми ещё отцы наши в империалистическую воевали.

Кожурякин. Отставить пораженческие разговорчики… Отступление наше временное, тактическое. А враг всё равно будет разбит и победа будет за нами! Так товарищ Сталин говорит, и я ему верю… Давай лучше думать как Филимонову помочь. Он, насколько я помню, действительно отсюда, из-под Новочеркасска. Станица Грушевская какая-то…

Соловьёв (обрадованно). Так вон же она, под горой, товарищ младший политрук! Как есть Грушевская. Берём Филимонова и быстрее в станицу. Может, немцы её ещё не заняли?

Кожурякин. А адрес, красноармеец Соловьёв? Адреса Филимонова мы ведь не знаем.

Соловьёв. Спросим у кого-нибудь или Иван в память придёт, скажет. Главное – на место его определить, чтоб совсем не дошёл. Кровищи-то вона сколько потерял. Беда…

Иван Филимонов (слабым голосом). Я сразу у речки живу, у деревянного пешеходного мостка. С правой стороны станицы – крайняя хата.

Соловьёв. Так это же совсем недалеко. Молодец, Иван, не пропадай! Скоро в родной хате на чистой постели отдыхать будешь… Берём его, товарищ политрук.

Кожурякин. Погоди, Соловьёв, – идёт кто-то!

 

Картина 2.

Те же и старший сержант Кияница.

 

Кияница (подходит к отдыхающим бойцам). Никак свои? Здорово, славяне! Принимаете в свою дивизию?

Кожурякин. Мы-то свои, а ты что за фрукт с колхозного поля?

Кияница. Старший сержант Гордей Кияница.

Кожурякин. Младший политрук Кожурякин. Предъявите ваши документы, товарищ старший сержант.

Кияница. Вот, на руках только комсомольский билет. Красноармейская книжка в части осталась. Часть разбита под Таганрогом. Я до своих пробираюсь.

Кожурякин. Коли не врёшь, – вливайся в наш отряд. Ежели заметим, что сбрехал – расстреляем без трибунала. По закону воинского времени.

Кияница. Сурово у вас, земляки. Видразу – расстрел… Всех перестреляете, товарищ политрук, с кем воевать против нимца будете? Бойцов, я бачу, у вас не богато. Прямо скажем, кот наплакал. Как говорится: ты да я, да мы с тобой.

Кожурякин (строго). Разговорчики, старший сержант! Сколько б ни было бойцов – все наши. Будем сражаться и бить врага, как сидорову козу.

Кияница. Тильки пока он нас лупит за милую душу. Во як!

Соловьёв. Будет и на нашей деревенской улице первомайский праздничек. Ничё, ничё… Отступление наше временное. Кутузов, вон, тоже в тысяча восемьсот двенадцатом году отступал и даже Москву Наполеону отдал, а всё одно французишек расчехвостил.

Кожурякин. Ну, это ты хватил, Соловьёв, – Москву отдать… Дудки! Не знаю, что там Кутузов, но больше такого не повторится, не замай! С нами такого номера у Гитлера не выйдет. Москву врагу не сдадим!

Кияница (недоверчиво ухмыляется). Вашими б устами, товарищ младший политрук, да медовуху питы…

Кожурякин. Как сказал, так и будет, а ты, сержант, не сомневайся. Победа всё одно будет за нами! И никаких гвоздей.

Иван Филимонов в полубреду протяжно стонет, скрипит зубами.

Кияница. Нехорошо хлопцу, бачу. Ранен тяжело?

Соловьёв. Не легко, вишь… Думаем, в селе его оставить у родственников. Хозяева хорошенько в закуток схоронят, авось фашисты не найдут. С ним нам просто беда. Не донесём до своих, гляди.

Кияница. Сейчас об себе подумать как раз трэба, а вы с полумёртвым… Он всё одно не жилец на свите, а нам идти.

Соловьёв. Не бросать же в беде товарища? Знаешь: сам погибай, – товарища выручай! Вот определим его на постоянное место и пойдём налегке к своим. Они чай ещё недалеко.

Кияница. Гляди, ждут тоби, як же… Драпанули небось за Дон, а то и дальше, у Краснодарский край. Ищи днём с огнём. Нас кинули, фронта нема – делай, что хочешь…

Кожурякин (угрожающе). Ты что плетёшь, старший сержант? Ты это мне брось! Твои речи – вражьи, и ты мне тут пропаганду заканчивай. Не то быстро на тебя управу найдём… Кто тебе сказал, что фронта нету? А мы тебе, к примеру, не фронт? Где советский солдат лёг на рубеже с винтовкой – там и фронт. И делать ты будешь то, что командиры прикажут. То есть – я. Понятно?

Кияница (зло). Понятно-то мне, понятно. Мне всё давно понятно… До войны вы, коммунисты, всю кровь из народа высосали, в колхозы загнали, кто не схотел добром итить – в лагеря! У меня у самого батьку на Колыму угнали по пятьдесят восьмой. Война началась – вы опять над народом измываться? Если вы такие правильные все, коммунисты, – почему немец уже пид Москвой стоит? Почему мы повсюду драпаем? Думаешь, народ – это стадо забитое, бессловесное? Нет, комиссар, мы – громада! Мы ещё скажем своё веское слово, как в гражданскую при батьке Махно.

Кожурякин (выхватывая наган). Так вот ты кто оказывается, старший сержант Гордей Кияница… Открытый враг, махновец! Наконец-то ты сам себя выдал, сволочь. Так ты фашистский диверсант, в тыл к нам заброшенный… Признавайся, гад, какое задание выполняешь?

Кияница (вскидывает винтовку). Тебя, кровопийцу, пристрелить, вот моё задание! За батьку моего, за селян, сосланных и замученных в лагерях, за поруганную вами, москалями Вкраину…

            Кожурякин, опережая,  стреляет из револьвера в грудь старшего сержанта Кияницы. Тот, схватившись за сердце, падает.

 

 

Картина 3.

Младший политрук Кожурякин, рядовой Соловьёв, Иван Филимонов.

Кожурякин и Соловьёв заканчивают копать могилу. Филимонов, укрытый шинелью расстрелянного Кияницы, крепко спит.

 

Кожурякин (втыкает в землю маленькую сапёрную лопату). Всё, красноармеец Соловьёв, будет. Большая честь вражине глубокую яму копать. Сойдёт и так. А разгребут собаки и растащют потроха – туда ему и дорога. Заслужил, паникёр!

Соловьёв (с укором). Не по-божески как-то, товарищ политрук. Человек ведь всё-таки, не собака бездомная. Семья чай гдей-то осталася, дети малые, жана…

Кожурякин (сердито). Он нам не человек, заруби себе на носу, Соловьёв! Предатель и враг народный. На такого и пули жалко… итак каждый патрон на счету. Штыком бы прикололи и – баста! А деток его наш народ воспитает, по правильному пути поведёт. Прямиком до студёных британских морей, где и прикончим зловещую буржуазную гидру в мировой революции. Или ты, может, не согласный? Колеблющийся? (Подозрительно смотрит в глаза красноармейца).

Соловьёв (с испугом). Нет, что вы, товарищ младший политрук, – я всегда обоими руками «за»! Надо, значит надо… Я от коллектива – ни ногой. Как говорится: куда рак с клешнёй, туды и конь с копытой.

Кожурякин (самодовольно хмыкнув). То-то же… Я в тебе уверен, красноармеец Соловьёв. Вижу – наш ты человек, советский. До мозгу костей… Давай, заканчивай там подчищать в могилке, да обыщи покойника. Нет ли чего запретного… Вдруг он шпион германский?

Соловьёв выворачивает карманы убитого Кияницы, роется в вещевом мешке. В степи слышатся приглушённые голоса, неосторожный шум чьих-то шагов.

 

Картина 4.

Те же, Захар Филимонов и уголовник Агап Волков.

 

Кожурякин (с тревогой). Слышь, Соловьёв, опять идёт кто-то. Не фашисты, случаем?

Соловьёв. А кто их знает? Несёт кого-то нелёгкая… Может, наши? Из окруженцев, к своим прорываются? Как мы.

Кожурякин. Стащи покойника в могилу да присыпь чуток землёю. На всякий пожарный. Кто его знает, кому ещё по нашу душу приспичит… Красноармейца Филимонова не будить, сами управимся, думаю. Да и проку от него сейчас… изранетого. (Достаёт из кобуры револьвер).

Я оборону держать буду, покель патронов хватит. Ты, Соловьёв, пригорнёшь хохла и до меня чеши, я вон за тем бугорком лягу. Вместях последний и решительный примем. Как честные бойцы Рабоче-Крестьянской армии.

Приближаются Захар Филимонов и Агап Волков. Кожурякин прислушивается к их разговору.

Захар Филимонов. Ты зАраз куды, Волк?

Агап Волков. В Ростов-папу, Груша. На Богатяновку.

Захар Филимонов. Это что ж улица таковская?

Агап Волков. Фартовый район. Там, в малине, всю войну отсидеться можно. А нет, так на Нахаловку забурюсь, а то и на Берберовку, в Нахичевань.

Захар Филимонов. Всё – воровские места чай тоже?

Агап Волков. Шурупишь, босяк. Это тебе не быкам хвосты накручивать. Честная работа! Баш на баш…

Захар Филимонов (скептически хмыкнув). Это у вас-то, у ворюг – честная?.. Насмотрелся я на вас у лагере… Благодарствую! Сытый по горло такой честью.

Агап Волков. Не финти, политический. Мне с тобой, с фраером порченым, толковать не об чем. Пока когти рвали из зоны – антиресы наши совпали. А теперя – ша! Вольная воля. Я – вор с понятиями, ты – плуг с трудоднями. Догребём до Новочеркасска и – адью в разные стороны. Твоё дело на хозяина большой зоны горбатить, моя – фраеров на бану трясти. Смотри, больше мне поперёк дорожки не попадайся, не погляжу, что одну зону пять лет топтали. Урою и фамилии не спрошу.

Захар Филимонов (с укором). Вы это могёте, мазурики. Всякого у лагерях навидался.

Кожурякин (взводя курок револьвера. Строго и решительно). Стой, кто идёт! Руки в гору! Пароль!

Подходившие застыли как вкопанные. Подняли руки. К политруку присоединился Соловьёв с трёхлинейкой.

Агап Волков. Ша, урки, уберите свои волыны, мы без оружия. Давай договариваться. Кто у вас за старшОго?

Кожурякин. А у вас?

Агап Волков. Я. Волк моя кликуха. Меня вся ростовская шпана знает. А вы никак вертухаи?

Кожурякин (с достоинством). Младший политрук Красной Армии с бойцами. Выполняем поставленную боевую задачу.

Агап Волков. Я тоже вроде политрука… воровского. Назови свою кликуху. Кого из авторитетных людей знаешь?

Кожурякин (презрительно). Нету у меня никакой кликухи, потому как честный человек. Никогда чужого в руки не брал. А из авторитетных знаю многих: товарища Будённого, товарища Ворошилова, товарища Калинина…

Агап Волков (обрадованно – Филимонову). Во фарт нам подвалил, Груша. Ты же ботал как-то, что в одной шайке с Будённым ошивался… На пересылке какой-то.

Захар Филимонов (согласно кивнул головой). Было дело, брат. Только я тогда ещё сам вольным был. А дело не на пересылке было, а на Польском фронте. И не в шайке, как у вас, у ворюг, а в Первой конной армии.

