Редакция сайта поздравляет члена Союза писателей России Анатолия Токарева с семидесятилетием и желает автору здоровья, вдохновения и благодарных читателей!

Представляем рассказы Анатолия Павловича Токарева.

 

Ядрёна вошь

 

Долговязый Санька, лет одиннадцати, шёл, насвистывая впереди, а за ним – двигался невысокий крепыш Витёк.

День перевалил уже за полдень, но солнце пока ещё свой пыл не убавило.

В прогретой траве всё вокруг трещало и звенело.

Отстав от старших, разглядывая каждую букашку, плёлся Сергунька, лет семи. Жалел, что не взял с собой своего любимого Трезора.

«Пусть он и беспородный пёс, но верный друг и с ним не заскучаешь. Жаль, что мать не разрешила взять его с собой. Ещё и предупредила, чтобы и он не задерживался с ребятами. А пацаны что-то сегодня поздно из дому выбрались. Всё эти домашние дела. А их разве все переделаешь?»

Отмахнувшись от надоедливой мошки, наседавшей на него, нетерпеливо подумал:

– Скорей бы дойти до речки и искупаться, – улыбнулся, – А Трезор тоже любит купаться. Вначале напьётся, а потом плывёт и фыркает, как ёжик, – смешно так! – Но тут же отвлёкся от своих мыслей и вприпрыжку помчал за кузнечиком.

Выросшая, как из-под земли, команда-ватажка Сердюка, с наглым его дружком Сёмкой и хитрющим, задиристым Гринькой, его огорошила.

Перехватили они ребят как раз на спуске в балку, поросшем боярышником и кустами терновника. Сзади громыхал террикон от породы сбрасываемой сверху вагонетками, а внизу шумела призывно речушка, где они собирались поплескаться.

– Куда спешите пацанва? Что-то вы к нам зачастили. А здесь территория не ваша, – лыбясь наступал на них Сердюк.

Он намекал, что террикон с копрами, оставшийся позади, был словно бы граница, в шахтёрском посёлке, делившая их по месту жительства на «верхних» и «нижних». От этого разделения случались между ними стычки. Каждый имел негласное право на «свою» землю.

– Земля что ли купленная? Ходили, и будем ходить, – заявил уверенно долговязый Санька, глянув сверху на крепко сбитого, но чуть пониже его Сердюка.

– Купленная, не купленная, а наша. Ты что ли ходить будешь? – напёр своей плотной фигурой Сердюк на Саньку.

– Что вы нам угрожаете? – пискнул Сергунька – Мы что, в первый раз здесь ходим? Какая вошь вас укусила?

– Ходили, а теперь ходить не будете, – влез в разговор задиристый Гринька. – Наша это территория и всё! – и мотнул своими рыжими патлами.

– Пропуск требуется – медленно, но важно проговорил Сердюк, расставив по-бойцовски широко ноги, показывая, что с этого места он не сойдёт, пока не получит от них какой-то ему нужный пропуск.

И Сёмка, выпятив для острастки свою тощую грудь, засопел угрожающе, – с вызовом.

Стояли две группы пацанов, набычившись, друг напротив друга, сопя во все сопелки и не двигаясь с места.

Раздалось невдалеке протяжное «ме-е-е-е».

Кто-то на спуске в балку привязал козу к вбитому в землю колышку, и она мирно себе паслась. Но ребячий разговор на повышенных тонах её насторожил, и она этим меканьем будто выразила своё недовольство.

Сергунька передразнил:

– М-е-е, – хотя с опаской взглянул на рога.

Но этим своим возгласом он немного разрядил накалённую обстановку.

– Козлик, что ли? – гигикнул Гринька.

– Нечего насмехаться! – остерёг его Санька. – В дразнилку потом поиграем.

Сергунька осмелев, подхватил:

– Вот-вот нечего, – а сам не сдержался, проговорил скороговоркой: – Рыжий, рыжий конопатый, убил бабушку лопатой.

– Я и правда сейчас кого-то убью, – взбеленился Гринька, сжимая кулаки.

Витёк остановил его:

– Не горячись. Говорите, что за пропуск?

Сердюк снисходительно произнёс:

– Курево есть?

Ребята из команды Саньки оторопели. Они, конечно, были не одуванчики нежные, иногда покуривали. Но, то ж «бычки»* и всего-то баловство.

Наступило молчание.

– Фи, – вдруг удивлённо присвистнул Витёк: – Чего придумали.

– Чего фи? – сощурившись, проговорил Сёмка. – Раз фи, так и прохода нет.

А Сердюк на полном серьёзе презрительно процедил:

– И чего тогда здесь шляться. Шли бы вы домой к мамке.

И опять возникла напряжённая пауза.

