МОТОРИНЫ (рассказ)
Зимой солнце светит — снег лишь слепит. А на этом поле всё было перерыто снарядами, прошито пулями и осколками. Снег чернел оспинами воронок, невообразимо разбросанными телами и человеческими останками, измятым и разорванным оружием, кусками шинелей и простреленными касками бойцов, с буро-алыми подтёками из-под убитых и красными брызгами по всей этой мёрзлой мешанине чёрного с белым. И по этому полю битвы шла медленно женщина: в валенках, в длиннополом сюртуке, в накидном шерстяном платке, повязанном с напуском на глаза, с треугольником шали за спиной, с каймой по краям, похожей на берёзовые серёжки в провесень. А на костыле через плечо —солдатский вещмешок с остатком толчёных сухарей; были там ещё часом раньше четыре пары пуховых варежек и столько же пар вязаных чулок. Берегла мать их для мужа и сыновей, вот, мол, война закончится... Да не судьба. Пусть носят теперь её рукоделие другие бойцы и гонят фашистов без промаха.
К полудню нашла мать Настасья за речкой Деркулом хутор Малый Суходол. 266 полк после короткого отдыха и подкрепления в то утро пошёл в атаку, смял оборону противника и с ходу пошёл в наступление на Луганск. В самый последний момент перед сменой позиций женщину сопроводили солдаты в полевой штаб полка, в замаскированном снегом овражке. Теперь же срочно требовалось менять место командного пункта, ближе к передовой, а тут эта Анастасия Галактионовна. И кто её пропустил? Кто она такая? Полк вновь пошёл в наступление. Какие тут могут быть свидания?!
Лейтенанту взвода охраны докладывал солдат, лейтенант – командиру полка:
—Товарищ полковник, к вам женщина. Просится на приём.
—Что ей надо?
— Говорит, с сыном пришла повидаться.
— Вот уж, нашла время… Фамилия солдата, подразделение! — держал не отрывая от уха телефонную трубку.
— Не знаю. Показывала письмо с обратным адресом нашей полевой почты.
Командир крутнул ручку аппарата:
— Первый, я второй… Прошу доложить обстановку, — и кивнул в сторону дежурного офицера с автоматом.—Где эта женщина? Сопроводите!
Анастасия вошла под брезентовый полог. С деревянного ящика из-под патронов, оставив телефон, приподнялся полковник: худ лицом, нос заострился, но горяч, глаза туда–сюда бегают нетерпеливо:
—Я вас слушаю.
— Сына я пришла проведать…Ваня его зовут, Моторин… Младшенький мой… Написал: так и так, стоим на отдыхе, под Малым Суходолом…. Муж у меня погиб, старшие остались под Сталинградом… Дай, думаю, схожу. Мы на Петровский вал ходили за двести километров, копали противотанковые рвы, а тут полтораста всего. Вот и пришла. Руковички принесла, железо-то на морозе знаю как держать – пальцы липнут. Да скажу я сыну и его товарищам: гоните скорее проклятого супостата с земли нашенской, не быть нам под их сапогом. С нами Бог. Благословляю!
Командир снял шапку со звёздочкой, обнял мать:
— Моторин… Моторин… Как вас по отчеству?..
— Анастасия, а по батюшки — Галактионовна…
Рыпнула портупея на шинели, полковник стал по стойке смирно, поднял острый подбородок:
— Анастасия Галактионовна… Крепитесь… Ваш сын Иван Моторин в утреннем контрнаступлении погиб смертью храбрых…Спасибо вам…
Мать смотрела на командира и уже ничего не слышала, перед ней стояло в глазах лицо младшего сына: чернявый, а глаза голубые, доверчивые, всё с ужимкой, застенчивостью, если кто подшутит над ним.
— Ванюша, родненький… Не успела я… — и капнули с ресниц слёзы. — Где же он, где? Дайте хоть на мёртвого взглянуть…
Костыль упал с плеча, развязала вещмешок:
— Раздайте солдатам; тут кому что: может, перчатки потребуются, тёплые чулочки, женщины передали утирки расшитые, пару кисетов под махорку… —и кучей вывалилось всё на ящики . — Товарищам Вани, кто его знал… Нехай поминают…
Бой продолжался уже где-то далеко за хутором. Гремело, дымило за горизонтом и чёрнотой застило полуденное солнце.