Кожурякин. Вы что же, из армии товарища Будённого? Свои, никак…

Агап Волков. Свои в доску, начальник! Убери пушку.

            Осторожно, с опаской подходят друг к другу.

Кожурякин (строго осматривая чужаков). Красноармейцы, говорите, а одеты как босяки! И без личного табельного оружия… Бросили, небось, в бою и – драпака?! Дезертиры?

Захар Филимонов. Никак нет, товарищ младший политрук. Продвигаемся из окружения к своим главным силам. Оружию и обмундирование сховали неподалёку в Киршиной балке, на разведку идём. Остальной личный состав дожидается в балке у станичного кладбища.

Кожурякин. Ну что ж, раз такое дело, товарищи, продолжайте маршрут. Мы вас задерживать не имеем никакого права… А препятствовать вашему продвижению резону у нас нема. Это мы по рукам и ногам связанные раненным нашим бойцом. А вам – в добрый путь!

Агап Волков. Бывай, начальник, коль такой расклад… Табачком, случаем, не богаты?

Соловьёв (услужливо вынимает кисет). Махорка имеется, товарищ. Куда сыпануть?

Агап Волков (охотно подставляет рваный карман). Вали сюда, фраер. Посля, как забогатею, – сочтёмся.

Покурив, Агап Волков и Захар Филимонов уходят. Младший политрук Кожурякин, рядовой Соловьёв, спящий Иван Филимонов остаются.

 

 

 

Действие второе

 

Сцена первая

Полночь. Горница в курене Филимоновых.

 

                                                                       Картина 1.

Степан Иванович, Авдотья Петровна со снохой Катериной, её сын Коля. Младший политрук Кожурякин и красноармеец Соловьёв осторожно вводят раненого Ивана Филимонова.

 

Кожурякин (отдуваясь). Добрый вечер, хозяева. Не обессудьте за позднее вторжение. Вот Ивана вашего привели. Подранили его малость вражины в утреннем бою. Принимайте. Схоронить его надо, пока немцы в село не пришли. Да поживее, каждая минута на счету.

Авдотья Петровна (всплеснув руками, бросается к сыну). Ванюша, сыночек! Живой… Дай я тебя обниму, родненький мой.

Соловьёв (с трудом сдерживая раздражение). Мамаша, не время телячьи нежности разводить. Куда класть Филимонова, говорите? Да поскорее воды на печку ставьте, бинты чистые готовьте, – обмыть и перевязать его надо.

Степан Иванович. И в самом деле, Авдотья, распорядись с Екатериной по хозяйству. Дело делать надо, а не слёзы проливать. Их всё одно все зАраз не выплакать. На всю войну хватит. Ты, Колька, живо накинь что-небудь и на улицу – в дозор. Ежели немцы вдруг нагрянут – шумнёшь.

            Все в доме страшно засуетились, готовя всё необходимое для перевязки раненого. Коля с песней «Мы – кузнецы, и дух наш молод…», громко хлопнув дверью, выбежал из дома. Младший политрук Кожурякин и красноармеец Соловьёв положили Ивана Филимонова на кровать в кухне.

Кожурякин. Вот и добро. Нехай отдыхает пока. Только после перевязки, вы уж, хозяева, спрячьте его куда-нибудь в подпол или на чердак. И переоденьте в гражданское. В случае чего, немцам сбрешете, что больной, либо случайно под бомбёжку попал. Лишь бы соседи не выдали, что был в Красной Армии.

Степан Иванович. Всё сделаем, товарищ командир, не беспокойтесь. Сын как-никак рОдный, кровинушка. В лепёшку расшибёмся, а от беды убережём.

Кожурякин (с пафосом). Огромное спасибо вам, товарищ, от лица Советской власти! А теперь мы пойдём, нам спешить надо, Красную Армию догонять.

Степан Иванович. Так скоро, товарищи бойцы? И не отдохнёте чуток, портянки у печки не обсушите? Я бы зараз бабам сказал – ужин сготовили. Повечерять-то надо перед дальней дорогой.

Кожурякин. Некогда, отец, нам рассиживаться. Немцы вот-вот в село нагрянут, что тогда? Вы уж не обессудьте… Спасибо большое за гостеприимство. А продукты, ежели предлагаете, мы бы с собой в дорогу взяли… Так, Соловьёв?

Соловьёв. А чего же – возьмём. Такой полезный груз рук не оттянет. Как говорится: дают – бери, бьют – беги…

Степан Иванович (поспешно). Катерина, собери по-быстрому советским бойцам чего-нибудь на дорожку. Хлеба заверни, сала побольше, рыбы вяленой.

Катерина (участливо). Горячего б похлебали, товарищи? Я мигом борща согрею.

Соловьёв (лукаво подмигивая). Некогда нам столоваться, красавица. Как-нибудь в другой раз. Когда с победой нагрянем, тогда и готовь свои борщи. Да и от чарки хмельной за погибель проклятых фрицев не отказались бы. А сейчас – уволь! Самим драпать треба.

Кожурякин (принимает из рук Катерины узелок с продуктами. Соловьёву – строго). Рядовой Соловьёв, что это у тебя за уголовный жаргон? «Драпать»… Драпать будут фашисты от нашего ответного сокрушительного сталинского удара! А мы отходим … на заранее подготовленные под Ростовом позиции… Временно.

Соловьёв. Всё понял, товарищ младший политрук. Красноармеец Соловьёв к отходу на новые позиции готовый. Разрешите харчи взять?

Кожурякин (отдавая Соловьёву продукты). Вот так-то лучше. А то разболтался, гляжу, последнее время. Ничего, до своих доберёмся, я тебя подтяну! «Драпать»… (Поворачивается к хозяевам). Ну, прощайте, люби добрые. Нам пора. Может, ещё когда и свидимся.

Степан Иванович. С Богом!

Авдотья Петровна (торопливо осеняет их вслед крестным знамением). Храни вас Царица Небесная!

            Младший политрук Кожурякин и красноармеец Соловьёв уходят.

Степан Иванович (Катерине, перевязывающей раненого Ивана. Вполголоса). Ну что он? Как себя чувствует? Раны не чижёлые?

Иван Филимонов (с протяжным стоном). Ты, батя, меня уж со счетов навовсе списал? Живой я ещё. Всё слышу, не шепчи. Терплю… Как совсем невтерпёж приспичит – ругаться по матушке начну. Тогда, Катя, и ты, маманя, уши затыкайте. Чтоб не слыхать было…

Степан Иванович (с показным удивлением). А я думал, ты спишь, Иван. Во как оно… ЗАраз мы тебе раны йодом зальём, перевяжем, горячим покормим и – на полать, на верх. Там пшеницы чуть не по самую крышу. Закопаем – ни одна собака не пронюхает. Ничего, сынок, не пропадёшь… Только переодеться тебе надо.

Иван Филимонов. Это ещё зачем?

Степан Иванович. Всё, брат, отвоевался. Ноне ты гражданская личность на излечении. Как в госпиталю всё одно… А форму твою при немцах никак нельзя оставлять. В печке спалить трэба. На тебя наденем, – в чём ты до службы по станице бегал. Так надо, сынок. Всё. Советская власть закончилась.

Иван Филимонов (с трудом). Врёшь, батя, она только начинается!

Степан Иванович (соглашается). Ну, пускай так. А одёжу солдатскую всё одно сыми, не перечь. В кровище она – враз тебя выдаст: кто ты и что! Жалко в печке её жечь, ладно. Оставим. Только постирать надо как следует и зашить.

Катерина (с готовностью). Я всё сделаю, Степан Иванович.

Степан Иванович. Добро, Катерина. Сделай, коль сама вызвалась. Посля там же, на полатях, её схоронишь, обмундировку Ивана. Да смотри так, чтобы ни один чёрт, либо домовой не нашёл! А лучше бы сжечь от греха…

            Авдотья Петровна и Катерина переодевают Ивана, обмывают и перевязывают раны. Потом с помощью Степана Ивановича поднимают его по лестнице на чердак. Там же прячут его обмундирование.

 

Картина 2.

Степан Иванович, Авдотья Петровна, Катерина, Коля.

 

Степан Иванович. Слава Богу, кажись, управились. Теперь, бабы, молчок! Чтоб ни одна живая душа не прознала про Ваньку. Иначе, сами понимаете – конец! Найдут супостаты в хате раненого бойца Красной Армии – нам всем крышка.

            С улицы в дом вбегает раскрасневшийся от бега Коля.

Коля. Деда, а под Каменным Бродом уже не стреляют. Уморились, видать, солдатики и спать полягали.

Авдотья Петровна. Вот и мы давайте ложиться, поздно уже.

Катерина. И в самом деле. Колька, паршивец, – живо в кровать.

Коля. А дядька Ваня спит на полатях?

Степан Иванович. Ты гляди, Коля, про дядьку Ивана – никому ни слова! Обещаешь?

Коля. Могила, деда! Это будет наша военная тайна, как в книжке Гайдара.

Степан Иванович. Во-во, как у Гайдара… У Мальчиша-КибальчишА, помнишь?

Коля (восторженно). А то! Я книжку целых четыре раза уже читал и ещё хочется. Всем книжкам книжка, деда!

Катерина (с упрёком). Не угомонишься никак? Сказано ведь тебе – спать.

Коля (обиженно). Да рано ещё спать, мамка! Деда, скажи хоть ты ей, чё привязалась?

Степан Иванович (рассудительно). И в самом деле, Катерина, погутарить мальцу не даёшь… Выспимся ещё, если бог даст.

Авдотья Петровна. Ей, Иваныч, назавтра дюже рано вставать. Знаешь ведь, у колхоз опять всех скликают, как в прежние времена, при Сталине. Соседи гутарили, а им ещё кто-то сказал…

Степан Иванович (удивлённо). Вот те на! Дождались, называется, перемен, Петровна. Новые власти, а туда же – опять у колхоз на трудодни!.. Ну, скот, это я понимаю, кое-где задержался на базах, не увесь за Дон отогнали. А, к примеру, пшеницу жать на чём? Трактора где? Жатки? Или как в старину – на лобогрейках? Как деды-прадеды при царях ишо жали.

Коля (дёргает старика за рукав). Деда, а что это – лобогрейки? Которые лоб греют, да?

Степан Иванович (согласно кивает головой). Угадал, Колюшка… Лоб греет, потому как солнце пекёт. Вот тебе и лобогрейка… Попробуй, повкалуй на ней с рассвета до захода. Я ещё застал их у хозяйстве, а вам, мелюзге только в учёных книжках прописывают, как мы раньше пуп надрывали. Чижало, как вспомню.

Авдотья Петровна (с укором). Знамо дело, не лёгкий был труд. Землица, она рук требует… А куды денешься? Не поработаешь – не поснедаешь. А ты всё советские колхозные порядки хаешь. А ведь не в пример старому хорошо жили. Машины кругом, механизация, электричество… А зАраз что? Сиди, вишь, без свету при лучине или свечах. Древности господни…

Катерина (с усмешкой). Вы, маманя, чисто бригадир наш рассуждаете. И то вам хорошо, и это… А забыли, где ваши сыновья родные обретаются?