Сергунька, видя такое невесёлое положение, а ему ох, как хотелось купаться, почесал свой стриженый затылок и вдруг воскликнул:

– Пацаны, а давайте-ка сыграем в ножичек. Выпадет счастье нам выиграть – значит, заработали пропуск, а нет, двигаем назад домой.

Сердюк отвёл свою команду в сторону. Посовещались.

– Ну, давай, – сказал он после короткого совета с дружками. – Всё равно с вас нечего взять. Посмотрим, чья возьмёт! – и заржал ломким подростковым голосом, но вдруг резко оборвав смех, предупредил: – В следующий раз готовьте пропуск.

Быстро очертили круг. Поделили землю на четыре доли. Сергуньку и Гриньку не взяли в игру.

Сергуньку не взяли ясное дело: мал. А вот Гриньку из-за того, что он был заядлый спорщик, ещё и задирался по поводу и без. Всю игру перепортит.

Достали перочинные ножички. У Сердюка был новый, красного цвета, с множеством лезвий. Он пощёлкал ими для форса, пока не выбрал самое длинное.

У остальных были складные ножи попроще, всего на два лезвия. А у Витька? и вовсе одно лишь целое, а второе – сломанное.

Теперь надо было тянуть жребий. Короткую спичку вытянул, – значит, твой первый ход.

Сердюк, криво улыбнувшись, достал коробку. Из кармана выпала пара «бычков»:

– Тьфу ты, так всё добро с вами и растеряешь, – поднял он их и небрежно засунул обратно в карман.

Витёк захихикал:

– Папиросы им подавай. Такого добра и мы можем насобирать.

– Я кому-то сейчас за смешки рыло начищу, – озлился Сердюк.

Но Санька его осадил:

– Так играть будем?

К неудовольствию Сердюка, спичку коротышку вытянул Санька, и стал на свою «землю».

Санька примерился.

Гринька нарочно крикнул ему под руку:

– Рука кривая. Плашмя упадёт.

Но Санька ловко бросил ножичек и он, перевернувшись, чётко вонзился остриём в землю.

– Во оттяпал сколько земли! – воскликнул Сергунька и, сморщив носик, сделал «рожу» Гриньке.

– Это случайно! – завопил тот, тряхнув давно не стриженными рыжими волосами. – Повезло разок. А ты не кривляйся – предупредил Сергуньку.

Сёмка пренебрежительно передёрнул плечами:

– Повезло.

И точно, как сглазили Саньку, со второго броска нож у него лёг плашмя и он, от досады шмыгнув носом, передал ход Сердюку. Тот, удачно вонзил в землю свой красный нож. И вернув так себе свою «землю», приготовился к новому броску.

Сергунька подпрыгивая на месте, как мячик, закричал подобно Гриньке:

– Плашмя, плашмя, сейчас упадёт. И рука кривая и глаз кривой.

Гринька замахнулся на него, и Сергунька ещё раз пожалел, что не взял с собой Трезора. Он бы сейчас задал обидчику. Трезор не любил, когда на его хозяина кто-то руку подымал. И начинал долго и громко гавкать. Звенел, как не выключенный будильник, хоть уши затыкай.

У Сердюка со второго раза нож вонзился под острым углом.

По правилам надо, чтоб два пальца проходило между землёй и рукояткой ножа. Витёк попробовал просунуть, но они не проходили.

– Ход провальный, – сообщил он.

Гринька засуетился:

– Как провальный? Это у тебя пальцы толстые, – полез своими мерить и сбил нож.

Сердюк чертыхнулся. Ход перешёл к Витьку?.

В этот раз он столько «земли» отхватил, что Сердюк с Сёмкой скрежетали зубами. Гринька даже начал кругами ходить.

Глядя, как ловко Витёк мечет нож, не выдержав, завопил:

– Да у него нож со смещённым центром! Потому и встревает всё время в землю.

– Какой смещённый центр? – удивился Витёк.

Гринька наступал, стараясь, оглушить Витька? криком, повторяя, как заведённый, одно и то же:

– Смещённый, смещённый…

Сердюк переглянулся с Сёмкой:

– А что, может и правда?

– Витёк дай им бросить. Забодали! – заявил решительно Санька.

– Дай, дай им. Свои ножички не умеют бросать, хоть чужим пусть попробуют, – съехидничал Сергунька.

Витёк, увидев подозрительные взгляды Сердюка с Сёмкой, засмеялся и протянул нож:

– Нате, метните!

– И метну. Давай! – Гринька, опередив дружков, первым схватил нож и положил на ладонь, будто взвешивая его – Тяжеловатый. Что-то тут не то, – с прищуром примерившись, бросил нож. Но нож перевернувшись, лёг плашмя.

Сергунька засмеялся:

– Я даже лучше тебя бросаю.

Гринька хотел что-то колкое ответить, но Сердюк отодвинул его от круга:

– Отойди балаболка, – и сам попробовал бросить.

И нож от его броска встрял в землю, но не глубоко.

