23 декабря выдающемуся донскому поэту Игорю Кудрявцеву исполняется 75 лет. Публикуем одно из наиболее известных его произведений.

   ПОЭМА О СЕРДЦЕ

                        

                Светлой памяти отца

 

На могиле отцовской молчу.

Зеленеют продрогшие всходы.

То ли горе не по плечу,

То ли вторглись неюные годы.

Сорок весен хожу по земле,

Сединой стала ранняя проседь.

На омытом дождями столе

В рюмки налита горькая осень.

Что в сравнении с этим молва, 

В кулуарах мышиные драчки.

Поутихли, устали слова,

Словно кони от бешеной скачки.

Как давно не поёт соловей,

Так давно – даже голос не помню.

Видно, нужен душе суховей,

Чтобы выветрить чёрствые комья.

На могилах отцовских не врут,

Где-то могут, а здесь – не умеют.

Сыновья сюда память несут

И в безмолвии честном немеют.

Детством сельский, давно городской,

На окраине отчей станицы,

С непокрытой стою головой,

Чтоб усопшему батьке присниться.

На могиле отцовской кричу

Безутешно, неслышимо – сердцем...

В жизни этой не много хочу —

На оградку рукой опереться.

 

                       ***

 

За хатой беленой, с отцом в огороде —

Мне где-то неполных четырнадцать лет, —

Как мамой наказано, роем колодец,

Вдыхая озоновый летний рассвет.

Всё глубже и глубже земная утроба.

Отец в ней по плечи, а я — с головой.

Земля тяжела, как ладонь хлебороба,

Пришедшего с поля вечерней порой.

Внизу набираю ведро чернозема,

От детского «Вира!» взлетает ведро.

И мама, я слышу, хлопочет у дома,

И с тополя, вижу, летит серебро.

Но, к мягкой стене привалившись устало,

Почувствовал странный, неведомый звук.

И вдруг подо мной ожило, задышало,

Забилось раздольно и глухо—«Тук-тук...»

Склонился отец: «Выбирайся скорее»,—

И голос звучал отрешенно вдали,

Как дальняя песня, когда свечереет...

«Сынок, осторожнее: Сердце Земли!»

Уже наверху я услышал: «Бывало,

В траншеях, окопах, воронках лежал,

Порою взрывною землей укрывало,

Но Сердце ее никогда не слыхал».

Был ярким закат, словно цвет абрикоса.

Я в странный колодец таращил глаза.

«...Но, помню, твой дед говорил на покосе—

Земле, как и людям, без сердца нельзя...»

На месте колодца оставили холмик,

Случайно посмотришь – собой невелик...

А ночью, пугаясь себя и безмолвья,

К нему я, от холода ёжась, приник.

Седые созвездья дышали простудой,

Лежал я подлунной свечой в тишине

И верил, что сбудется, сбудется чудо...

И Сердце земное забилось во мне.

 

                     ***

 

Помолчав у притихшего сада,

Постояв на крылечке избы,

Вышла юность моя безоглядно

К заокольной развилке судьбы.

На ознобном ветру перекрестка

Пощадила попутка меня...

Вслед горела сухая полоска

Удивленного сельского дня.

Встретил город не хлебом и солью,

Но пустил на бетонный порог.

Огляделся я – вольному воля –

И пошел на рабочий гудок.

Цеховые ревущие стены,

Проходной застеклённая даль...

Стало время делиться на смены,

Стала хлебом насущным деталь.

Пневмопрессом, обманчиво-грозным,

Что дышал, как больной исполин,

Из деталей железные звёзды

Собирал для крестьянских машин.

Мой напарник с повадками жлоба

Был не то чтобы очень, но – рвач,

И вгонял меня в пот до озноба,

Словно горькой микстурою врач.

Но воистину каждым порезом,

Каждой капелькой пота

Сильней

Понимал я, что запах железа –

Не ромашковый запах полей.

А бригада была – как бригада,

Не ударная – просто была,

Но квартальные планы осадой,

А, коль надо, и штурмом брала.

Сменный мастер – хозяйское око –

Верил в цепкую хватку руки

И смотрел на меня, как в бинокль,

Сквозь видавшие виды очки.

И не баловал строгим вниманьем...

Но забросил я в небо звезду...