Авдотья Петровна (прячет глаза, смущённо). Где же им быть… Младший дома вон, на полатях. Захар… сама знаешь где… Так сам же и виноват, почто супротив власти своей, народной пошёл? У гражданскую за неё ж, болезный, сражался с белыми казаками, выслужился в большие начальники. Тут бы жить да горя не знать, а ему вон что – начальство чем-то не глянулось. Ну и получил по заслугам, вишь. У нас ведь ни за что не содют, сама чай знаешь. Не маленькая.

Катерина. А средний Каллистрат? Жених мой бывший… Он-то в чём виноватый, ежели посля германской, снова за властей вступился, бунт у Питере усмирял вместе с генералом Корниловым, царство ему небесное.

Авдотья Петровна (испуганно). Бог с тобой, Катька, что ты Каллистрата поперёд хоронишь? Кто сказывал, что он помер? Жив, небось, у барона Врангеля служит.

Катерина. Да я не о Каллистрате, о Корнилове.

Авдотья Петровна. Так бы и гутарила, что об нём, о генерале… Вернётся, чую, Каллистратушка. Сердце материнское не обманет.

Степан Иванович (недоверчиво). А с чего ты, мать, взяла, что у Врангеля Каллистрат? Того ведь с белой армией давно уже из Крыму большевики попёрли. В Туретчину они отплыли, на кораблях больших. Там, видно, и обретаются по сей день.

Коля. Деда, а Туретчина, это что?

Степан Иванович. Держава такая на юге, Колюшка. Рядом с проливами с чудными прозваниями: один, вроде, – Просфора, а другой Тантарела. Тьфу ты, и не выговоришь. Тарелка, значит, по-нашему.

Катерина (смеётся). Да не Просфора, Степан Иванович, а Босфор. Выдумаете тоже… Второй не Тарелка никакая, а Дарданеллы. Право слово, тёмные вы, безграмотные.

Степан Иванович (обиженно). Ну-ну, грамотейка вишь выискалась мне. К старикам ни какого почтения! Вот нынешняя молодёжь.

Авдотья Петровна (слегка толкает локтем мужа). Вечно ты, отец, всеми недовольный, сердитый. Особливо на молодых. Дорогу они тебе перебежали иль как?.. Почто взъелся!

Степан Иванович. С такой житухи подобреешь, гляди. Что ж мне, Авдотья, плясать, когда один сын за кордоном с двадцатого, другой на соловках с тридцать седьмого, а третий, как та мыша, в семечках на полатях прячется.

Авдотья Петровна (тяжело вздыхает). У людей и похуже бывает. Вон у Барбояновых два брата ещё в германскую полегли, домой не вернулися. А у нас, слава богу…

Катерина (с надрывом). Да не травите вы душу, маманя! Лишний раз о нехорошем не поминайте. Итак по Захару сердце болит. Да и Каллистрат не чужой… Давайте лучше спать, утро вечера мудренее.

            Филимоновы укладываются спать и вскоре в доме всё затихает.

 

 

Картина 3.

Утро. Степан Иванович, Авдотья Петровна, Катерина, Коля, Захар Филимонов.

 

Степан Иванович (широко зевнув, мелко крестит рот). Катерина, Колька, вставайте, третьи петухи уж по станице глотки дерут, а вы всё вылёживаетесь.

Катерина (недовольно). Бурёнку доить? Да успею ищо, батя. Пусть Коля пока птицу накормит, да воды подольёт, а я сон догляжу.

Авдотья Петровна. Досматривай, я за тебя подою. Всё равно сна нема, как на пропасть… Коленька, унучёк, одевайся, на баз вместе пойдём, покажу, что делать.

Коля. Маманя, где моя красная рубашка? Вчерась на речку в ней бегал.

Катерина (позёвывая). Так застирала я её вчёра, сынок. В пятнах уся… Накинь покель что-нЕбудь.

            Раздаётся громкий, требовательный стук в дверь.

Авдотья Петровна (мелко крестится). Боже ж ты мой, неужели они, германцы?

Степан Иванович (тяжело поднимается и медленно, со страхом, идёт к двери). Кто там?

            Голос Захара Филимонова: «Отпирай, батя, свои!»

Захар Филимонов (переступает порог куреня). Мир дому сему! Что, хозяева, не ожидали гостёчка?

Катерина (бросается на шею мужу). Захарка, родной мой, как же так? Отпустили?

Авдотья Петровна (тоже спешит к нему). Сынок, вернулся!

Захар Филимонов (освобождается от объятий жены и матери, подбегает к сыну). Коля, что же ты стоишь, батьку своего не встречаешь?

Коля (неуверенно отодвигается, смотрит удивлёнными глазами).

Катерина (плачет от радости). Коленька, сыночек, что ж ты боишься, это же наш папка возвернулся, узнал?

Коля (прижимается к отцу). Узнал, мой папка, мой! Никуда ты больше не уйдёшь, не пущу!

Степан Иванович (растерянно подходит к сыну). Ну, здравствуй, Захар. С возвращением!

            Они крепко обнимаются.

Захар Филимонов. А я гляжу, у вас тут уже Советской власти нема? Вся вышла? Вовремя я, знать, из лагеря подгадал, батя, – аккурат к приходу немцев.

Степан Иванович (удивлённо). То есть, как это – подгадал?.. Тебя разве не отпустили?

Захар Филимонов. Жди, они отпустют! Разве что – на тот свет по приговору Особого совещания. Либо вохровец в лесу втихаря застрелит. Шмальнёт сзаду из винтаря, а посля доложит по начальству, что зэк, дескать, до «зелёного прокурору» хотел сбечь. И получит отпуск домой, подлюка красная.

Степан Иванович (простодушно). Зелёный прокурор, это кто ж такой будет, сынок? Небось, большой начальник.

Захар Филимонов (усмехнувшись). Не угадал, батя. Так у нас в лагерях на севере побег зэки зовут. Бегут в основном весною, по тёплому, потому и – зелёный… Вот и мне дал свободу он, зелёный прокурор.

Катерина (испуганно). Ты сбежал, Захарка?!

Захар Филимонов (зло). А вы что думали, я загибаться в лагере останусь? Справедливости от товарища Сталина дожидаться буду? Не угадали! Ни в чём я не виноватый, чтобы понапрасну сидеть. Потому и бежал. Охранника мы с собой во время скачка прихватили с корешами… Со мной двое блатных бежали, бывалые люди. Объяснили, что во время побега с севера, нужно всегда с собой «корову» брать… Для пропитания в пути, значит.

Степан Иванович (рассудительно). Нужное дело, тут они правы, эти мазурики… И как же вы её гнали, корову-то, через леса? Корму опять же, животине требуется немало… Да и несподручно с ней бечь, думаю. Корова не лошадь, быстро не бегает.

Захар Филимонов (укоризненно). Батя, ничего-то ты в лагерной жизни не смыслишь! Толкую же тебе: вохровца мы силком с собой прихватили, вот он и есть эта самая «корова». Это человек, которого блатные в побег с собою берут, а посля в тайге убивают и едят всю дорогу.

Катерина в ужасе округлила глаза, метнув растерянный взгляд на мужа. Авдотья Петровна быстро закрестилась. Степан Иванович крякнул.

Степан Иванович (осуждающе покачав головой). Так что же, Захар, и ты ел с мазуриками человечину, людоеду африканскому уподобясь?

Захар Филимонов. Попал бы ты туда, батя, – поглядел бы я в кого ты уподобился… Как говорится: с бирюками жить – по бирючьи выть!

Катерина. Ой, страсти-то какие, Захар… При Коле не рассказывай.

Захар Филимонов. Не буду. Гутарьте тогда вы, как живёте-можете, что нового?

Степан Иванович. Как война с немцем началась, Ивана, брата твоего младшего, в армию призвали, на фронт. Воюет зараз где-то с фашистами… А окромя этого никаких новостей у нас нема. Всё по старому.

Захар Филимонов. Наши из станицы ушли, или ещё где-нЕбудь держатся? Я как по степу утром шёл – на западе у Каменного Брода шибко пушки грохали и пулемёты строчили. А зАраз всё стихло. Прорвались никак немцы?

Степан Иванович. Скорее всего, что так. Прорвались… Вот, сидим по хатам, ждём, когда к нам в станицу пожалуют.

Захар Филимонов (скептически усмехнувшись). Что же встречать не идёте освободителей от сталинской тирании? С хлебом-солью…

Степан Иванович (укоризненно). Смеёшься, Захар? Где это видано, чтобы на тихом Дону врагов отечества с хлебом солью встречали.

Захар Филимонов. Надо встретить, батя. Так полагается (оборачивается к Авдотье Петровне). Маманя, круглый каравай ситника есть, посвежее чтоб? И солонка покрасивше? Вымой её хорошенько и соли сыпани. Да полотенец расписной из шкапа достань. Я пойду немцев с хлебом-солью встречать. Так-то.

Степан Иванович (раскрыв рот от удивления). Ты, сынок? Пойдёшь?..

Захар Филимонов (начиная сердиться). Сказано тебе, старый, – пойду, что не ясно? И вы все собирайтеся-наряжайтеся. Вместе двинем дорогих гостей встречать (Захар обвёл строгим взглядом враз притихшее семейство). Батя, ты свои кресты Георгиевские из заначки вынь, да нацепи на грудь, на рубаху. Пущай поглядят германцы, какой ты у нас герой… Маманя, ты мне одёжу поприличнее приготовь, переодеться. Лагерное-то всё поистрепалось в пути, срам глядеть… А я покель по соседям прошвырнусь, поздоровкаюсь. Может, из них кто пойдёт германцев встречать. Надо, чтоб народу побольше… Чтоб видели – не люба нам, казакам, безбожная Советская власть.

            Захар вышел на улицу. Авдотья Петровна тревожно засуетилась, готовя Захару чистую одежду. Катерина направилась в кухню, загремела посудой, отыскивая солонку.

Степан Иванович (всплеснув горестно руками). Вот не было печали… Видать, и правда власть надолго переменилась, а может, и навсегда, ежели сам Захар, бывший красный командир, геройский краснознамёнец-будёновец супротив родимой пошёл… Надо, однако, кресты с полатей достать (окликает внука). Колюшка, слазай, чадо, на полать, достань ту тряпицу, где награды мои лежат. Ты ещё игрался ими весной, помнишь?

            Коля проворно лезет по скрипучей деревянной лестнице на чердак.

Авдотья Петровна (вслед внуку). Погляди, Коля, не проснулся ли дядя Иван. Я ему поснедать сготовила. Скажешь тогда, – я подам миску.

Катерина (отвечая свёкру). Родимая она, могёт быть, для вас, папаня. А Захарушку эта Советская власть у тюрьму упекла! В благодарность за то, что он жизни своей за неё в гражданскую не щадил, с белыми казаками до смерти дрался… Так что я его не осуждаю и ни в чём не виню. Как считает нужным, так пущай и поступает. А я ему верная жена до гроба и во всех делах – помощница. Вот.

Авдотья Петровна. Ну а мы рази ж против?.. Как можно, Катерина, что гутаришь. РОдный сын как-никак.

 

Картина 4.

Те же и Агап Волков.

 

            Требовательный стук в дверь.

Степан Иванович (с тревогой). Кто там? Кого ещё нелёгкая принесла, прости господи?..

            Приблатнённый голос Агапа Волкова: «Видчиняй, хозяин, свои! Из окруженцев я, герой Красной Армии, мать её за ногу!»

Степан Иванович (вопросительно смотрит на Захара). Что робыть будем? Может, и правда свой? Впускать иль как? Что думаешь, сынок?