Сердюк покачал головой:

– Что-то легко он вошёл в землю. Точно в масло… – но не договорил, как нож, накренившись, завалился.

Проходивший мимо дед Степан, живший в нижнем посёлке, проворчал:

– Чего дурака валяете?

Он остановился, снял с плеча мешок с антрацитом, который навыбирал среди породы у террикона и закурил.

– Лучше б дома в огороде помогали. Один только колорадский жук чего стоит. В этом годе совсем заел. Вот вам и работёнка на целый день, а вы, дурачьё, землю ковыряете.

Все разом обернулись:

– А мы дурака не валяем.

– У нас игра по серьёзному, – добавил Сердюк.

– А тебе вообще, нечего здесь околачиваться. Давно ли, после завала в шахте, отца покалечило? Ещё на костылях прыгает. Мать, гляжу, с самого раня на огороде, а потом на работу сломя голову бежит. Худая стала, бледная. А он здесь баклуши бьёт. «Сурьёзный»!

– Дед Стёпа, шёл бы ты своей дорогой, – огрызнулся Сердюк.

– Я-то пойду. А тебе дальше жить. Ох, крепко надо подумать! – и на обветренном морщинистом его лице, припорошённом угольной пылью, появилось досадливое выражение. Дед Степан, выбросив недокуренную папиросу, кряхтя, нагнулся к мешку, по-стариковски ворча: – Пойду, пойду. Худо, ох худо…

– Дедушка, – сорвался с места Сергунька. – Подожди, я сейчас тебе помогу.

Тут и все пацаны ринулись поднимать мешок на плечо деду Степану.

– Благодарствую, – посмотрел он с признательностью на ребят. – Ну, бывайте ребятки! – и почему-то тяжело вздохнув, медленно пошёл на своих не очень крепких ногах.

Продолжили игру уже без настроения. Сердюк надулся на деда Степана, шепча:

– Каждый мне тут будет указывать.

Тут ещё Сёмка неудачно сыграл.

А Витёк так вовсе подпортил настроение команде Сердюка. Несколькими точными бросками прибрал себе почти всю «землю» Сёмки. Тот даже на одной ноге не уместился на своём клочке, и по правилам выбыл из игры.

Затем и Санька начал делать удачные броски. Как-то незаметно удача переместилась к ним. И вроде всё получалось. Но глядя на искромсанную в кругу землю, Санька неожиданно там увидел лицо своего деда. Оно выплыло, как из тумана. Ершистое, с жёлтыми прокуренными самосадом усами и услышал будто наяву:

– Ты чего землю ковыряешь?

Только что и дед Степан им с укоризной о том же сказал.

А его дед, даже когда копал огород, вгоняя лопату в землю, приговаривал:

– Кормилица.

И так Санька оторопел от этого видения, что его нож при броске вообще вылетел за пределы круга, чем вызвал смешки в команде Сердюка.

А Сердюка, после укоризны деда Степана выглядевшего невесело, неудачный бросок Саньки приободрил и он разыгрался. И у него получались чёткие точные броски своим красивым ножичком. Он, даже выделываясь, метнул ножичек «с плеча». Почти всю землю Витька? прибрал себе. И всё было бы в их пользу, но тут коза вырвала колышек и почему-то помчалась именно к Сердюку, боднув его сзади рогами. Может, привлекли её внимание его потрёпанные широкие синие штаны, с грязноватой заплаткой? Наверное, он где-то штаны порвал и сам, тайком от родителей, заплату пришил из того, что под руку попало.

И как ему Сёмка не кричал, предупреждая, об опасности, он, не успев увернуться, приземлился на колени и полетел его красивый нож далеко в траву.

Коза на этом не успокоилась и ещё прошлась по кругу, окончательно испортив им всю игру и лишь потом, недовольно блея, начала как ни в чём не бывало щипать траву.

Все остолбенели, а Гринька, подобрав ножичек, застыл, протянув его Сердюку. Но внезапно, будто очнувшись, все дружно заорали и погнали козу прочь. Сердюк, выхватив свой нож у Гриньки, махал им так, словно хотел её зарезать.

После такой непредвиденной неожиданности наступило некоторое замешательство.

В воздухе, лишь висел грохот от породы, сбрасываемой на терриконе. Сердюк стоял растерянный, не зная, что дальше предпринять и сердито, исподлобья поглядывал на ребят Саньки.

Сёмка вдруг взъерепенился, обидно ведь было за дружка:

– Проиграли б точно вы. Если б… – но не стал уточнять, что там если.

Гринька толкнул Сергуньку:

 – Домекался. Вот она и прибежала.

– Чего завёлся? – остепенил его Санька.

Сердюк, приходя в себя, скривил губы:

– А пропуск вы не заработали. Валите домой! – и взглянул с насмешкой на ребят.