— Ну, Анастасия Галактионовна, мне пора. Адрес ваш я записал. Будем поддерживать связь, — и показал при выходе из укрытия на противоположное за овражком поле.— Прости, мать. Жалко, больно терять бойцов. Крепитесь и вы, мужайте. Что поделаешь, война… — Он немного отошёл к своему командирскому танку, бурчащему на холостом ходу; перед тем как вскочить на броню, обернулся назад, крикнул: — Я дал команду: погибших хоронить со всеми воинскими почестями. В опознании сына вам поможет похоронная команда.
Низко над полем пролетел белый голубь, ошалело хлопая крыльями. Он резко менял направление полёта в ответ на взрывы за хуторским увалом: уходил то вправо, то влево, то едва не падал на снег. А женщина шла по полю не сгибаясь… Шла от одного погибшего солдата к другому. Не было уже слёз, лицо каменело, в троеперстие сложенные пальцы её правой руки крестили каждого убиенного на этом засеянном смертью поле. Кто-то лежал ничком, прижавшись лицом к цевью автомата, целясь в противника с пулевой пробоиной в каске и залитым кровью лицом, а рядом с ним присел боец и держал в руках внутренности разорванного взрывом живота. Белокурому пареньку на краю воронки с открытыми глазами, обращённых в муках к небу, оторвало ноги, а он, казалось, улыбался уголками губ и показывал сжатым кулаком на запад.
Анастасия одним прикрывала ноготу, другим складывала руки, ноги, как то положено по-христиански. Израненные, простреленные, разорванные тела бойцов… Их не два, не три — десятки. К каждому надо подойти, сказать слово за упокой воина, живот свой за правое дело положиша. И седоволосые лежали тут мужики–богатыри, и совсем молоденькие мальчишки с едва проклюнутыми усиками… Не было среди них только Иванушки. И плачем заходило сердце:
— И милые вы мои головушки, да что же он, этот проклятый немец, да что же он натвории–ил… сколько он людей погубил… и как же мы типерчии–ик будем жи-ить. Да чего же мы тебе, Гитлер ты, окаянный мироед, надее–елал, чего же мы тебе плохого сделали–и, что ты пошёл на нас войно–ой… да сроду нам этаго не забыть… Да за что же ты нас хотел всех со свету известь, поработить…Да знай же ты, поганец, сынов, своих соколов, просто так мы не даём… Откуда пришёл ты, ирод, туда и уйдёшь…
Стоило матери подойти к очередному погибшему солдату — сердце подсказало: вот он… как у отца завитушка чубчика на макушке и шрам на брови. В детстве коза приметила его рогом, когда он старался козлёнка поставить на ножки и подтолкнуть к вымени. А теперь вот лежал как живой, с простреленной грудью. Наверно, он в числе первых смело вступил в схватку с врагом на этой высотке. Сам погиб с несколькими товарищами, но основной состав стрелковой роты, увлекая за собой весь полк, перешёл в наступление, и освободили степной хуторок.
— Ванюшка, родненький, спешила проведать тебя живого, да не успела… Ну, что же мне теперь с тобой делать?.. Пойдём, мой хорош, домой… — Присела на колени, поцеловала припудренную снежком щёку, пропахшую пороховым дымом, для чего–то ладонью пригладила Ванюше короткий чубчик , прикрыла пальцами ещё тёплые, податливые веки.— Отец твой под Воронежем остался, братья — при обороне Сталинграда… Где их прах теперь найдёшь? А мы с тобой теперь будем вместе…
Она сняла с себя накидной платок, подложила под убиенного, сложила руки на груди, ноги перевязала тесёмкой и спеленала покойного, как в детстве, бывало. Солдатским ремнём перепоясала сына под руки, примерилась. Ванюшка был небольшого роста, щупленький, а теперь вообще был, как пушинка. Конец ремня потянула на своё плечо — и пошла с поля боя — грузно, бережливо.