В перерыве, в ночной, на собранье

Мастер это зачел, как беду.

Обжигали слова, будто пытка,

Мол, рабочая совесть и честь,

И ещё, что звезда—дефицитка...

«Их, — ответил я, — в небе не счесть!»

В тишине, затаившей дыханье,

Я услышал: «Ты, парень, не бог!» —

«Да она излучает сиянье!..» —

«Да ему же накачка не впрок...»

 

Мой первый профессор, мой утренний мастер,

Я нынче — в натруженных, ваших летах,

Когда не упрячешь за розовой маской

Ни трезвость во взгляде, ни горечь в устах.

Пусть версты мои припорошены пылью,

Немножечко – звёздной,

с лихвою — земной,

Внутри ощущаю дрожание крыльев,

Что так обнаженно носил за спиной.

Присядем и память настроим на честность.

Спасибо Вам, мастер, всерьёз, не шутя,

За то, что о Ваше понятие чести

Случайно моё не споткнулось,

Хотя...

 

Премиалки лишенный, усталый,

Я в общаге стонал: «Ерунда...»

И в окне, угасая, мерцала

Сотворенная мною звезда.

Но, заполнив пространство пустое,

Как спасенье, в живой глубине

Многотрудное Сердце земное

Сквозь асфальт пробивалось ко мне.

 

 

                      ***

 

На проспекте, где пенье ветров, –

Как дыханье машинного гуда,

Проживало в одном из домов

Ясноокое, гордое чудо.

Выходило оно по утрам,

Как всегда неземно, первопутно.

Верил я, обратясь к небесам, –

Без него не свершилось бы утро.

Туфли звонкие, легкость бровей,

И в косе, словно бабочка, лента...

Но встречались у общих дверей

Я и чудо – мы были студенты.

До него – будто вовсе не жил,

Для него, как на праздник обнову,

Потаённо и скупо хранил

Три извечно робеющих слова.

Есть любовь – отрешенье в саду,

Есть любовь – даже тайны прекрасны.

Только Первая – вся на виду,

Как цветок на обочине трассы.

Подходили: «Смелее, чудак!

Не робей, и поменьше мороки...»

Так случилось, но с ней за большак

Я ушел в новолунные сроки.

Мы с годами – и это в крови –

Обретаем расчетливый опыт.

Но не верю я в опыт любви,

Он в любви не мелодия – шёпот...

 

 

Ударила зноем степная прохлада,

Когда произнес я: «Люблю!»

И стужей дохнула: «Не надо, не надо

Признаний, молю!»

За ликом, разяще чужим, за плечами

Простор сквозняково зиял,

И траурный ливень луны между нами,

Как мрамор, стоял.

 

 

Вот и все... У заречных стогов

Я лежал средь полей на просторе,

И душа от ночных берегов

Уходила в открытое горе.

Перестаньте шутить, соловьи,

Понапрасну людей беспокоя...

Но услышал я Сердце Любви – 

Зоревое, святое, земное.

Как могучая песнь во хмелю,

Поднялось от глубин к поднебесью –

Я люблю, я люблю, я люблю! –

Оглушая бескрайние веси.

 

                     ***

 

В те края, где я служил солдатом,

Вёрсты проторенные земли

Через три рассвета, три заката,

Через две границы пролегли.

Сквозь огни ночные светофоров,

Под железный выстук нараспев,

Мерял иноземные просторы

Эшелон, тоской переболев.

Средь домов готического стиля,

С поцелуем мамы на губах,

По булыжно-дробному настилу

Я шагал в армейских сапогах.

Опадали листья светозарно,

Словно под машинкою чубы.

Но была солдатская казарма

Гулким продолжением судьбы.

Я стонал от азбуки военной,

Проклинал летучие снега,

На ученьях

Лежа и с колена

Не сразив фанерного врага.

Может, что и грезилось ночами —

Не припомню... Помню, как из тьмы

Позвала тревога голосами

Лютой, обжигающей зимы.

Увела в студеный, мглистый поиск,

Где, хрустя, кукожится ремень,

Где снега по пояс – будто полюс

У планеты сдвинут набекрень.

Кружим  – лейтенант и три солдата  –

То в сугробах леса, то – степи.