Гринька скорчил гримасу и помахал им ручкой:

– Гудбай.

Сёмка небрежно похлопал по плечу Саньки:

– Как пришли, так и ушли, не солоно хлебавши.

Санька резко сбросил его руку.

Сергунька возмущёно выкрикнул Сердюку:

– Так мы ж не виноваты, что тебя коза под зад боднула!

Глаза у того округлились, и, казалось, он сейчас взорвётся.

Потянувшись к Сергуньке, он бы дал ему подзатыльник, если б не выступивший вперёд Санька:

– Не завирайся.

– А ты не дрыгайся, а то сам получишь…– и Сердюк зло толкнул его в плечо.

Гринька, посмеиваясь, выкрикнул:

– Кому – подзатыльник, а кому – в мордашку, – и предвкушая победу Сердюка, неожиданно предложил, – А вы поборитесь!

– Точно – взвился и Сёмка, рад-радёхонький такой идее. – Померяйтесь силами. – И захихикал, предвкушая исход борьбы в их пользу.

Несмотря на то, что Сердюк был старше на год и плотнее его, Санька выпалил:

– Давай!

Сердюк, окинул пренебрежительным взглядом худого длинного Санька.

– Что, Геракл? Хочешь побороться? Давай!

Витёк с Сергунькой посмотрели с опаской на Сердюка. Особенно Сергунька.

«Тяжело Саньку придётся, – вздохнул он, – А ведь всё получилось из-за моего языка. И кто меня, тянул такое сказать – «под зад боднула». Не зря мать говорит, когда я ей не по делу перечу: – Держи рот на замке».

Санька с Сердюком сцепились. Понятное дело, Сердюк на свою массу и силу надеялся. Но как он только не мотал Саньку, свалить его никак не мог. Со стороны смотреть было смешно. Санька, как на цепных качелях летал, вцепившись в Сердюка, но рук не отпускал и с ног не валился.

Гринька схватился за живот и хохотал:

– Ох, умора. Борец. А я думал,– ты Иван Поддубный! Такой смелый вышел! Давай!

И Сёмка поддержал его веселье:

– Мотыляется, как сопля.

Но борьба затягивалась, и уже пацаны Сердюка нетерпеливо покрикивали:

– Отцепи его от себя и завали на землю.

Но тут Санька, сам отцепился и, изловчившись, бросился Сердюку в ноги. Ноги-то он захватил, а бросить не может. Тяжёлый Сердюк и у Саньки силёнок не хватает.

Сердюк попытался высвободиться. Но не тут-то было. Санька намертво вцепился в ноги. Сердюка это удивило. Он-то думал, что с этим худым долговязым пацаном долго не придётся возиться. А он чего-то там ещё трепыхается.

Что есть силы, Сердюк потянул за рубаху Санька. Да потянул так сильно, что она треснула на спине. Но он всё же, после нескольких рывков смог сбить Саньку на колени. А у Саньки, вдруг от отчаяния и напряжения, вырвалось с хрипом, дедова присказка:

– Ядрёна вошь, не возьмёшь!

И, поднатужившись, усилием ног и всего своего напрягшегося тела, опрокинул он Сердюка. Насел на него сверху. Оставалась только нелёгкая задача, придавив к земле, уложить противника на обе лопатки.

Санька, пластаясь и уже давя всем своим жилистым телом Сердюка, всё цедил сквозь зубы:

– Ядрёна вошь, не возьмёшь! – и не отпускал его из-под себя.

Гринька с досады закричал:

– Чего возишься! Скинь его, как комара. Он уже сдох. Дышит, как маневровый паровоз! – и даже шагнул к борющимся. Но Сергунька потянул его за рубаху назад.

– Отцепись! – оскалился Гринька с угрозой. Но не тронул его, увидев недобрый взгляд коренастого крепыша Витька?. Заводить новую свару не захотел.

Сёмка напряженно наблюдал за борьбой. Ему тоже не нравилось, что дружок его Сердюк так долго возится с пацаном, у которого, кажется, и кости гремят.

Борющиеся хрипели, елозили землю, будто вспахивая её. Сердюк боком, словно юзом по ней прошёлся. Уже и очерченный круг, где играли в ножичек, стёрли с лица земли, а Санька всё не отпускал Сердюка. И откуда в его худорбе столько цепкости и силы взялось?

То ли оттого, что вспомнил слова деда «ядрёна вошь», и часть дедовского характера в него будто влилась, то ли сам так разозлился, что решил биться до конца.

А дед у него боевой. В рукопашную ходил. И никто его худого, – а у них в роду все худые и жилистые – не мог одолеть.

В смертельной схватке даже фашист его не одолел! А немец тяжёлый был, с центнер, как говорил дед. Фашист норовил кинжалом прямо в сердце ему ударить. И навалился фашист на него всей своей массой. Подмял деда. Но он, падая, вывернул руку врагу и вонзил кинжал, в его же грудь, хрипя: «Ядрёна вошь, не возьмёшь!»

