Народ
Что за народ на великой равнине
Жизнь проклинает в тоске и рванине,
Слезы мотает на крепкий кулак,
Горькую пьёт, не напьётся никак.
Ни в небесах, ни в лесу и ни в поле,
Он заблудился в себе поневоле.
На перепутье пути не находит,
Молча вокруг или около бродит.
С верой в авось, отрекаясь от рая,
Он выбирает не выбирая,
Бога и чёрта, триумф и забвенье
И на века, и на мгновенье.
Прогулка в Петербурге
В стройном граде без душных палат,
Что антихрист возвёл, сатанея,
Ощущаешь с годами острее
Радость жизни и горечь утрат.
Что осталось от правды былой?
Зелень бронзы, решётки да камень
И холодный расчётливый пламень,
Осенённый гранитной иглой.
Да ещё этот мраморный лев
Лапой трогает невскую воду.
Ветер помнит державную оду
И читает её нараспев.
Здесь студенты казнили царей,
Чтоб от сна пробудилась отчизна:
Динамитная помесь цинизма
С тёплым золотом русских церквей.
Возле сфинкса, что впал в забытьё,
Путь к мечте начинала эпоха,
Но закончила путь этот плохо,
Растеряв достоянье своё.
Некий дом. Постою у дверей,
За которыми скрыт от народа
Вход в историю с черного входа,
В девяностые, если точней.
Он вошёл. И за первым углом
Из глухой подворотни на Невский,
(Но не так, как писал Достоевский)
Вышел новый герой с топором.
В нашей смуте он мог бы пропасть,
Но какая-то скрытая сила
С каждым шагом его возносила
И, шутя, затолкала во власть.
И гадают и спорят с тех пор
Мудрецы, колдуны и пророки,
Обличая родные пороки,
Для кого предназначен топор.
* * *
Сад околдован тишиной,
Опустошённостью забвенья.
В нём, не прощаясь, в мир иной
Уходят сонные деревья.
Они вернутся к нам весной,
Чтоб рассказать, поближе к лету,
Косноязычною листвой
О том, чему названья нету.
Пифагор и цифровизация
Пифагор просчитал человека стократ
В тетрактиде из цифр, от макушки до пят.
Числам ведомо всё, что таится от слов
В геометрии судеб из разных углов.
О премудрой науке молва разнеслась
И задела молва беспредельную власть.
Скрыв под маской лицо и карающий взгляд,
К Пифагору явился тиран Поликрат.
– Я простой гражданин, но в святилище вхож.
Говорят, я на лучшую цифру похож.
Знать, отмечен не зря совершенным числом,
Я хочу получить подтверждение в том.
Отвечал Пифагор, просчитав его суть:
Подлой цифрой по жизни отмечен твой путь:
– Ты на двоицу делишь благое, а зло
Умножаешь повсюду на это число.
Ты двулик и двуличен – такой в тебе нрав.
Видно, праздно живёшь, справедливость поправ.
В ту же полночь огонь охватил его кров
И спасения нет ни в одном из углов.
По бобовому полю бежал Пифагор,
А вослед ему крики: мятежник и вор.
Круглый ноль обернулся петлёю пращи.
Её свист настигал: пятый угол ищи.
Единица в тот миг превратилась в кинжал,
От которого грек обессиленный пал.
Это было в Элладе, не так уж давно.
Где искать пятый угол, нам знать не дано.
Красное и белое
Красное с белым не надо мешать,
Смесь не пьянит, а дурманит.
Белое с красным? Ну что вам сказать:
Непримиримостью ранит.
А виноград, как и прежде, хорош,
Бродит в Крыму и в Ростове.
Белый на сладкие пули похож,
Красный – на шарики крови.
Век промелькнул или с неба звезда.
Тени былые воскресли.
И в ресторанах всё так, как тогда,
Те же цыгане и песни.
Царский погон. Офицерская стать.
Штаб-с капитаны в почёте.
Красное с белым не надо мешать,
Если за Родину пьёте.
Там за курганом, рукою подать,
Чьи-то шевроны поблекли.
На подзабытой гражданской опять
Сталь закаляется в пекле.
* * *
Не спится.
В полночь включишь лампу
И тень отдёрнет свою лапу.
Примчит на свет ночная тварь
И скопом под колпак набьётся,
Замельтешит и обожжётся
Об электрический янтарь.
И треск их крыльев надо мной
В гнетущей тишине довлеет.
И чувствуешь такую боль,
Что и названья не имеет.
Четыре апостола
( картина )
Дерзкая вольность безбожника
Или прозренье художника?
В роще четыре апостола
Слушают проповедь Господа.
Первый апостол возвышенный,
Верой бессонною выжженный
До состояния крестного
Тела, почти бестелесного
Прядь у второго всклокочена.
Выглядит он озабоченно.
Кисть уловила мгновение –
В лёгком прищуре сомнение.
Третий смущает усмешкою,
Скрытой под маской поспешною.
Третьему ведомо таинство:
Нет даже в равенстве равенства.
Смотрит четвёртый неистово,
Что-то в нем есть от нечистого.
Он уже втёрся в доверие,
Будет карать за неверие.
Последняя сказка
Людские сны из вечной мглы
Известье принесли:
Таится в кончике иглы
Погибель для земли.
Безумием начинено
Слепое остриё
И в некий миг ему дано
Развеять бытиё.
Грозят забвением углы
В моём родном дому
И смерть на кончике иглы
Бессмертью самому.
Лежит игла за рубежом
Премногих рубежей,
В сознанье чуждом и чужом.
Владеет им кощей.
Пока у сказки на устах,
Последней на земле,
Кощей над златом не зачах,
Жизнь пляшет на игле.
Олигархи
Нечистый вывел их на свет,
Своих собратьев из темницы.
И пару стёршихся монет
Он вставил каждому в глазницы.
В стране, попавшей в переплёт,
Злой дух земного передела
Сердца на счётчики банкнот
Им заменил весьма умело.
И в суете тоскливых дней
Глумливой прихоти в угоду
Им придал облики людей
И предоставил им свободу.
Бродячий посох и сума
Нас ждут за праведным порогом,
И сходят ангелы с ума,
Когда смеётся чёрт над Богом.
От Веймара и до Одессы
( Нацистов не трогали стенания
заживо горящих людей в Доме профсоюзов......)
В городе Веймаре
Странный больной человек
Непримиримо
Христа призывает к ответу.
– Нет состраданью, –
Кричит он владельцам аптек,
А прихожане жалеют развалину эту.
Мысль искушает
Едва лишь покинет уста.
Что это ?
Тягостный бред или детская шалость?
Бедный философ,
Он требует снять Иисуса с креста
И заклеймить,
Как преступницу жалость.
Ненависть к жалости,
Сладкая, как леденец,
Льдом соблазнит
Католический разум Европы.
Ненависть к жалости
Будет отлита в свинец,
Шрифтом колючим
Опутает рвы и окопы.
Ницше безумьем наказан,
Как божия тварь,
Как преступивший
В ничтожестве волю господню.
И миллионы
Падут на Вселенский алтарь,
Чтобы загнать эту мысль
Навсегда в преисподню.
Но по ущельям сознанья,
Где корни всемирного зла,
По тёмным смыслам
Во храмах озвученной мессы,
Ненависть к жалости
Все же дорогу нашла
Через Европу
От Веймара и до Одессы.