Даже сквозь перчатки к автомату

Липнут пальцы стылые – терпи.

И, припав рукой к сосновой ветке,

«Не могу», – вдруг выдохнул в сердцах

Мой годок

С кроваво-желтой сеткой

В обрамленных инеем глазах.

Лейтенант сказал: «Хандру отставить!..»

И ко мне, валившемуся с ног,

Перешел совсем не по уставу

С выкладкой чугунной вещмешок.

Заметает след. Стволов дрожанье.

И метель, как вражеский десант.

Лейтенант, я все-таки южанин,

Чуть замедли поиск, лейтенант!

 

 

Лейтенант, и второе, и третье дыханье

Захлестнуло петлею пурги – я отстал

И, качнувшись устало, усталостью ранен,

Отрешенно, раскидисто, навзничь упал.

Ты потом, возле койки моей, в медсанбате,

Улыбнешься по-свойски: «Беда-не беда»,

Доложив при разборе суровому «бате»

Обо мне: мол, герой-молодец, но тогда...

 

 

Я лежал, в сугроб горячий втиснут

Тяжестью бессилья моего.

Нависало небо низко-низко,

Будто вовсе не было его.

Сквозь желанье чуточку согреться

Промелькнуло искоркой в ночи:

«Я же слышу собственное сердце,

Отчего земное не стучит?»

Но уже вплывало – сруб колодца,

Двор метёный, хата в глубине...

Понял я – земное Сердце бьётся

Не в любой, а в отчей стороне.

 

 

                    * * *

Я не писал стихов, но в некий год,

Внезапно, оглушительно и ново,

Ступив на соловьиный поворот,

Споткнулся о рифмованное слово.

Не важно, через сколько зимолет,

Но, отрезвив румяное начало,

Простая рифма званием поэт

Меня однажды скромно увенчала.

Она меня бросала за порог

Навстречу незаслуженным букетам...

И позвала в курортный городок

На юбилей великого поэта.

Где каждого, – признав ли, не признав,

Встречали неизбывно хлебом-солью...

Но всех затмил чубатый космонавт—

Звезда торжеств и общего застолья.

В застолье, где над прозой бытия

Перекликались тосты соловьями,

Мы оказались рядом – он и я,

Соприкасаясь вежливо локтями.

По кругу слово огненное шло,

В мои уста попав, как ломтик перца...

И я запел протяжно и светло

На выдохе нечаянного сердца.

Пусть не певец, пусть голос мой дрожит,

Как зыбкий воздух над горячей пашней,

Но песня для меня – надежный щит,

Когда слова обычные пустяшны.

И космонавт, глаза полузакрыв,

Повел просторно, слаженно, не чинно...

Летел в окно пронзительный мотив

Про вольную казацкую кручину.

Сквозь слезы улыбнувшись, как дитя,

Умолкла песня под аккорды тоста...

И я, на шутку право обретя,

Сбасил шутя:

«Возьмите меня в космос!»

Но космонавт, отведавший стихий,

Что мне во сне пригрезятся едва ли,

Полушутя: «Я взял бы! Да стихи

Писать ты бросишь...»

И его прервали...

 

 

Помолясь, как господу, пилоту,

Набирая страх и высоту,

Я летал на разных самолетах –

ЯКах, ИЛах, АНнушках и ТУ.

Но всегда, тревогою объятый,

Я глядел, готовый на поклон,

Как земля летит в иллюминатор,

Под колеса выстелив бетон.

И, спускаясь медленно по трапу,

До поры отпущен высотой,

Удивлялся собственному страху,

Будто он породы внеземной.

Сколько раз ознобными плечами

Самолет, как панцирь, ощущал.

Сколько раз, летя над облаками,

Там, вверху, строки не написал.

 

 

...Сполошно космонавта увезли,

А вместе с ним – слова полуответа...

Есть Сердце благодатное Земли,

Есть сердце благодарное поэта.

Нет выше высоты, чем на Земле.

Найдешь другую – обретешь возмездье.

Не высота – витая в зябкой мгле,

Песчинкой говорящей падать в бездну.

Стучит в пластовья утренних полей

Земное Сердце, музою воспето...

Чем дальше от него, тем тяжелей

Пустое легкоречие поэта.