Всё это в мозгу Саньки пронеслось в одно мгновение, придавая, ему силы. Будто это он, как дед, сражался в рукопашке.

Санька насколько мог цепко держал грузного Сердюка, не позволяя ему вывернуться из-под себя, но силы его убывали.

Красное лицо Сердюка истекало потом и он долдонил, как попугай:

– Вывернусь – морду набью!

Но Саньку эти слова ещё сильнее раззадоривали: биться ему уже точно надо до конца, и он не отпускал.

И чем бы это кончилось, неизвестно, если б не раздался сердитый крик старушки:

– Ах, вот вы где, паразиты! Это вы мою бедную Марту прогнали?

В цветастой косынке, с хворостиной в руке, она хоть вперевалку, но довольно скоро бежала. А за ней вприпрыжку скакала коза и будто в подтверждение, что это они её прогнали, блеяла.

Пацанов как ветром сдуло с места схватки. Но отбежав на безопасное расстояние от старушки, они остановились.

Сердюк издалека угрожающе выкрикнул Саньке:

– Разговор ещё не окончен. Готовьте завтра пропуск!

Старушка не успокаивалась:

– Я счас тебе по одному месту выпишу пропуск! И ещё отцу всё расскажу.

Сергунька, скрутив дульку, сердито выкрикнул:

– На-ка выкуси! Всё по-честному было.

В балку, ребята уже не пошли, хоть и отвоевали себе дорогу. Настроение, как-то само собой убыло. И речка их сегодня не дождалась.

Домой брели молча, ещё не остыв от сражения. Витёк пригладил взъерошенные волосы Саньки и похлопал его по плечу:

– Молодец!

Тот ойкнул:

– Больно!

– Ты ж вроде сверху был?

– Укусил он меня за плечо. А я терпел, ядрёна вошь! – ещё в горячке ответил Санька.

Сергунька вдруг спросил:

– Сань, а что это за ядрёна вошь? Ты как сказал про неё, и вроде как силы у тебя прибавилось. Я тоже так буду говорить, когда мне будет трудно. А Сердюка не бойся. Мало, что он грозится – всё это ерунда. Он теперь будет тебя стороной обходить, пока его спина не заживёт. А вот как с твоей рубашкой быть? Он её здорово разорвал.

– Не беспокойся. Это не самое страшное. Скажу, что за ветку зацепился. Главное, что мы не поддались. А «ядрёна вошь» – это, Сергунька, мой дед так иногда говорит. И на фронте эта присказка помогла ему выжить в рукопашной схватке. А рукопашная – самая страшная, смертельная схватка.

– С характером у тебя дед. Кто ж этого не знает! И у тебя такой же, дедовский! – сказал с похвалой в голосе Витёк.

У Саньки всё внутри заиграло от похвалы. Ему приятно было слышать от товарища такое сравнение с дедом. А мускулы он нарастит. Бабка говорит: «Были б кости, мясо будет».

– И я буду вырабатывать свой характер, – воскликнул Сергунька и, вдруг погрустнев, вздохнул. – А мой дед тоже был боевой. Бабуля говорит, – с перчиком. Попробуй, тронь! Спуску не даст. На его гимнастёрке столько дырок! Все они от пуль. Не сосчитать, – сжал руки в кулачки, – Вот, сколько он перетерпел на войне. Не боялся пуль фашистских. Бабушка зашивала их и будто заговаривала раны деда. Да ничего не помогло. – Потёр невольно глаза: – Болели, болели его раны, измучили до смерти, и как бабулька сказала, дед свою боль вместе с ранами в могилу унёс… – и он опять глубоко вздохнул.

Дальше шли снова молча, и каждый о своём думал. Цикады свиристели, кузнечики из-под ног выпрыгивали и вечерний покой разливался в природе.

Солнце стало медленно спускаться за шахту. Огненный ореол его ещё тлел, неспешно поддаваясь синеве вечера.

Сергунька, чуть приободрившись, поднял палку с земли и начал бодякам сбивать колючие головки.

Витёк прищурившись, недовольно спросил:

– Зачем ты их так?

– Бабушка говорит, что они замучили её. Как фашисты лезут на огород.

Витёк приостановился и грустно проговорил:

– У тебя Сергунька хоть гимнастёрка от деда осталась. А я своего и не увидел. У нас только одна его фотка сохранилась с войны. Не любил он фотографироваться, а эта уже поблекла, – но он как-то подтянулся и гордо сказал – Там, на груди деда, – медаль «За отвагу»! Взгляд суровый, колючий. Артиллерист! Артиллерия, все знают, – бог войны! Видно не поздоровилось фашистам. Побил он много вражеских танков. Тоже видать, как и твой, с перчиком был. А фотку жаль … – вздохнул – То ли выцвела, то ли от  бабушкиных слёз вся пожелтела.

