ВЁШКИ

Вёшки – чародейство белоснежное.
На реке аукает паром.
Чья-то песня, добрая и нежная,
Входит в душу, словно гостья в дом.
Обметало белой повиликой
Голые макушки тополей.
И скрестились, как казачьи пики,
На сугробах тени от плетней.
Прислонилась робкою девчонкой
К голубой калитке тишина.
Полночь звездолобым жеребёнком
Топчется у жёлтого окна.
Я не сплю. Стекает струйка дыма
По стеклу в задумчивую грусть.
Я опять над книгою любимой
До рассвета плачу и смеюсь.
Ухожу в разлив седой полыни
По тропе взволнованной строки...
Скоро утро. Во дворе Аксиньи
Окликают солнце петухи.

 

В КОНСТАНТИНОВО

 

Мы в село прикатили вечером,

Промотавшись в пути с утра.

Почивали в избе бревенчатой

Подмастерья и мастера.

За стеною берёзы грезили,

Ворожили в ночи сычи,

И мирилась проза с поэзией

На остывшей уже печи.

Грелись водкой. Читали «Снегину».

Тихо спорили о грибах.

Пахла хлебом, квашнёй и снегами,

Пахла Русью самой изба.

И глядели сквозь ставни узкие

На старинные образа

Две звезды, голубые и грустные, сбой ритма

Как есенинские глаза.

 

КРЕСТНОЙ МАТЕРИ

Наш сельский дворик горемычно пуст,
Ослепли окна в постаревшей хате,
Лишь у калитки стынет снежный куст,
Седые ветви утопив в закате.
Тропинкой обретений и потерь
Шагни под камышовое раскрылье,
Тихонько скрипнет голубая дверь -
Её прикрыть за мамой позабыли.
Здесь всё, как прежде,
Печь ещё тепла.
И мотылек на занавеске бьется,
Как будто мама к Дарьиным ушла
Занять опары, и вот-вот вернется.
Как в сон, в тревожный сумрак окунусь,
Пытаясь страшный миг переиначить,
И буду ждать.
И снова не дождусь.
Прижмусь к стене холодной и заплачу.
Уже мне не избыть её обид,
Уже не расплатиться мне с долгами.
А мама с фотографии глядит
Безжалостно влюбленными глазами.

 

ПАМЯТИ В. ЛАНОВОГО

Жестокий год
По городищам рыщет,
Быкует время –
Ненасытный зверь.
Душа моя,
Как старое кладбище
Уже едва вмещает
Боль потерь.
То пандемия,
То несчастный случай
Всё чаще в траур
Обрамляет дни.
Нас покидают
Лучшие из лучших,
Родные и любимые
Мои.
И с новым утром
Снова беспокойство
Меня терзает больше
и больней,
Что боль
Невосполнимого
Сиротства
Умножит кто-то
Из моих друзей.
Хотя и понимаю
В круговерти,
Что глупо смерть
В жестокости винить
Когда бы Бог
Нам даровал
Бессмертье,
Могли б мы так
Друг другом
Дорожить?

 

 

***

Опять, как затворник, живу понаслышке:
Друзей провожать – как себя отпевать.
Всё тоньше моя телефонная книжка,
Всё толще моя долговая тетрадь,
У бывшего франта – ни блеска, ни лоска.
Всё меньше побед и всё больше утрат.
И капельки света, как капельки воска,
На мой подоконник роняет закат.
Ничто под луною, и вправду, не вечно,
Но, Боже, как больно и боязно мне
За девочку эту в фате подвенечной,
За женщину эту в печальном окне!
«И это пройдёт...» и опять повторится
(Умён Соломон, да немножечко плут!).
Кому-то ещё моя юность приснится,
Кого-то ещё мои боли сожгут.
Нас время рассудит. Нас смерть успокоит.
Всё меньше надеюсь, всё больше терплю.
Но жить на Земле этой всё-таки стоит –
Хотя б ради вечного слова «люблю».

 

ЛОДКИ

Грустят о вёслах ржавые уключины,
Грустят о звёздах вёсла и шесты,
Как на горбы верблюжьи, понавьючила
Зима на лодки белые холсты.
А лодкам снится голубое лето,
Крутые гривы пенистой гряды.
Печальна их зависимость от этой
Морозу покорившейся воды.
День половодья был таким коротким...
Присяду рядом с вами, челноки –
Я сам в любви, как брошенная лодка
На берегу единственной реки.

 

* * *

 

Любили ли Вы?

Из вопросов моих читателей

 

Уже не гложет страх проговориться,

Ведь всё как сад весною, отцвело.

Любовь – неуловимая Жар-птица:

Добыл перо – считай, что повезло,

Любил ли я? не ведаю доныне.

И не отвечу, путаясь во лжи,

Где больше света: в шалаше рабыни

Или в хоромах сытой госпожи?

Не знаю я, греша велеречивой

Строкою о любви в стихах своих,

С чего порой и умных, и красивых

Бросают ради глупых и скупых?

Наш век – перенасыщенность общений,

Когда разлука – благо, а не зло.

Чем реже суета прикосновений,

Тем дольше сохраняется тепло.

Ну, вот и я готов давать советы –

Старею, коль пытаюсь поучать.

Я ваш вопрос оставлю без ответа,

Но в утешенье вам хочу сказать:

Случится чудо или не случится,

Какое счастье, милый визави,

Всю жизнь подкарауливать Жар-птицу

Хотя бы ради пёрышка любви!