— Чего нам теперь с тобой бояться? Долг мы выполнили… Сейчас вот будем править на Грачики, вдоль речки пойдём по хуторам на Верхний Митякин, в Верхнеталовке перейдём железную дорогу. Мы ж тут ходили с тобой в Гундоровскую станицу… А в колхозе осталось десять коров, пятнадцать овец и пара лошадей. Я ж в отступ с гуртом ходила под Камышин. Думали за Волгу переправляться. А вы тут пошли и пошли. Наши под станицами Еланской и Букановской с августа готовились на прорыв. В лесах силу собирали. А как-то гляжу — белые столбы стоят ночью в небо. Ну, думаю, знамение. Скоро наши пойдут, дадут чертей немцам. И точно. Через Дон мост такой сделали, что его не видно под водой, и танки, машины пошли ночью. Немецкие самолёты полетают-полетают — ничего не видно. А наши как жмякнули. И пошёл от нас Сталинградский котёл. Демьян с Андреем там остались, когда гору брали. Пришло на них… Церкву ж у нас открыли, отслужила молебен. Поначалу ревела дурным голосом. А потом сколько можно, на работу переключилась. Надо колхоз поднимать. Под зябь пахать начинали на коровах. Бабы ж одни остались. Кое-кто по ранению пришёл, да старики. Так мы по двадцать человек в три плуга верёвками впряглись вместо быков — и поехали. Осенью четыреста гектаров посеяли пшеницы. Но вроде один или два трактора нам вернут скоро из отступа. Весной уж будет полегче. А деды да ребятня лес готовят сейчас — на базы, на арбы… Мельница водяная у нас горела. Чё ж она, два года уж день и ночь фронту хлеб молола. Но сделали. Восстановили. Ребята 28,29,30-го годов подрастают. Они щас уже подмога великая: на лошадях, на волах… Доживём до победы! Спасибо вам, родные, пошли в наступление. Народ измучился, а это прямо душой воспрял — погнали немчуру! Всех этих румынов, итальянцев… Землицы им нашенской захотелось…
Ветер морозный — в лицо. Но жарко. Во рту сохнет. Остановится Настасья, снег зачерпнёт — вот она тебе и вода. В хуторах после оккупации – редко где дымок из трубы. Не видно ни людей, ни транспорта. Всё выжжено или разрушено. Одна надежда – на себя. В вещмешке тянутся ещё толчёные сухари. Кинет горсточку в рот — пожуёт. В вишнёвых садах — почки с веток смыгала в ладонь. Пробовала с тополя собирать. Горькие. Но нужды в них пока нет. Толчонка в вещмешке — тот же хлеб. Главное — дойти женщине до дома со своим сыном.
Постоит вот так мать, наговорится, вокруг Иванушки снег притопчет – ему, наверно, теперь спокойней, мороз нипочём в накидном двухметровом платке, как в коконе, а Настасью вновь холод в дрожь пробивает: надо идти !
— Ну, Ванюшка, давай трогаться, пошли, родный… В тебе–то тут и весу осталось — не больше пятидесяти килограммов. Чувал с зерном тяжелее… Главное, чтоб ремень не порвался.
Шаг, второй… За Настасьей тянется след по снегу. Ноги, как ватные. Судорогой хватает мышцы рук. Надо, Анастасия Галактионовна, идти. Надо. И она прибавляла шаг. Кто бы поверил - сына несёт, своё будущее. Чтоб не забывали потомки, какой век достался Матрёне
На третьи сутки мать попросилась к старикам погреться. Те угостили кипятком . Сыпнула в него крошек. Ну. теперь она дойдёт. Дом уж недалече. К печке прислонилась. С часок вздремнула. Кони мои кони — надо идти, колхоз поднимать.
Старик со старухой – следом в сенцы, на порог. Кто-то из них сунул матери за пазуху что-то тёплое.
- Арзац из отрубей бабка спекла, всё, может, жевнёшь, идти –то ишо далё-око… Возьми наши салазки, мы на них дрова из лесу возили, - всё, может, полегче, - крестился хозяин, срываясь голосом при виде покойного, завёрнутого в шаль. – И дойдёшь, дойдёшь, всё-таки на салазках легче…
Молча пустила слезу старуха, прикладывая уголок платка к глазам и часто шмыгая носом в бахрому платка.