Домой ещё не хотелось идти и они, присев на поваленное дерево, задумались.

Только Сергунька, уже повеселев, оглядывался вокруг и болтал ногами. Стал наблюдать за воробьём, безбоязненно присевшим недалеко от него. Воробей чирикнул.

– Будто разговаривает со мной, – улыбнулся он.

– Придумаешь такое. Чего он понимает? – усомнился Витёк.

Санька махнул рукой. Воробей отскочил, покосился на него круглым, как зёрнышко глазом, и улетел.

– Зря ты его прогнал. Может, он ещё поговорить хотел? А может, какую весть нам принёс, – вздохнул Сергунька.

– О чём? – засмеялся Витёк.

– А почём я знаю? Но каждая тварь, дед мне говорил, свой разум имеет и своё место на земле. Мы с дедом каждой зимой на деревьях развешивали кормушки и подкармливали птиц. И он всегда с ними разговаривал. Они будто его понимали и даже с его рук корм клевали. Всегда у него в кармане были крошки хлеба и зёрнышки. И пряники для меня. А ещё он мне рассказывал, что к ним в окоп как-то во время бомбёжки заскочил зайчишка и спрятался меж их солдатских сапог. Защиты у людей искал от фашиста.

– Да-а, на войне всякое случается. И зверушке страшно. Дед мне тоже кое-что о войне порассказал, – задумчиво произнёс Санька. – Там не так было, как показывают в кино. Страшнее. Оттого дед и не любит о ней вспоминать. И фильмы о войне почти не смотрит. Только «В бой идут одни старики» иногда глядит и напевает вместе, как он говорит с Лёнькой Быковым: – Раскудрявый клён зелёный, лист резной, – а желваки на скулах так и ходят. Много он товарищей на войне потерял. Война, дед сказал, – она, как мачеха, так приголубит, что мало не покажется. Такое страшилище огненное может только сильный человек выдержать и ещё победить врага. И мы бы выдержали!

– Выдержали б! Фашисты думали, что землю мы им свою отдадим. Дудки! – подтвердил Витёк и взглянул на погрустневшего Сергуньку, – Что приуныл? Расскажи лучше, что же с зайцем после бомбёжки было?

– А я не спросил у деда. Наверно, сбежал, к себе в лес. И отчего это звери жмутся к людям, а человек враждует друг с другом? Когда папу привалило в шахте, я, понял, как плохо жить без отца. Генка с нашей улицы, задиристый, как Гринька, всё время меня скубёт. Большой, а ума так и не нажил. Был бы отец жив, он бы побоялся меня трогать.

– Так мы ж у тебя есть! Друзья! Чего ж ты молчал? – воскликнули возмущённо ребята.

– А жаловаться – последнее дело. Меня так и папа учил. Говорил, что за себя надо драться до крови. Так и мама говорит. И у Ани, моей соседки, тоже нет папы. Ладно, мой погиб в шахте. А у неё он бросил их, и от этого ей вдвойне тяжелей. Она же – брошенная. Ещё и Генка дразнит её «Анка-поганка», – и он примолк.

Нахохлившись, как воробышек, сидел, ковырял старую кору на поваленном дереве и вдруг тихо сказал:

– Я вам про свою тайну хочу рассказать.

Ребята повернулись к нему, приготовившись слушать.

А он всё молчал.

– Так чего же ты молчишь? – не выдержал Витёк.

– Смеяться не будете? – настороженно спросил Сергунька.

Ребята удивлёно взглянули на него:

– Ты чего такое говоришь?

– Я синюю птицу видел, – робко выдавил из себя Сергунька.

– Где? Вот выдумщик! – удивился Санька.

– Вот так я и знал, что не поверите. И рассказывать о своей тайне, не надо было.

– Сергунь, не обижайся. Расскажи толком. Где видел? – успокоил его Витёк.

Сергунька еле слышно промолвил:

– У нашей речки.

– Да ты что! – вздёрнул плечами Витёк.

– А может, то синица лазоревая? – спросил примирительно Санька.

– Что же, я не знаю синиц? Эта в два раза синее. И больше. Это ж птица счастья! Она не маленькая. Ей столько желаний надо выполнить. А у меня мама тоже, как у этого Сердюка, с утра на огороде, а потом бежит на работу. А бабулька совсем дряхлой стала, еле с палочкой шкандыбает. Надо счастья выпросить у синей птицы. Хотя бы для мамы. Ведь ей ещё растить меня и бабушку беречь и досматривать.

– Когда же ты её видел? – взглянул на Сергуньку с недоверием Витёк, подумав про себя: «Горазд сказки рассказывать».