Захар Филимонов (утвердительно кивает головой). Открывай, батя, не дрейфь. Я этого человека знаю. Вместях с Воркуты когти рвали. Я ему адресок чиркнул перед расставанием.

            Степан Иванович откидывает крючок на двери .

Агап Волков (шутовски кланяется). Моё почтение всей честной компании! Груша, и ты здеся? Я кумекал – уже за речкой. К новым властям поближе.

Захар Филимонов. На что мне речка… Германцы уже в станице. Жаль токмо, – с хлебом-солью мы фраернулись, опоздали встретить. Ну да ладно.

Агап Волков (с обидой). Что ж ты меня бросил, Груша? А ещё кореш называется… Кореша друг дружку в беде не бросают. Зуб даю, это так.

Захар Филимонов. По станице, Волк, вдвох лучше не шкандылять. Времена нонче не те. Сам знаешь – война.

Коля (прижимается к матери, недоверчиво смотря на Агапа). Маманя, а кто это? Папкин товарищ?

Катерина (понизив голос). Видать так, сынок. Вместях с северов прибегли.

Авдотья Петровна (строго обращается к незваному гостю). Ты бы, мил человек, шёл дальше своей дорогой. А ну как немцы прознают, что ты у нас? Беды посля не оберёшься. А у нас, вишь, пацанёнок малый, унучёк… С нас же, в случае чего, и спросют, а у тебя ни документов, ни одёжи справной.

Захар Филимонов. И то дело, Волк, мать правильно толкует. Ты, ежели думаешь у нас тут корни пускать – сходи поперёд в Сельсовет до германского начальства. Они тебе бумагу выпишут: кто ты и что. А без аусвайцы никак не можно. Заарестуют тебя, как подозрительную личину, а с тобою и нас. Под гребло…

Агап Волков (хлопает Захара по плечу). А у тебя, кореш, у самого ксива есть? Справка об освобождении? Али зелёный прокурор выдать позабыл? Так вместях и загремим на новый срок. Нет?

Захар Филимонов. А мы друг с дружкой и подгребём в управу станичную. Я согласный к освободителям от большавизма итить. Чай не волки они… позорные. Люди цивилизованные, из Явропы. Понятию, знать, имеют.

Катерина (с испугом). К немцам пойдёшь, Захарушка? И не боишься? Они ведь кому ослобонители, а кому вороги лютые… Не слыхал, сколько наших курсантов под Каменным Бродом полегло? Не больно они нашего брата, русского, привечают. А ты у Красной Армии чай командир был. Начальство немалое… Гляди, как бы отвечать не пришлося? За прошлые-то дела.

Авдотья Петровна (рассудительно). А что ж ему теперь робыть, Катерина? У камышах на речке ховаться? Всю войну в норе не просидишь, как байбак. Да и прикончится, небось, скоро война-то. Вон, бабы у церкви гутарили, что уже и Новочеркасск с Ростовом Гитлер узял. Там и Батайский на очередях. Силы-то у него, у немца, – несметные… Люди видали, какая колонна ишла – конца-краю не видать. А с немчурой и румыны-мамалыжники, и итальяшки-макаронники, и словакИ якие-то. Вся Европа супротив нас ополчилася.

Степан Иванович. Слых идёт, что и Краснов с ними, с германцами, возвернулся. А казаков с ним – видимо-невидимо. Снова, знать, атаманы на Дону править будут. Как при Николашке и Керенском.

Агап Волков (с раздражением). Ты давай, дед, заканчивай тута митинговать… Соловья баснями не кормют… (Захару Филимонову). А ты, Груша, сообрази чё-нибудь пошамать. Вы ж куркули деревенские, у вас всего, небось, навалом. Бацилла в подвале припрятана? Балабас… (Авдотье Петровне, весело). Хозяйка, поскреби по сусекам, на стол мечи, всё, что есть в печи! Да и глотку промочить, думаю, найдётся чем… Горилки нагнали, чтоб на всю войну с избытком хватило. Знаю я вас, мурых… Вижу наскрозь.

Захар Филимонов (спохватившись). И то правда, маманя. Человек прав. Накорми его поначалу, напои, а посля и выпроваживай из хаты. Куды ж ему итить на голодный желудок. Да и самогонка, знаю, в подполе обретается. Давайте, бабы, накрывайте на столы. Грех человека обижать.

            Катерина с Авдотьей Петровной зашевелились. Стали сновать в кухню и обратно, приносить в тарелках закуску. Коля, как всегда бросился помогать. Степан Иванович, слазив в подвал, принёс в горницу большую, двухлитровую бутыль самогонки. Водрузил на стол.

Агап Волков (весело). Вот это я соображаю, приём дорогих гостей. Пир на весь мир. Груша, мне весло притарабань из кухни. Да чтоб черенок без дырки, гляди… Я с понятиями и авторитет мой железный.

Захар Филимонов (успокаивая кореша). Всё будет в ажуре, Волк. Я твоё положение знаю. В лагере ты наш барак держал, и бригадир у тебя был карманный, шнырь на побегушках.

            Выпив и хорошо закусив, приятели-лагерники уходят в Сельсовет, или как он теперь назывался – в Комендатуру.

 

 

Картина 5.

Степан Иванович, Авдотья Петровна, Катерина, Коля, Максим Пятницын.

 

            В дом заходит Колин друг, сосед Максим Пятницын.

Максим Пятницын (смущённо). Моё всем здравствуйте, хозяевАм! Колян, привет! Айда на улицу, там у церкви на площади пацаны сгуртовались, в лапту играть собираются. Нас кличут.

Коля. ЗАраз пойдём, я только маманьке прибраться по-быстрому помогу, посиди вон на сундуке бабкином.

Максим Пятницын (усаживается на старинный деревянный сундук). Вы ещё ничего не знаете?

Коля. А что случилось?

Максим Пятницын. Фашисты в Сельсовете станичном комендатуру забацали. Тамо начальник немецкий теперя сидит. Строгий и злющий – страсть! Люди сказывают – комендант.

Степан Иванович (прислушивается, спрашивает недоверчиво). А ты, Максимка, откель знаешь-то? Кто говорит? Сорока-белобока сбрехала…

Максим Пятницын (горячо). Так папка и сказывал, кто ж ещё? Он там был уже, у коменданта. Тот ему должность высокую занять предложил – станичным старостой быть. Папка сказал, что подумает.

Коля (осуждающе). Так он что у тебя, предатель?

Максим Пятницын (обиженно надув губы). Сам ты, Колян, предатель!.. Скажешь тоже… Папка за своих, станичных. За казаков, в общем. В гражданскую войну красные победили, казаков, кто у белых служил, расстреливать да по тюрьмам сажать стали. А зАраз всё, баста! Кончилась их сатанинская власть, говорит папка. Всё по-старому повернётся. Как при белых гвардейцах.

Авдотья Петровна (укоризненно качает головой). Ничего ты, паренёк, не смыслишь у жизни! Враги пришли на русскую землю, и служить им – грех! За это боженька покарает. Таких в старину июдами прозывали. Был такой прохвост в давние времена – Июда. Самого Христа предал. За то ему враги денег заплатили, тридцать серебряных рублей. А Исуса Христа на кресте распяли. Казнь страшная, ребяты, позорная.

Катерина (подметая веником пол). И всё-то вы, маманя, знаете. Всё-то у вас – по полочкам… Главное, за большевиков-коммунистов заступаетесь вечно. А того понять не хотите, что из-за них, окаянных, ваш сын старший, мой муж, Захар, пострадал безвинно. Я им этого никогда не прощу, коммунистам, будь они неладны! И правильно сделал Никита Викулович, батя Максима, что против власти Советской, поганой пошёл. Не про нас она, власть энта, не для казаков!

Коля (матери). Давай мести подсоблю у хате. Я быстрее тебя управлюсь.

Катерина (недовольно). Не мешай, Колька, я сама. Вон, поди к деду, он тебе работу сыщет.

Коля (подходит к Степану Ивановичу). Дядька Ваня как там на полатях? Кормили уже? А то – помогу, ты скажи.

Степан Иванович (делает страшные глаза, предостерегающе косясь на Максима). Ты об чём это, Колюшка? Какой дядька Ваня? Приблазнилось никак что-то?

Коля (вовремя сообразив, быстро нашёлся). Да я о своём, деда… Ребяты рассказывали надысь, как сторож Иван с того конца станицы с коня грохнулся. На всём скаку. Ногу себе поломал. Я думал, ты знаешь.

Степан Иванович (осуждающе). Неважный казак тот ваш сторож. Конь для служивого – первое дело. Как влитой сидеть должон! Помню, в двенадцатом годе в Питенбурхе на императорском смотру…

Авдотья Петровна (прерывая, сердито толкает старика в бок). Сидел бы уж, помалкивал. Опять за своё… шарманку завёл. Как заигранная пластинка, право!

Коля. Маманя, ничего не надо дедуне. Я тогда на улицу с Максимом нА час сбегаю, погляжу – что тама и как. Не видать ли германов или ещё кого?

Степан Иванович. Сходи, Колюшка, сходи, посмотри. Да, если папка твой, Захар, будет откель идтить, – прибежишь, скажешь. (Понизив голос). Девки дядьке Ивану повязки зАраз менять будут, – так чтоб он не видал, Захар. От греха…

 

 

                                                                       Картина 6.

Степан Иванович, Авдотья Петровна, Катерина, Коля, Захар, два немецких солдата.

 

Степан Иванович (сидя у окна, рассуждает). Ты гляди, как жисть кубарем закрутилася. Страсть! То одно, то другое, то третье… Чисто калидоскоп. Не успеваешь оглянуться, как меняется всё. Не дай бог… Уж лучше бы как раньше было, потише. Как у нас гутарют: не шатко не валко.

Катерина. Оно конечно, папаня… привыкли на печи день-деньской валяться. Попробовали бы у колхозе, как все, спину гнуть, по-другому б запели.

Авдотья Петровна (сварливо). А то мы, Катерина, со стариком не работали! Вы одни, бедные, на полях пропадали. Мы в своё время похлеще вашего горбатились – от темна до темна. А получали токмо одни палочки на доске, трудодни. А ими сытый не будешь.

Степан Иванович (согласно кивает головой, вздыхает). Твоя правда, Петровна… А голод у двадцать девятом року? Хлеб со жмыхом, отрубями и опилками… Думал, не выживем – копыта откинем.

Коля (запыхавшись, вбегает в дом с улицы). Деда, мамка, бабуля, к нам германцы по улице едут. Двое – на бричке. С винтовками, в огромных железных касках.

Степан Иванович (растерянным голосом). С чего ты взял, что именно к нам? На лбу у них написано, чи что?

Авдотья Петровна (со страхом крестится). Господи, началось!

Катерина. Хорошо, что Ваню успели переодеть и на полатях спрятать... Может, кто видел, как красноармейцы к нам заходили, да донёс?

Коля (убеждённо). К нам они, деда, к нам. Я на улице был, всё видел. Они у Голощёкиных что-то спросили, у деда с бабкой. Те плечами пожали. Тогда один немец махнул мне рукой, закричал по-своему, по-германски. Я спужался, на баз шмыганул. Оглянулся – они к нам лошадь направили. Зараз тарабанить будут. Деда, не открывай, я боюсь!

Степан Иванович (обречённо). Накликал беду на нашу голову, шалопай.

Катерина (всплеснула руками, схватив ремень, бросилась к сыну). Вот я тебя зАраз спорю, узнаешь, как по улице шастать в такую пору.