 

УТРО

 

Открою утром окна нараспашку,

Впущу к себе бездомные ветра.

Стрелою крана рыжая Наташка

Громаду солнца тащит на-гора.

Осенний день разбужен голосами,

И с грузом нерастраченных забот,

Расталкивая улицы плечами,

Спешит на смену заводской народ.

Монтажники, настройщики, поэты –

Великая и дружная семья...

Я с вами столько лет встречал рассветы

Мои немногословные друзья.

И счастлив, что в тревогах и успехах

Я боль и радость с вами разделил,

Что старший мастер сборочного цеха

В поэзию меня благословил.

 

***
Кто счастлив,
Тот в пути не одинок,
Кто знал беду –
Не одинок подавно.
И если грусть моих коснулась строк,
Она чиста,
Как слезы Ярославны.
Она струится
В жилах россиян,
В краю потешек
И сиротских вздохов,
Где матери рожали Несмеян
И самых забубенных скоморохов.
Где бушевала
Не одна гроза,
Где в каждом доме
Деревенек наших
Глядят со стен
Веселые глаза
Убитых или без вести пропавших.

 

ПРОСИТЕЛЬ

 

У входа в рынок,

                  на снегу подтаявшем

Сидит он

               стуже мартовской назло…

И на табличке – дерзко-вызывающе:

«Сограждане, подайте на бухло!».

Сидит, продрогший,

                      в камуфляже латаном.

И к шутке приценившийся народ

Бросает медяки в ушанку мятую –

Наверно, в благодарность, что не врёт.

И этой обречённою отвагою,

И этой горькой истиной души

Обескуражен я – и с бедолагою

Делю свои последние шиши.

А за спиной – базар,

                        как волчье логово,

Сержанту нищий друг и сытый враг.

Жаль, что кураж десантника безногого

Не углядит зажравшийся «Аншлаг».

Прости за всё, весёлый мой проситель!

Спасибо, что не клянчишь «на прожить»,

А словно приглашаешь вместе выпить

И о самих себе поговорить.

Поговорить не о проблемах рвотных,

Не о войне, Господь нас упаси –

Поговорить о том, как жить вольготно

Безногому солдату на Руси.

Где ничего у Бога нет нечаянней,

Чем наша жизнь. Где дали замело.

Где на весь мир так честно,

                                   так отчаянно:

«Сограждане, подайте на бухло!».

 

ДОРОГИМ ЗЕМЛЯКАМ

Если вдруг, будто загнанный вол,
Нестерпимо ослабну душою,
В эту степь, словно в мамин подол,
Я уткнусь забубенной башкою.

Ни беды у меня, ни нужды,
Ни иной бестолковой докуки.
Это просто заносит следы
Беспощадное время разлуки.

Это годы, как воды шумят,
И впадают в мой ерик ковыльный.
Это жизни усталый закат
Надо мною занес свои крылья.

Я готов, мой любимый Азов,
К неизбежному дню расставанья.
Жаль, пока не нашел ещё слов
Равноценных слезам покаянья.

Как умел, мой родной, так и жил.
Только верю с надеждой отважной,
Что прощенье твое заслужил,
Остальное не так уж и важно.

Видно он недалек, этот день,
(Впрочем, я ведь не прочь обмануться),
Когда с неба упавшая тень
Мне уже не позволит проснуться.

И сорвусь я, твой верный холоп,
С паутинки пронзительно тонкой,
И шершавый язык жеребенка
Мне обмоет морщинистый лоб.

 

 

* * *

 

Я опять ночую в Липках,

В доме юности моей,

Над селом колдует скрипка 

Кратковременных дождей. 

Потаенная тропинка,

Голубая лебеда.

Спит Дюймовочкой в кувшинке 

Одинокая звезда.

Дорогие сердцу дали.

Я брожу печалью пьян, 

Уронила кончик шали 

Степь-кормилица в туман.

А у старенькой конторы –

На завалинке, впотьмах

Не стихают разговоры

О страде и запчастях,

О затратах, о зарплатах

И о том, когда на Марс.

Но все так же пахнет мятой

В погребах ядреный квас.

И как прежде, бабы в Липках 

Измеряют век крутой 

Человеческой улыбкой, 

Человеческой слезой.

 

* * *

 

В меня входила трудно высота

И красота в меня входила трудно. 

Еще меня пугала простота,

В которой красота жила подспудно.

И в сокровенном мире галерей 

Мои глаза не сразу разглядели

В божественной мадонне Рафаэля

Земную сущность матери моей. 

А люди шли суровою дорогой, 

Грубели от потерь и маеты. 

Томились жаждой

и ругались в Бога, 

Срывая заскорузлые бинты. 

Разруха. Голод. Холод. Похоронки. 

Но, сгоречью полынною во рту, 

Выхаживали люди,

как ребенка, 

Поруганную в битвах красоту. 

И наполняли души

                             теплым светом

Средь суеты

  и модной чепухи...

И с них писали

  лучшие портреты,

И им дарили,

  лучшие стихи.

 

***
Памяти Филиппа Сухорукова

Блаженный дар – за всех скорбеть,
Болеть за всех душой ранимой.
Мне даже собственная смерть
Не так страшна,
Как смерть любимых.
Я с каждым близким уходил
Из жизни, горем обессилен.
Выходит – те, кого любил,
Мне сокращали путь к могиле.
И я б давно угас в глуши
Всепоглощающей печали,
Когда б при жизни часть души
Они в моей не оставляли.