– Ещё вчера вечером. Целый день лентяйничал, а куры маялись в загородке. Они же весь огород перерыли. Лук вырыли и морковку потрепали, – бабуля плакала. Вот их в загородку и посадили, а за мной было дело – травку рвать и кормить их. Мать заругала и я за травой для курей пошёл аж в сумерках, вместе с Трезором. Хотя она меня отговаривала. Но раз я провинился, надо исправляться. Она ещё мне вслед сказала: – Вот упрямый, как отец. Но так же будет по-честному. Виноват – отвечай! – и, шмыгнув носом, вздохнул – А идти страшно. А я иду. Ноги сами несут к речке. С чего это именно туда иду – сам не пойму? Мог бы и поближе нарвать травы. Может, сам на себя обиделся за то, что лодырничал? И так наказание себе придумал? А в сумерках что-то попискивает, будто кто за мной идёт. Листья на деревьях не шелестят, а вроде что-то сердито нашёптывают. Вот-вот из темноты чудище выползет. – Он изобразил руками что-то большое и видимо ужасное, раскрыв широко глаза – Я на Трезора гляну, а он себе бежит, как будто вокруг ничего нет страшного. Спешит тоже к речке. Может пить захотел? Он у меня ещё тот водохлёб. И я за ним иду. А закат, как сегодня, из розового превратился в тёмно-синий. Она, эта синяя птица, вдруг как вспорхнёт перед самым носом. У меня душа скок в пятки. Так жалко стало, промелькнула совсем недалеко от моего лица. Казалось, протяни руку, и я бы до неё дотронулся. Не успел даже желание загадать. – И он, огорчённо помолчав, решительно сказал – Я ещё пойду к речке. Хоть до утра буду её ждать. И ничего не буду бояться.

Санька вздохнул:

– Сказки это. Ты, наверно, прочитал «Синюю птицу» и она тебе привиделась.

Сергунька обиженно вздохнул:

– Не прочитал. Аня, рассказала, – и замолчал.

– Не обижайся ты! – тронул его за плечо Витёк. – Если веришь, то сбудется твоя мечта. Может даже завтра.

Сергунька признательно взглянул на ребят:

– А у вас есть тайная мечта?

Санька сказал с гордостью:

– У меня не тайная мечта. У нас шахтёрская династия. Буду равняться на отца, на Стаханова, на Михаила Чиха, на Мамая!

Витёк тоже уверено сказал, как о чём-то давно им решённом:

– Вырасту, – стану военным. Мне бы только математику подтянуть. Артиллеристом, как дед буду. Там нужен точный расчёт. Буду Родину защищать.

Сергунька горячо поддержал:

– Здорово! – и добавил от себя – И зверушек надо защищать. И девчонок тоже надо защищать. А то, что это за дела. Генка повсюду перестревает Аню и за косы тягает? Если она живёт одна с мамой, так значит, её можно обижать? А мама у неё учительница. Добрая и умная. Я тоже, когда вырасту, стану военным и буду всех, кто растёт без отцов, защищать, – и тут же мечтательно сказал: – А косы у Ани красивые… – и, сменив свой тон на жёсткий, продолжил: – Как внаглую обижает девчонок Генка, – так же нельзя! Плохо это и не по-мужски. Нет на него козы, как на Сердюка нашлась.

Витёк смеясь, пропел дразнилку:

– Тили-тили-тесто, жених и невеста!

– Ещё такое скажешь… – засмущался Сергунька.

Санька только ухмыльнулся.

Вечер был тихим, задумчивым, как присмиревшие глаза у ребят, и тянулся, казалось, долго. А им и не хотелось расходиться. Бывают такие минуты в детстве, когда сидел бы с друзьями и сидел. И не столько говорил, а сколько с ними молчал и думал общую думу о какой-то неведомой, но большой впереди жизни. И теплились, воспламенялись мальчишеские сердца от этих мечтательных дум, как в сумерках первые огоньки на копрах.

Но Санька неожиданно перебил их «вечные думы», заявив:

– Завтра с утра с дедом картошку буду копать. А я деду первая опора.

– И я завтра буду помогать своим, – сказал Витёк, как само собой разумеющееся – Я же не Сердюк от работы сбегать. И не привык я бить баклуши.

Сергунька неожиданно звонко пропел:

 

Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка,
Низко бьём тебе челом-лом-лом.
Наша дальняя дорожка-рожка-рожка-рожка
Нам с тобою нипочём-чём-чём!

 

– Ну, ты оглушил! – засмеялся добродушно Витёк.

Разошлись уже в сумерках.

Немного пройдя по тропинке, Сергунька вдруг остановился и выкрикнул:

– А как же речка завтра? Этот опять пропуск?

И послышался в ответ голос Саньки:

– Как деду с картошкой помогу, пойдём в балку купаться на речку. Возьми своего Трезора. Давно мы его с собой не брали. Все вместе покажем им завтра – пропуск! – Немного помолчав, Санька с теплотой в голосе добавил: – И будем на речке до самого допоздна. Подождём твою синюю птицу.