Коля (увёртываясь от ремня, плачет). А я тут при чём, если меня деда сам послал! Шумнуть, когда папаня вернётся, либо фашисты нагрянут.

Авдотья Петровна (обречённо). Вот и нагрянули.

Степан Иванович. И Захарку не вовремя черти куда-то унесли. Вон и хлеб-соль в стряпке готов «дорогих» гостей встречать. И кресты на мне, как раньше при параде на императорском смотру. И одёжа Захаркина – ждёт-дожидается, а самого его нема. И надо же в такую нужную пору по станице разгуливать?

            Раздаётся требовательный стук в дверь.

Катерина (всплеснув руками). Они! Немцы!

Авдотья Петровна (мужу). Что стоишь, Степан. Дверь ведь вынесут, окаянные. Иди, отпирай.

Степан Иванович. Ото ж и я гутарю…

            Медленно, на не гнущихся от страха ногах, подходит к двери, отбрасывает щеколду. В дом входит Захар Филимонов.

Захар Филимонов. Ну что, всё готово? Маманя, справа моя довоенная иде?

Авдотья Петровна (удивлённо). Ты, Захар? А мы думали – германцы.

Захар (раздражённо). Досиделись, маманя!.. Доблестная германская армия уже в станице. Только что своими глазами двух ихних солдат бачил. По улице в повозке едут.

            Взял приготовленные матерью вещи и пошёл в боковушку, переодеваться.

Степан Иванович (Захару). Так идём, что ли на площадь? Хлебом-солью немчуру потчевать?

Захар Филимонов. Я думаю, отец, – мы уже опоздали. Другие поперёд нашего нашлись, подсуетились, встретили с почётом освободителей. Что уж зАраз, под шапошный разбор…

            Выходит из боковой спальни в чистой гражданской одежде. С сожалением оглядывает свой наряд.

Да и одет я, к слову сказать, не по-казачьи. В таком виде срам один на площадь поперёд людей выходить. Пусть там старики командуют. Им – пристало.

            В дверь снова громко и требовательно барабанят.

Степан Иванович (с огорчением). Опять кого-то нелёгкая принесла! Ну, это уж точно – они самые. Гостёчки непрошенные (идёт открывать).

            Входят два немецких солдата с винтовками за плечами, у одного под мышкой – мешки.

Захар Филимонов (радостно). Дождались родимых! Маманя, неси скорей хлеб-соль.

Авдотья Петровна (недовольно). Им чай другого надо.

            Приносит из кухни на рушнике большой круглый белый каравай с солонкой посередине. С полупоклоном протягивает вошедшим немцам.

Первый немецких солдат (довольно). Gut! Gut!¹ (Берёт хлеб, нюхает и отдаёт второму солдату). Хазайка: млеко, яйки. Verstehen?²

Авдотья Петровна. Молока хотите? Яиц? Зараз налью. (Катерине). А ты сбегай в курятник, принеси яиц с десяток. Думаю, им вдвох хватит.

Второй немецких солдат. Ja, ja.³

Снимает с головы металлический шлем, обтянутый зелёной, с коричневыми пятнами, материей, протягивает Катерине. Та выходит из дома на баз.

Авдотья Петровна (приносит из кухни две кружки молока). Угощайтесь, чем Бог послал. На здоровье.

Немцы берут молоко, с удовольствием пьют, цокая языками. Поднимают вверх большие пальцы.

Захар Филимонов (с улыбкой – Степану Ивановичу). Русский бы зараз с устатку стопарь доброй горилки опрокинул, да бабу – под бок, а немчура молоко лопает. Не зря в народе гутарют: что русскому хорошо, немцу – смерть!

Степан Иванович (лукаво). Я думаю, они б и от водочки не отказались, да дисциплина не позволяет. На службе, как-никак. А уж о бабе и подавно – забудь. Служба – поперёд.

Катерина (входит с улицы с полной каской яиц). Маманя, я разбираться не стала сколько кому, – все яйца, что были собрала. Делите сами (подаёт яйца Авдотье Петровне).

Второй немецких солдат (сердито выхватывает у неё каску с яйцами). Nein, gib hier!⁴

Катерина (растерянно). Начинается.

Коля (храбро заслоняет собой мать). Ну ты, вражина, не трож мамку!

Второй немецких солдат (сердито кричит на мальчика и замахивается свободной рукой). Geh, russisch tyrann!⁵

Коля (исподлобья глядит на немца). Это ты – тиран, а я советский пионер. Понял?

Первый немецких солдат (второму). Steh, Kurt. Wir brauchen Futter für die Pferde.⁶

Второй немецких солдат (первому). Hans, schau auf dem Dachboden.⁷

            Первый солдат лезет по лестнице на полать, открывает крышку, заглядывает внутрь и радостно вскрикивает.

Первый немецких солдат. Oh mein Gott. Wie viele Körner! Kurt, komm Taschen.⁸

            Второй немецких солдат осторожно ставит на пол металлический шлем с яйцами, протягивает первому два мешка. Тот начинает наполнять мешок пшеницей.

Авдотья Петровна (чуть не плачет). Что делаете, окаянные? Зерно-то посевное, аккурат для себя на весну оставили. По миру пустить хотите?

            Катерина бросается к стоящему на лестнице немцу и начинает тянуть его вниз за полу серо-зелёной шинели. Авдотья Петровна помогает ей. Немец отбрыкивается ногой.

Второй немецких солдат (срывает с плеча винтовку и направляет на женщин). Zurück, verdammte Hexe!⁹

            Катерина и Авдотья Петровна в испуге отбегают от немцев.

Авдотья Петровна (мужу, осуждающим голосом). Ты что же, старик, молчишь, как в рот воды набрал? Жинку жизни лишают на глазах, а ему и дела нет.

Степан Иванович (укоризненно). Ты, Авдотья, уймись. Никто тебя твоей жизни пока не лишает. Пан немец, вишь, шутить изволили. Отойди от греха, не маячь поперёд глаз. Ну насыпет немчура пару мешков зерна – мы от этого убытку не обеднеем, а они не забогатеют. Пусть ихняя скотина полопает вволю. Живая ведь – исть хочет.

Авдотья Петровна (утирая концом платка слёзы). Тебе, дурень, ничего не жалко. Скотину германскую ишь пожалел… Свою, колхозную лучше пожалей! Нашу, небось, жальче.

Захар Филимонов. Всё, маманя, прикуси язык. Колхозная жизнь отныне закончилась. Мало с нас Советы крови попили, забыла? Так же вот хлеб в продразвёрстку немеряно выгребали. Да ещё к стенке ставили, кто добром не давал… А эти хоть по-божески берут – всего два мешка.   

Авдотья Петровна. Сёдни эти, завтра – другие… Так, глядишь, и вытянут всю пшеницу с полатей подчистую. Да и молоко с яйцами – вдобавок. Гляди, на всю германскую армию молока с яйцами не настачишься.

            Немецкие солдаты, наполнив зерном два мешка, взяв каравай хлеба, яйца и крынку молока со стола в кухне, уходят.

____________________________________________

¹ Хорошо! Хорошо! (нем.)

² Понятно? (нем.)

³ Да, да (нем.).

⁴ Нет, дай сюда (нем.).

⁵ Уйди, русский хулиган (нем.).

⁶ Перестань, Курт. Нам нужен корм для лошадей (нем.).

⁷ Ганс, посмотри на чердаке (нем.).

⁸ О мой Бог, сколько зерна! Курт, давай мешки (нем.).

⁹ Назад, чёртовы ведьмы! (нем.).

 

 

Картина 7.

            Степан Иванович, Авдотья Петровна, сноха Катерина, её сын Коля, Захар Филимонов.

 

Авдотья Петровна (с нескрываемым сожалением и досадой). Цельных два чувала зерна выгребли, ироды. Хлеб, яички, молоко… Всё по нонешним временам грошей стоит, и немалых. А они как у себя дома… и всё на дурницу. Вот, тебе, бабушка, и новая власть! Грабиловка с большой дороги.

Степан Иванович (машет рукой). Нехай подавются, немчура нерусская, нашей пшеничкой донскою. Поперёк горла у их станет наше добро.

Захар Филимонов. Это вы так про освободителей, батя? И вы, маманя, туда же… Нет, чтоб с доброй душой, от чистого сердцу…

Коля. Папка, а нам учителка в классе говорила, что все немцы – фашисты и нам – враги. А рази ж могут враги быть освободителями?

Катерина (с горечью и упрёком). Эх, сынуля, ничего-то ты ещё не понимаешь в жизни! Враги-то они, враги… да токмо отца на северА не они угнали, а разлюбезная наша власть. Товарищ Сталин постарался… Вот уж действительно – вражина нам, казакам.

Коля (с интересом). Мамка, а я – казак?

Катерина. Казак, казак, Колюшка. Как папка и дедушка. Да и у нас в роду сплошь казаки одни, верные защитники Отечества.

Коля. А нам учителка на уроке говорила, что казаки все сплошь белогвардейцы – в Турцию с бароном Врангелем сбежали, Родину кинули.

Захар Филимонов. А ты, сынок, на веру энту брехню не бери. Не все казаки у Врангеля были, многие, как я, к примеру – за красных дрались, Перекоп у беляков забирали.

Коля. А за что же тебя в тюрьму посадили? Ежели ты за красных был.

Авдотья Петровна (рассудительно). Да то, унучёк, ошибка вышла. Перепутало чтой-то начальство… Посля отец наш, великий Сталин, разобрался во всём и выпустил твово папку с тюрьмы. Справедливый он, товарищ Сталин, вот! И всех нас, как детей своих, любит.

Катерина (скептически ухмыляется). Скажете тоже, маманя. Начальство нас, казаков, любит… Как собака палку!

Захар Филимонов (одобрительно). Верно, Катюша, гутаришь. Про то нам ещё Филипп Кузьмич Миронов сказывал в гражданскую. Я поначалу служил с ним одно время, покель к Будённому не попал… Не милует Советская власть казаков. А Филипп Кузьмич завсегда за простое казачество горою стоял. Вот за то его и застрелили в двадцать первом году. Слых среди красных казаков шёл, что там Троцкий дюже постарался. Ненавидел он батьку Миронова лютой злобой! У тюрьме московской, Бутырке, и кончили товарища Миронова. Жаль, добрейшей души человек был. За простой люд завсегда заступался.

Степан Иванович. Добре, Захар, гутаришь, справедливо. А було время, другие речи у тебя с языка слетали. Сам слухал. Знаю. Дюже ты коммунистам поверил тогда. А Ленина, считай, за Господа Бога почитал – не меньше.

Захар Филимонов (тяжело вздыхает). Молодой я был в те поры, батя, как есть зелёный. Мало понятиев имел насчёт политики. Веру словам красивым давал. Всё одно как хмельной был. Затуманенный.

Степан Иванович. А как жареный петух в одно место клюнул – сразу протрезвел! И дурман увесь порассеялся…

Авдотья Петровна. Тебя, старик, не клевал?

Степан Иванович. Было дело, не скрываю. Клевал да ещё как!..

Коля. Деда, а что за петух такой? Жареный… Всамделишный, что ли?

Степан Иванович. Присказка такая в народе… Беда, одним словом сказать, приключилася.