 

 

                ***

 

Твое лицо – лицо огня.

И я пожар унять не властен,

Когда, дыхание тесня,

Подует вольный ветер страсти.

В дверях покоятся ключи,

И шторы сдвинуты на окнах.

Ты светишь лунами в ночи,

Ты пахнешь росами на копнах.

Уже становится тобой

Моя покорная мятежность,

Уже восходит под рукой

Стихии яростная нежность.

От незакатных облаков

Пречисто-грешною дорогой

Нисходит мудростью веков

Мгновенье сладкого ожога...

Плоть утомленная зорит –

Как бьется жилка на запястье.

Твое лицо еще горит,

Но утихает ветер страсти.

И жизни нам – на тыщу лет,

И тишина не скрипнет ставнем.

Давай разбудим нижний свет –

Поговорим о самом главном.

 

                 ТЫ

Целую, целую, целую,

А губы мятуще безверны:

Ревную, ревную, ревную

К далекой, непрошеной, Первой.

 

                   Я

 

Напрасно, напрасно, напрасно,

С тобою любовь, а не память.

Как часто, как часто, как часто

Отжившее – тень за плечами.

 

                  Ты

 

Но душу, но душу, но душу

Однажды потянет к святыне.

Послушай, послушай, послушай,

Я чувствую первенца... сына.

 

                   Я

 

Целую, целую, целую,

А прожитой боли – не требуй.

Ревную, ревную, ревную

К весеннему солнцу и небу.

 

...О эта радость через край,

Когда я звучно, как с парома, —

«Ты Пушкина ему читай!»—

Кричал под окнами роддома.

Когда, представ перед тобой,

Глазело, будто бы спросонок,

На белый свёрток кружевной

Мое отцовство, как ребёнок.

Цветы посыпались из рук...

И в свёртке что-то шевельнулось,

Так шевельнулось, будто вдруг

Земля торжественно качнулась.

В такси, плечом к тебе припав,

Услышал я, захлопнув дверцу:

Стучит, себя не осознав,

Родное крохотное сердце.

И, перечеркивая тьму,

Дыша надежной глубиною,

Могуче вторило ему

Помолодевшее – Земное.

 

                     ***

Ни хаты беленой, ни холмика детства

В станице моей не приметишь – снесли,

Но истинно вешне отцово наследство,

Вовек не утратное – Сердце Земли.

На месте, где холмик тропинку горбатил,

Стоит, ощетинясь антеннами дом.

Не зная вины, покурю виновато

Под чьим-то транзисторно-бойким окном.

Спрошу невзначай у мальчишки в подъезде:

«Не бьётся ли Сердце земное?» — «Да... нет...»

Прости за вопрос, невпопад-бесполезный,

Тебе он – что голос нездешних планет.

Как часто отцовское слышу: «Бывало,

В траншеях, окопах, воронках лежал,

Порою взрывною землей укрывало,

Но Сердце её никогда не слыхал...»

Пусть гулко и песенно Сердце земное –

Его не услышать за громом войны.

Его надо слушать собою, судьбою –

Пока оно бьется – среди тишины.

Быть может, поэтому ветер качалый,

Туман нагоняя, пригнув ковыли,

Не выветрит доброе слово начала:

«Сынок, осторожнее – Сердце Земли!»

Мне речи иные – как ропот заспинный.

Но шепчет подвластное нам бытие

Мальчишкой в подъезде, капелью, рябиной:

У каждого – Сердце земное свое.

Иду по дороге цветущей станицы

Туда, где кузнечики горе куют,

Где птахи – веселые, вольные птицы,

Задумавшись, грустные песни поют.

Где шорохи мая сродни листопаду,

Где тополь белесый – что дым из трубы,

А ниже – серебряный отсвет ограды

Белеет, как хата в начале судьбы.

Так хочется выдохнуть с болью и стоном,

Ракетную явь осознав до конца,

Доверясь по-детски живому, простому:

«Земля, осторожнее – Сердце отца!»

Так хочется крикнуть в погоне за чудом,

Не солнцу над крышей, не грому вдали,

Не птице, не роще, не зверю, а людям:

«Земля, осторожнее – Сердце Земли!..»

 

ст.Кущевская - Коктебель - Ростов-на-Дону

1983-85