И Витёк отозвался:

– Обязательно подождём синюю птицу. У меня тоже есть желание.

Сумерки быстро поглотили силуэты ребят и как будто вздохнули облегчённо, опуская прохладу, на разгорячённый уходящий день. И только огненная зарница заката, вспыхнувшая напоследок на горизонте как взрыв, взбудоражила землю на мгновение.

Сергунька оглянулся, провожая вспышку заката, и ему стало так жалко, что у него нет папы и нет деда, и не с кем картошку ему копать… И он тихо прошептал:

– Ядрёна вошь!

Стало на мгновение горько и одиноко. Таинственная сумеречная тишина окутала его. Забилось пойманной птицей сердце. Только, видать, не синей.

Но глаза его словно раскрылись и он, глядя в сторону последнего небесного отблеска за терриконом, с надеждой подумал, что он завтра обязательно встретит синюю птицу счастья.

А ещё к нему пришло ясное решение: «Завтра с утра самым первым проснусь. Полью огурцы, капусту, травы для курей нарву и воды налью Трезору. Не буду бить баклуши. А мама пусть подольше поспит».

И в первый раз за этот долгий, полный испытаний день, он вздохнул с облегчением.

         

 «Бычок»– окурок сигареты или папиросы.

 

 

 

Ах, осень!

И кто эту осень придумал?

Такую неимоверную слякоть.

– Бр-р-р…

Нет, сего создатель не мог придумать.

Наверно, сатана в образе ненавистного соседа Петровича. Он вечно брюзжит, и слюна при этом у него летит во все стороны. Мокро вокруг становится. Он меня не любит, и я его не люблю. Точно такие же у меня отношения и с осенью. Слякотные отношения.

Ну, зачем эту осень придумали?

Думаешь, раз нет дождя и, слава Богу, можно, наконец, погулять! Только выйдешь на улицу, ветер по лицу листьями хлобысь и дождь пошёл. Противный, холодный, липкий. И никуда от него не деться. А зонтик не взял! От сырости тонкий плащ не спасёт и не согреет.

Вот такая она осень прилипчивая. И будто всё за мной подсматривает, ждёт у подъезда. А может это Петрович по прямой линии ей звонит, мол, надоевший сосед, уже вышел. Приступай, дорогуша, к делу. Мочи его!

И я бегом от неё, от дождя, от соседа в трамвай. Весь продрогший толкаюсь, лезу в него. Не пугайтесь, это ещё до коронавируса было. А меня значит, сзади, по спине кто-то колотит зонтом. Оглянулся – старушка с перекошенным лицом, точно таким же, как у соседа, и требует:

– Уступи бабушке место!

Отмахнулся от неё и дальше в переполненный салон полез, а она снова колотит по спине. Оборачиваюсь, а там уже никого нет. Не сразу я понял, что это меня осень дубасила. Ох, и невзлюбили они меня на пару с соседом. Озлобленные особы. Ладно, сосед реальное лицо – можно и матернуться ему вслед. А осени, ничем не могу я ответить. Она невидима, безвоздушна и бездушна…

Но от неё я всё же сбежал. В трамвай ведь я всё-таки влез. Пока мотылялся в нём, дождь прошёл. Небо очистилось, засинело. Поглядел из трамвая, – так оно это небо, ещё  вроде и тёплое. Вышел у парка, оказывается прохладно, – ёжусь, кутаюсь в свой плащик. Обманчива эта осень. Старуха противная. Не ровён час ливанёт, так придётся снова мокнуть. А может, нет? Соседа вроде бы рядом не наблюдается.

В парке я душу сполна отвёл. Покой, тишина, а я неприветливую осень, с опавшими листьями так топтал, что аж сердце из груди выскакивало от злорадства и не ожидал от себя такого.

И вдруг за руку меня кто-то дёрнул.

Я от неожиданности даже вздрогнул.

Гляжу, а это девчушка. Глаза синющие, как надо мной небо осеннее. Только взгляд тёплый. Бант в волосах жёлтый, словно листочек с клёна на неё слетел, а пальтишко коричневое, как опавшие каштаны, которые я в неистовом «танце» безжалостно давил.

Девочка-осень спрашивает:

– Дядя – ты танцуешь? Можно и мне с тобой потанцевать? – и, не дождавшись ответа, закружилась, как кленовый листочек, вокруг меня. Я, открыв рот, застыл и, как флюгер, тоже закружил, только бы этот листочек не улетел, не оторвался от меня.

Ну, кто такую замечательную осень придумал?! Чудесницу, волшебницу!

Я в чудном, лёгком танце с девочкой-осенью, даже соседа помянул добром.

Как всё обманчиво, и как легко в этой жизни ослякотиться…