Катерина (сыну). Любопытной Варваре нос оторвали! Слыхал? Умучил уже деда с бабкой. (Свёкру). Вы уж, папаня, не обижайтеся на паренька. Ему, вишь, про всё – антирес… Чисто репей, ей бо… как прицепится – не оторвёшь.

Степан Иванович (успокаивает). Да мы – ничего, милая. Внук ведь наш, родная кровь… А любопытство, вестимо, не порок навовсе… Так, вроде забавы.

Авдотья Петровна (покачивает головой). Гутарют же: что малое, что старое… Иваныч, чисто дитё неразумное. И когда только уму-разуму наберёшься?

 

 

 

Картина 8.

            Те же и Каллистрат Филимонов, вернувшийся на Дон с вермахтом.

 

В хату входит Каллистрат Филимонов в офицерском мундире вермахта, в лохматой казачьей папахе на голове, в синих шароварах с алыми лампасами. Подпоясан портупеей с шашкой на боку и кобурой пистолета.

 

Каллистрат Филимонов (снимает папаху, крестится на образа в правом углу, слегка кланяется). Здорово дневали, хозяева дорогие! Не признаёте чай, что энто за дядька к вам у гости пожаловал?

Авдотья Петровна (всплёскивает руками от радости). Каллистрат, сынок, вернулся наконец! Слава Богу! Слава Богу! (Вскочив с лавки, бросается обнимать).

Степан Иванович (не менее радостно). Дождались! (Спешит вслед за женой к сыну).

Коля (дёргает мать за рукав кофты). Мамань, ктось это? Родня, да?

Катерина (искренне, с горящими от счастья глазами). Радость-то, Колюшка, радость! Иди поздоровкайся, ведь это дядька твой рОдный, батькин середний брат.

            Коля несмело протискивается к гостю, окружённому плачущей от счастья бабкой и дедом.

Захар Филимонов. Полнейшая, как пишуть в рОманах, иделия! Ваньки, младшего брата токмо недостаёть. А то – полный комплект! (Встаёт с места и идёт вслед за сыном).

Каллистрат Филимонов (обнимается поочерёдно с матерью, отцом. Поднимает, беря под мышки, никогда не виденного племянника Колю. Степенно, по-мужски здоровается за руку со старшим братом Захаром. Косится на притихшую у стола, в одиночестве Катерину). Здрава будь, Катюша дорогая… Вот, дал Бог, свиделись.

Катерина (смущённо). Человек предполагает, а боженька, вишь, располагает… Ну, здравствуй, Каллистрат. Радая снова увидеть… Живого, здорового.

Захар Филимонов (заметно хмурится, слушая). Ты бы, Катька, заместо того, чтоб лясы зазря точить, лучше бы на стол скоренько собрала. Вон, с матерью, да Колька б помог. Гостя с дороги угостить трэба, проголодался, небось, в походе… А побасками сытый не будешь, на севере говорят.

Каллистрат Филимонов (старшему брату). На Соловках, люди гутарют, был? Ну и как там?.. Энто, знаешь, – не в обиду будь сказано, – у Гоголя, в «Тарасе Бульбе», читал, небось: «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи»?

Захар Филимонов (с обидой в голосе). Злобствуешь до сих пор, Каллистрат? Попрекаешь… А слыхал пословицу: кто старое вспомянет, тому глаз вон.

Каллистрат Филимонов (примирительно). И пословицу слыхал, и про тебя всё знаю. И не злоба у меня в душе, Захар, а обида… И за тебя, и за себя тоже… Вот, жили, как у сказке, на Дону три брата, один вумный дюже, а двое других – дураки! Ну и прикинь головой, кто из нас кто?

Захар Филимонов. За умного себя почитаешь? А как же Ванька?.. Он же пацан ещё необструганный, он-то в чём виноват, ежели его с пелёнок коммуняки в оборот взяли? Тут тебе и школа, тут тебе и комсомол, и партия наша, любушка… Наслухаешься всего, – поневоле дурнем станешь.

Каллистрат Филимонов. Ну, а ты-то чьих поганых речей наслухался? Предателей казачества Федьки Подтёлкова, да Фильки Миронова? Сладкой жизни захотелося? Для мужиков… А за чей счёт, Захар? У казаков-хозяев всё отобрать до нитки и нищебродам отдать? Чтоб равные все были? Вот коммунисты и сравняли вас всех на Соловках да на Беломорканалах! Целуй теперь в задницу своего товарища Сталина!

Захар Филимонов (убеждённо). Сталин ни в чём не виноватый! Ты, Каллистрат, не бреши, чего не знаешь. Он – великий человек!

Каллистрат Филимонов (скептически, кивая на белую повязку полицейского на рукаве брата с надписью «Polizei»). Удивляюсь я, Захар, как тебя с такими крамольными большевицкими взглядами во вспомогательную полицию взяли? Ты гляди, я помощник германского станичного коменданта и вся ваша полиция как раз мне подчиняется.

Захар Филимонов (усмехнувшись). Надеюсь, ты не стукач, Каллистрат? Брата родного хозяевам своим заморским не сдашь?

Каллистрат Филимонов (строго и решительно). Я предупредил, братуха! Как говорится у москалей: дружба дружбой, а табачок урозь… Предателей в станице не потерплю и большевицких агентов тожеть! Обидели тебя коммунисты – иди супротив них до конца, неча тута вилять: и вашим, и нашим… Узнаю, будешь агитацией вражеской заниматься – доложу коменданту, так и знай! Не посмотрю, что родной брат. Будя, наигралися в энти революционные игры в гражданскую… Ноне расплата пришла на Дон и всяк получай за всё по заслугам. Как на божьем суде!

 

 

Действие третье

 

Сцена первая.

Немецкая комендатура в помещении бывшего Сельсовета.

 

Картина 1.

Комендант станицы майор Георг Шрёдер, станичный староста Никита Пятницын, Каллистрат Филимонов.

 

Шрёдер (вальяжно развалясь в кресле. Говорит по-русски). Я считаю нужным, господа, напомнить, что вы теперь представители новой власти в этом населённом пункте. И первым требованием, которое вы должны донести до местного населения – сдача всех видов огнестрельного и холодного оружия!

Никита Пятницын (подобострастно). Яволь, пан комендант, всё будет сроблено. Я уже отдал приказ станичной полиции.

Шрёдер. Сколько человек записалось во вспомогательную полицию? Списки у вас есть?

Никита Пятницын. Так что пока нашлось двое. Один наш, из казаков, другой залётный – гутарит – ростовец. Обои осуждены советами – из лагерей до нас.

Каллистрат Филимонов (добавляет). Прошу прощению, герр Шрёдер, человек энтон, грушевец который, выходит, что мне рОдный брат. Тожеть Филимонов, Захар.

Шрёдер (оживившись). Интересно… в вашем личном деле фигурирует эта информация?

Каллистрат Филимонов (громко щёлкнув шпорами). Конечно зафиксировано. У меня от Великой Германии секретов нема! Увесь на виду, как стёклушко.

Шрёдер (удовлетворённо). Хорошо, господин подъесаул… Надеюсь, правильно озвучил ваш казацкий чин?

Каллистрат Филимонов. Как есть в самое яблочко… И гутарите вы по-нашему очень даже прилично. Как будто у нас народились.

Шрёдер (польщённый). Вы не далеки от истины, я хоть и немец, но родом из Прибалтики. Мои предки – подданные Российской империи. После свержения монархии переселились в Восточную Пруссию.

Никита Пятницын. Почитай земляки значится.

Шрёдер. Да, у вас это называется «земляками», у нас – «фольксдойче». По сути – никакой разницы.

Каллистрат Филимонов (вкрадчиво). Разрешите вопрос, герр Шрёдер?

Шрёдер. Спрашивайте, подъесаул. Для этого я вас и вызвал.

Каллистрат Филимонов. Я насчёт оружия… Винтари, пистолеты и прочее – согласный, сдавать обязательно! А вот, скажем, насчёт холодного вооружения, шашек, сомнению имею… Казачьи шашки ещё большевики отбирали. Ан, станичники против, потому как за свои кровные покупали. Многие припрятали по тайным местам. Неужто и при освободителях таиться придётся? Не отдадут станичники отцовы и дедовы шашки, я-то их знаю. Как быть? Может, оставить негласно?.. Не то не миновать бучи!

Шрёдер (строго и бескомпромиссно). Приказы оккупационных германских властей не обсуждаются. И я здесь ничем помочь не могу. Всё имеющееся на руках холодное оружие сдать!

Каллистрат Филимонов (не сдаваясь). А, допустим, кто в германский вермахт добровольцем запишется? Тем как? Ведь казак без шашки и коня – не казак.

Шрёдер. Там видно будет. Запрошу вышестоящее начальство.

Каллистрат Филимонов. Разрешите итить, герр Шрёдер?

Шрёдер. Хорошо, господин Филимонов, ступайте. И пригласите в комендатуру вашего брата. Кстати, и второго полицейского направьте сюда. У меня есть для них особое задание.

            Каллистрат Филимонов, распрощавшись, уходит.

 

 

Картина 2.

Комендант станицы майор Георг Шрёдер, станичный староста Никита Пятницын, Захар Филимонов, Агап Волков, Максим Пятницын, первый немецкий солдат.

 

Шрёдер (скучающе зевает). Господин Пятницын, вы человек местный в отличие от подъесаула, который проживал в Берлине. Как вы считаете, это реально – объявить приём казаков-добровольцев в ряды германского вермахта? Как настроено население вашей деревни?

Никита Пятницын (аккуратно поправляет). Не деревни, пан комендант, а станицы. У нас на Дону деревень нема.

Шрёдер. Это неважно. Как говорят у вас в России: назови хоть горшком, только в печь не ставь, если не ошибаюсь.

Никита Пятницын. Вы очень даже гарно знаете наши русские пословицы. Вам будет легко найти общий язык с грушевскими казаками. Правду сказать, их не очень богато и осталося в станице, но усё же…

Шрёдер (напоминая). Так что скажете насчёт ваших земляков, господин Пятницын? Готовы они поддержать нас в священной борьбе с коммунистической заразой? Ведь у вас есть всё для начала этой борьбы: ваши верные союзники-освободители от сталинской тирании, оружие, которое мы вам дадим, вождь, известный ещё по гражданской войне, – атаман Пётр Краснов. Остаётся сущая малость, – желание отомстить врагам за поругание Великого тихого Дона, казацкий патриотизм, материальная заинтересованность… Не забывайте, староста, что доблестные солдаты вермахта хорошо зарабатывают. Вы, казаки, тоже будете иметь деньги за свою службу, в дойчмарках, конечно, а не в советских рублях, которые ничего не стоят. К тому же, у вас, жителей донской области, весьма существенные привилегии, в отличие от других регионов. Слыхали, небось, что вы приравнены к древнему германскому народу восточных готов, от которых ведёте свой род. И потому, как прямые потомки арийцев, являетесь полноправными союзниками нашего народа!

Никита Пятницын (изумлённо). Признаюсь, нимало не знаком с этакими историческими предметами… Мы тёмный народ, пан комендант. Откель нам узять всю эту учёную премудрость? В институтах сидеть не обучены. Можно сказать, середь стариков – сплошная пасмурная малограмотность. Иной – крестик заместо расписки ставит. Во! А вы гутарите – восточные германцы… Казаки мы все, как есть, да и слава богу. Такими нас маманя на свет произвела, а что касаемо всего остального, так для того – отцы-командиры и протчее…

Шрёдер (безнадёжно махнул рукой). Вижу, мы друг друга не поняли, придётся поручить это дело подъесаулу. Думаю, он справится, – человек бывалый.