- И наши идей-то там воюют…- показал старик трясущимся пальцем. - Господи, да когда это кончится, навидались мы этих фашистов…
Окоченевшее на морозе тело Ванюши с лавки, что стояла на крыльце, переложили на санки, подпоясали лоскутом.
… И снова бредёт по степи женщина со своей бедой. Идёт день, идёт ночь. Солнце светит, но не греет. Греет её сын Ванюша. Последняя её гордость, надежда. А ветер всё ещё северный. Гремит за спиной артиллерийский гром. Далеко ещё до весны…
Снег. Кругом снег. Схватывает санный след позёмка, ставит на крыло сугробы. По Гетманскому шляху на запад —один за другим вьюжат гусеницами танки с надписями на броне: «На Берлин», «За Родину», «За Сталина», «От колхозников», «От уральцев», а по их торному пути — колонны в сотни машин с бойцами в белых полушубках, кавалерийские полки в походном марше. А под Миллерово Анастасия видела бредущую по направлению на восток змеиную завитушку от горизонта до горизонта в несколько рядов, тонущую в сиверке, из пленных «завоевателей».Сколько ещё их будет — оборванных, в лохмотьях, с рваными на плечах трофейными одеялами, в обмотках на ногах — знали б они, что такое русская зима на Дону…
На просёлочном перепутье какой-то ходок, уткнув от холода нос в воротник шубёнки, живо заиграл глазами:
—Ты с чем это мордуешься, мать?
—Сына погибшего несу. С фронта.
— Э-э… какая разница, где в земле лежать… Всё подлежит забвению…
Анастасия ничего не ответила, посмотрела на случайного прохожего из—под локтя, повязывая сползший на затылок платок, продолжала идти своей дорогой, по-прежнему вела разговор со своим сыном:
— Мы ж с тобой не одни остались. Племянников у тебя трое. Тебе племянники, а мне внуки. А ещё есть Зинулька… у-уу… пальчики выставит — считать уже умеет. Захарка, Сашок и Николка — так те уже взрослые, помогают в колхозе… Мы, бабы, зерно всю ночь обмолачивали цепами, чтоб немцы нас с самолётов не видали, а они на лошадях отвозили хлеб в амбар, на мельницу. Ват глядим — под утро кони одни идут, тянут короб на колёсах деревянных. А детей нет. Перепужались до смерти. Мало ли что? Подбегаем всей бабской артелью, а они, бедные, намучились, свернулись друг к дружке калачиком и спят. Боже ты мой, достаётся война и детям… Не–ет. Не забыть этого, не забыть матерям, внукам все эти пережитки, потери, горести наши…Герои не подлежат забвению. Слышить, Ванюша, это я говорю, мать твоя родная. Ну, что ж, пора немного и отдохнуть, скоро, вон, и наш с тобой дом…
Похоронили Ивана с бойцами, умершими от ран в прифронтовом госпитале. Был траурный митинг, возложили на братскую могилу венки, сплетённые из вечнозелёных веточек сосны. И в тот же день ушли добровольцами из посёлка на фронт ещё восемь бойцов вместо выбывших отца и троих сыновей Моториных, а благодарные потомки на месте захоронения воинов Великой Отечественной войны воздвигнут памятник—монумент с фамилиями , отлитыми в металле.
… Вот и снова 9 Мая. В шеренгах перед братской могилой с сотнями портретов погибших односельчан —внуки и правнуки Моториных.
Залпы боевого оружия хлёстко уносят эхо по-над Доном в память о тех, кто не вернулся с полей сражений. И вслед за этим взлетают из рук детей белые голуби. Они кружат над памятником, над колоннами бессмертного полка, зависая в воздухе, трепещут крыльями, не собираясь оставлять мирного неба.
К плитам из металла и камня, к вечному огню школьники, женщины, рабочие, служащие и предприниматели, фермеры и животноводы – односельчане самых разных профессий, увлечений кладут венки, тюльпаны, розы, гвоздики…
Я в их строю, душой и наяву, и не перестаю утверждаться в мыслях: Моторины не переведутся, они не забудут своих героев; с сыновним поклоном матерям, великим труженицам тыла в годы Великой Отечественной…