Никита Пятницын (радостно). А вот тут я с вами согласный, пан офицер. Раньше у нас гутарили «ваше благородие». Каллистрат это дело быстрей меня провернёт. В чинах к тому же… Ему и карты у руки!

            В коридоре вдруг слышится шум, громкие голоса, топот ног. В кабинет врывается сын Пятницына, Максим, следом – первый немецкий солдат.

Первый немецкий солдат (пытаясь схватить мальчика за рукав рубашки. Сердито). Хальт! Цурюк!¹

Максим Пятницын (отцу, жалобно). Батя, батя! чё он не пускает, немчура нерусская? У меня поручение германскому начальнику от дядьки Каллистрата!

Шрёдер (делает резкий знак рукой солдату и тот исчезает за дверью). Кто тебя послал, мальчик? Подъесаул Филимонов?

Максим Пятницын. Он послал, точно! Гутарит: скажи начальнику в правлении, что полицаи, мол, зАраз заявются, так чтоб охрана их пропустила.

Шрёдер (старосте). Распорядитесь, чтобы не было никаких препятствий сотрудникам жандармерии.

Никита Пятницын (от усердия зачем-то неумело вскидывает вверх руку в фашистском приветствии). Будет сделано, пан комендант! Я мигом, одна нога здесь, другая там.

            Выбегает. Сын Максим – за ним. Вскоре староста возвращается с Захаром Филимоновым и Агапом Волковым.

Так что, желаю донести до вашего сведения, пан комендант, – сотрудники станичной самообороны, полицаи Захарка Филимонов и Агап… фамилию подзабыл, по вашему повелению явилися.

Шрёдер. Хорошо, господин староста. Я ценю ваше рвение.

Никита Пятницын (с готовностью). Рады стараться ваше благородие! Чем богаты, как говорится…

Шрёдер. Запишите приказы по населённому пункту, именуемому «станица». Вот бумага и химический карандаш.

Никита Пятницын (мнётся, подыскивая слова). Так что, пан комендант, бумага и ваши карандаши тута горю моему не помочники… В силу того понятия, что вовсе безграмотный и дажеть в церковно-приходской, воскресной школе не обучался. Всё больше – уму-разуму батькиной нагайкою по мягкому месту… Вот и усе мои, как говорят, учёные науки, а проще сказать – нивирситеты…

Шрёдер (с досадой морщится). Кто-нибудь писать по-русски умеет? Я не прошу по-немецки или по-суахили.

Захар Филимонов (с достоинством). Что прикажете писать? Могу по-русски, могу по-немецки, французски.

Шрёдер (удивлённо). О, да вы эрудит… позабыл вашу фамилию?

Захар Филимонов. Филимонов, господин комендант.

Шрёдер. И откуда знание языков?

Захар Филимонов. Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава, – бывшая Высшая кавалерийская школа в Ленинграде.

Шрёдер. Вы офицер Красной Армии?

Захар Филимонов. Бывший… бывший красный командир, майор. Разжалованный и осуждённый.

Шрёдер (вкрадчиво). Желаете вернуть прежнее звание и снова возглавить конное подразделение? Теперь уже в казачьих частях вермахта?

Захар Филимонов (откровенно). Признаюсь, не думал о карьере в германской армии, господин майор.

Шрёдер. Подумайте, земляк. Так ведь у вас называются люди, живущие в одной местности?

Захар Филимонов (смущённо). Я, к сожалению, никогда не жил в Великой Германии.

Шрёдер (с усмешкой). Зато я, господин Филимонов, потомок выходцев из России… Но это не главное и не для этого я вас вызвал. Кстати, как зовут вашего камрада?

Захар Филимонов. Агап Волков… (запнувшись). Всё остальное спросите у него сами.

            Шрёдер вопросительно взглянул на Агапа.

Агап Волков (с блатной лихостью, ничуть не смущаясь). Уголовник со стажем! Кликуха «Волк». По масти – ростовский щипач. Вор, в общем.

Шрёдер (с недоумением). Что есть по-русски «щипач»?

Агап Волков (поясняя). Карманник, значит. До войны в Ростове на бану промышлял. Клёвая житуха была, пока вы всю малину не испортили.

Захар Филимонов (предостерегающе). Ты говори, брат, да не заговаривайся… освободители, это тебе не сталинские вертухаи – живо решку наведут! Так что язык больно не распускай.

Шрёдер. Я слышал, что вы из тюремного заключения. Но германские оккупационные власти прощают вам все преступления, совершённые против прежней, Советской власти. Знаете, – есть поговорка: враг моего врага мой друг. Служите честно, выполняйте все приказы, а вздумаете повторить старое ремесло, разбойничать на вверенной мне территории – ответите по всей строгости германского имперского закона.

___________________________

¹ Стоять! Назад! (нем.).

 

 

Сцена вторая.

Почти пустой курень Филимоновых.

 

Картина 1.

Степан Иванович, Каллистрат Филимонов.

 

Каллистрат Филимонов. Отец, а иде же семейство всё? Почто один-одинёшенек?

Степан Иванович. Катерина у колхозе работает, спозаранок побегла, бригадир доярок скликал… Мать у церкву пошла, на заутреню. Колька внук за ней увязался. А как отстоят службу – Авдотья домой, а Колька у школу. Открыли её, вишь, нехристи.

Каллистрат Филимонов (с неподдельным изумлением). Немцы школу для детишков наших открыли? Ты что, папаня?.. Люди гутарили – не работает ничего на оккупированных землях. Молодёжь всю в неметчину отправляют, а попов, как вредный алимент – к плетню!

Степан Иванович (убеждённо-снисходительно). Брехня энто всё, сынок, сталинские сказки. Поди сам глянь: и у колхозе работа кипит, и в церкве – служба, а с попа-батюшки и волосины с головы лохматой не упало. Ревёт супротив клыроса, как бугай всё одно… кадилой во все стороны машет. А учителей действительно – был грех, – пристукнули в балке. Мужика и бабу евонную… Так и то неспроста, понимать должон, – еврейской нации оба… За Христа, значит, распятого при Июде.

Каллистрат Филимонов (вытаскивает из своего чемодана и ставит на стол бутылку белой с иностранной этикеткой). Что на сухую гутарить, отец? Слово у горле застрянет. Промочим, что ли, по махонькой?

Степан Иванович (с интересом). Энто что же у тебя за снадобье такое заморское? Спирт?

Каллистрат Филимонов (с ухмылкой). Не угадал. Шнапс германский. Водка значит по-нашему. Слыхал?

Степан Иванович. Водка так водка, что ж тут хитрого… Слыхали, сынок, токмо пробовать не приходилося при советах.

Каллистрат Филимонов. Небось, как у сказке Пушкина жили? По вусам, слышь, текло, да у рот не попало!

Степан Иванович (со смешком ставит два стакана). Наливай, Каллистрат, твоя правда.

Каллистрат Филимонов (откупоривая бутылку и наливая в стаканы). А иде ваша правда, отец? Нема? Анекдот новый слыхал? Казаки сказывали: приходит москаль у киоску, иде газетой торгують. А там еврей продавец. Мужик спрашивает: «Правда» есть? – Нема, – отвечает тот. – А «Советская Расея»? – ПрОдали! – А что же у вас, такой-усякой, есть? – «Труд» по две копейки!

Степан Иванович (от души смеётся). Занятная байка. Рассказал ба ты её у нас – живо двадцать пять рокив без права переписки!

Каллистрат Филимонов (тоже хохочет). Так я у вас и гутарю, иде же ещё?

            Оба выпивают.

Захар как? Воротился из лагерей, слыхал.

Степан Иванович (со вздохом). Лютует. Видать, не сладко ему на Соловках пришлося. У полицаи пошёл, у предатели. Сраму-то, Каллистрат, сраму на мою седую голову… У нас в роду исстари июд не булО. И тут – на тебе…

Каллистрат Филимонов (убеждённо). Согласный я, папаня. Ну, пошёл бы у казаки, что ли? Как усе наши. Родину б защищал, веру нашу христову – от большевиков-коммунистов… дело святое! А то – в жандармерию! Тьфу! Мы их ещё в ту войну не любили, жандармов царских. Чуть что – разговор короткий, казачий… шашку в руку и – башка долой! Вот и увесь сказ.

Степан Иванович (мечтательно). Катерина, как прибёг Захар с лагерей, расцвела, вишь, как маков цвет! Ждала Захарку, верила, надеялась… Любит, видать, доселе.

Каллистрат Филимонов (при последних его словах заметно мрачнеет). О Катерине молчок, папаня! Помнишь, небось, чья она невеста была?..

Степан Иванович (извиняющимся голосом). Так кто тебя знает?.. Не обреталось тебя у станице в те поры, в Крым с казаками ушёл. Вестей никаких: жив ли, буйну голову ли сложил – кто ведает? К тому ж, и Врангеля из Крыму вскоре погнали. Крым – наш стал, от тебя по-прежнему – ни слуху ни духу, а Захар туточки, у станице. Ну и соблазнил Катьку.

Каллистрат Филимонов (со злостью). Я ему энтого никогда не прощу! А Катерина всё одно моей будет! Вот попомнишь, отец, моё слово…

 

 

Картина 2.

Те же, Авдотья Петровна, Коля.

 

Авдотья Петровна (прижимает к груди огромную охапку степных трав и цветов. Приветливо – среднему сыну). Здорово дневал, Каллистрат! А вот и мы с Колюшкой подгадали. Радая тебя видеть, сынок… (Мужу). Старик, что сычём глядишь? Скажешь: где шлялась поблуда?

Степан Иванович. Действительно, иде? Служба-то чай церковная давно прикончилась.

Каллистрат Филимонов. Слава Богу, маманя! (Внимательно смотря на необычный букет). Что это у тебя, цветы никак? Чую, чем-то знакомым запахло… С детства ишо помню: трава с горчинкою. Кажись, полынь?

Авдотья Петровна. Подгадал, сынок, она, полынь и есть… И ещё кое-чего… Праздник ведь завтра, знаешь?

Каллистрат Филимонов (заинтересованно). Какой, мама? Давно на Дону не бывал, всё позабыл в неметчине. А праздники тамо свои.

Авдотья Петровна. Иван-травник в народе зовётся. По-нашему – Ивана Купалы. Чай запамятовал…

Каллистрат Филимонов. Каюсь, малОй был, не больно во взрослые дела вникал. По улицам с ребятнёй гайдал… ЗАраз вспомянул – аж в грудях защемило. Помню, усё помню, мать. Особливо запах не забыть, полынный. Враз детство – как на ладошке…

Коля (жмётся к бабкиной юбке, дёргает за рукав). Ба, Ивана Купалы – что? У Тузловке купаться, да?

Авдотья Петровна (одобрительно). И то добре, угадал, унучёк: купаются на Травник в реке. Токмо поздно вечером, ты уже спать будешь. А мы с матерью твоей на Тузловку сходим. Маманька твоя венки из трав и цветов сплетёт, мы их по речке плыть пустим, на счастье. Окунёмся в воду, а посля ребяты, что постарше, костёр на бережку разведут, – будут через огонь с девками сигать. Весело!

Степан Иванович (неодобрительно). Пошла старая за своё… Языческие предрассудки, батюшка как-то на Пасху гутарил… Почто мальца с панталыку сбиваешь? Пущай лучше у школу бегает. А ты его – за травой.

Каллистрат Филимонов (скептически). Вы, папаня, про школу всё… А чему детей наших немчура научит? Чуждую родину любить. Новым панам кланяться… по мне, пусть уж лучше через костёр у Тузловки прыгает, – злее будет!

Степан Иванович (жене). Вечерять скоро будем, Петровна?

Авдотья Петровна (кладёт цветы и травы на печку). Я гляжу, вы уж вечеряете… (Кивает на пустую бутылку). Проголодался, дожидаючись нас, Иваныч? Погоди малость, на стол соберу. (Внуку). Пособишь бабушке, Колюшка?

Коля. Спрашиваешь. Конечно, помогу. Маманька ведь на работе у колхозе. А то бы она…

            Степан Иванович достаёт из посудного буфета туго закупоренную тряпичной пробкой бутылку с прозрачной жидкостью. Предлагает Каллистрату.

Степан Иванович. Примешь, сынок, нашего в честь наступающего праздничка, хоть он и не православный?

Каллистрат Филимонов. Горилка?

Степан Иванович (любовно). Она, родимая! Первач. Это тебе не хухры-мухры, – по башке бьёт крепко… Градусов семьдесят, никак не меньше. Сам гнал.

Каллистрат Филимонов (встряхивает казачьим чубом). Наливай, отец, коль такое дело! Всё лучше немецкого шнапсу… такая пакость! Как и уся их Германия…

Степан Иванович (чокаясь гранённым стаканом с Каллистратом). Ты, я гляжу, сынок, какой-то ненастоящий… я имею в видимости – так-то всё при тебе вроде, а души нет… Забыл ты её, видать, на чужбине. Не сладко жилось, чую?

Каллистрат Филимонов (выпивает и с досадой стукает стаканом по столу). Полынь горькая, не жисть, батя! Кругом чужой народ, по не нашему все балакают. Никому до тебя никакого дела. Хоть волком вой!

Коля (робко подсаживается к деду). Дедушка, ты гляди много не пей водки, бабуля, поди, изругает.

Авдотья Петровна (сдвигая тарелки с холодными закусками, ставит на стол чугунок с распаренной картошкой). Молодец, Колюшка, справедливо гутаришь. Не на то он праздник, чтоб за воротник закладывать, как у нас повелось. Ишь, и Бога не боятся, черти, всё бы зенки бесстыжие залить.

Каллистрат Филимонов (рассудительно). Угомонись, мать, мы по маленькой. Чисто символически, горлу промочить. (Глядит прищурившись на племянника). Ну а ты что ж, Николай? Примешь чуть-чуть на радостях? Отец-то освободился! И дядька, гляди, вернулся. Неужто не радый?

Авдотья Петровна (строго). Ещё чего придумал, Каллистрат, самогонку мальцу? И не думай!

Каллистрат Филимонов (настойчиво). Нет уж, давай, давай, мать, ещё стопарь… Казак он у вас или мужик-лапотник?.. Так я гутарю, батя?

Степан Иванович (соглашаясь). А что, Петровна, Каллистрат прав. Что нам из него маменькиного сынка производить? Пускай к взрослой жизни приучается.

Каллистрат Филимонов (не дожидаясь третьего стакана, наливает самогонки в свой). Давай, племяш, вздрогни… За победу Германии над Советами! За погибель неминучую Сталина!

Коля (решительно). Не, дядька Каллистрат, я за фашистов пить не буду!

Каллистрат Филимонов (удивлённо). Вот тебе бабушка и Юрьев день… За фашистов не пьёт. Ну а за меня-то хоть выпьешь, за дядьку свово кровного? За батяню своего, на Соловках гнившего? Али мы для тебя тожеть – хфашисты?

Авдотья Петровна (рассудительно). И чего привязался к несмышлёному, сынок? Он в нашей школе учился, пионером был, его учителя по книжкам воспитывали… Что ты хочешь? Чтобы он тебе зАраз «Боже царя храни» запел? Охолонись…

 

 

Картина 3.

Те же и Иван Филимонов.

 

Иван Филимонов (шагнул в горницу и опешил, увидев вражеского офицера. С испугом устремил взгляд на отца).

Каллистрат Филимонов (удивлённо). А энто, что ещё за постоялец у вас? В бинтах увесь… Небось раненый большавик?! Врагов в хате прячешь, папаня? А ну как я зАраз его заарестую (хватается за кобуру).

Степан Иванович (с дрожью в голосе). Ты что хотел, Ванюшка? (Извиняющимся тоном – Каллистрату). Энто брат твой меньшой, Иван. Ты как в марте двадцатого утёк в Крым в армию барона Врангеля, так от родственных наших связей и оторвался, сынок. А у нас с матерью в ту пору Ванька один и остался из вас трёх. Это он зАраз такой большой вымахал, возмужал. А тогда ему годков девять було. Ты так уж и не помнишь, верно, каков был. Время-то летит как оглашенное. Мы вон, глянь, с матерью – уже старики, а тогда…

Каллистрат Филимонов (сердито). Ты мне зубы, отец, не заговаривай. Почему на нём бинты, гутарю? У красных служил?

Коля (ничего не понимая, тихим голосом). Бабуля, а чего это он?.. Уж больно грозный! Мож, за маманькой бечь?

Авдотья Петровна (жалобно). Нигде он не служил, сынок! Куды ему… Ванька у нас слепой, как есть. Дюже много книжек в детстве начитался, его и признали негодным для армии. А что в бинтах, так то бомба надысь на выгоне упала, вот и зацепило Ваню. Дома отлёживается, больницу-то нашу эвакуировали, как бомбёжки зачались. Так и врачуем своими средствами.

Каллистрат Филимонов (убирает руку с кобуры). Ладно, поверю вашим присказкам. Но предупреждаю: на улицу Ваньку не пущать и ни одна живая душа чтоб об нём не ведала. Знаю я здешний народ – языки, что помело. Враз по станице разнесут, с три короба набрешуть. (С горечью). Эх, папаня, пропал вольный наш Дон и казачество! Рази ж такими мы были? Вспомяни гражданскую… Атамана Краснова…

Степан Иванович. С братом бы обнялся, Каллистрат. Чай, больше двух десятков лет не видались.

Каллистрат Филимонов. И то, твоя правда, отец… Ну, ходи сюда, Ванька, не бойся, я не кусаюсь.

            Братья крепко обнимаются.

Иван Филимонов (смущённо). А я слышу: навроде голос знакомый, а вспомянуть не могу – кто? Дай, думаю, выгляну с полатей, а заодно и на двор сбегаю, по малой нужде.

Каллистрат Филимонов (подозрительно). А чего на полатях забыл? Или там у тебя лёжка?

Степан Иванович (опережая Ивана). Да вишь, сынок, ходют тут ваши по дворам, в куренях рыщут. Были и у нас двое германов – так два чувала зерна нагребли… Мы и прячем Ивана от греха на полатях. Попробуй, растолкуй немчуре, что не солдат он, а пострадал случайно, от шалой бонбы.

Каллистрат Филимонов. Резонно, отец… Вот и я о том же…

Коля (не отставая). Ба, сбегать, гутарю, за мамкой? Ну, чё молчишь, слышишь?

Авдотья Петровна (нравоучительно). Не надо никуды ходить, унучёк. Всё обошлось, слава Богу! Энто он с виду только такой страшный, дядя Каллистрат, а в душе – добрый. Присядь к окошку, Коленька, погляди, не идёт ли кто?

Коля (заглядывая в окно. С восторгом). Идут, бабуля, идут: папанька Захар и евонный дружок, не из нашенских что… Оба с ружьями.

 

 

Картина 4.

Те же, полицаи Захар Филимонов и Агап Волков.

 

Захар Филимонов (ни с кем не здороваясь). Во дела! А кто ж энто нарисовался у нас? Из новеньких, гляжу. Ванька, никак ты собственной персоной?! Давненько не виделись.

Иван. Привет, Захар. Ты что это при оружии? И с товарищем (скептически кивает на Агапа Волкова).

Агап Волков (нагло скалит зубы). Гусь свинье не товарищ, шныряло! Ты кто такой по жизни?

Захар Филимонов. Братан это мой младший. У красных служил, покель я в Воркуте припухал. Да видать, как освободители поприжали, до дому лыжи навострил. Испёкся, малый.

Иван. Ошибаешься, Захар, я и ныне служу, не дезертир. Ранило меня под Каменным Бродом, потому и здесь.

Авдотья Петровна (смотрит умоляюще на мужа, не знает что сказать).

Степан Иванович (смотрит с мольбой на Захара). Оставили его у нас солдатики… А куды денешься? Поспешали дюже, до своих… Он ведь брат тебе рОдный, Захар. Негоже как-то, не по-людски.

Коля (прижимается к бабушке, ничего не понимая, со страхом смотрит на взрослых).

Каллистрат Филимонов (делает нерешительный шаг вперёд, пытается что-то сказать).

Агап Волков (злобно). Брат, сват – нам без разницы. Мы теперя тут, у вас, – власть! А комендант приказал всех остаточных окруженцев красных – ловить и в комендатуру вести. Там господа германцы разберутся. Так что собирай манатки, пацан, идём на суд божий.

Захар Филимонов (нерешительно). Постой, Агап, не гони лошадей. Разобраться чай надо. Может, он и не виноват вовсе?

Агап Волков. Господин Шрёдер, комендант, разберётся. Вон, тута и заместитель его как раз, Каллистрат… извиняюсь, ваше благородь, не запомнил, как по отчеству кличут. Казачий подполковник…

Каллистрат Филимонов (скептически). Не было на Дону подполковников. Есть войсковой старшина. А я подъесаул, понятно!

Агап Волков. Ну, а нам всё едино, братан. Назовись хоть гитарой, только на стенку не лезь.

Авдотья Петровна (с надеждой смотрит на Захара). Что деется-то, свят, свят, свят! Захарушка, родной, он ведь брат тебе, Иван-то… Неужто на погибель поведёшь? Окстись! Бог-то есть на белом свете, он всё видит.

Захар Филимонов (разводит руками). А что я могу поделать, маманя? Я, вишь, на службе… Да и досадили мне власти советские, сама знаешь… За то, что в Крыму геройствовал и на Польском фронте. Ни за что не прощу краснопузым, а время придёт – ещё посчитаемся!

Степан Иванович. Иван-то чем перед тобой провинился, сынок? Он-то в чём виноватый?

Захар Филимонов (сердито). А неча было в сталинскую армию идти. Лучше бы в плавни утёк, на Кубань… Знающие казаки сказывали.

Иван (с гордостью) А я, Захар, комсомолец. Я родину защищал от таких как ты, предателей!

Захар Филимонов. Это я предатель? (Решительно снимает с плеча винтовку).

Иван. Стреляй, Захар! Это тебе к лицу. Был красный командир, а палачом заделался.

Каллистрат Филимонов (выхватывает из кобуры немецкий браунинг и стреляет в сердце Захара, потом – в не успевшего вскинуть винтовку Агапа. Оба падают замертво). Братка, прости, сам виноват! (Смотрит ошалело на мать, потом на отца). Батя, как же так?.. Маманя, не хотел я… Что же мы творим, родные друг другу люди? За что ненавидим? Эх, Россия-страна, Дон-батюшка! Когда поумнеем?

 

1974 – 2023 гг.