ООО «Союз писателей России»

Ростовское региональное отделение
Донская областная писательская организация (основана в 1923 г.)

Геннадий Селигенин. Глаза души

20:01:38 29/01/2019

Далёкое и близкое                                                                

 

                                                                  Геннадий Селигенин

                                       

                                          Г Л А З А   Д У Ш И

                                            .

      Не помню точно, чья это была затея совершить «в познавательных целях» пешее путешествие по междуречью Дона и Мертвого Донца – моя или Вани Брюховецкого…

      Выходим из электрички. До конечной отметки – камышовых плавней, что начинаются сразу за Синявской, не менее двадцати верст. «Какие-то двадцать!» - самодовольно окорачиваем свои сомнения, тогда еще изрядно молодые, вроде бы способные и не такое одолеть. Даже если двигаться ни шатко-ни валко, - за пять-шесть часов осилим. Потому отправляемся налегке – ни воды, ни горбушки хлеба. Дабы не отвлекаться от красот природы. А «красоты» вот они – стоило солнышку забраться повыше.

     Травы вперемешку с татарником и иными колючими выскочками становятся гуще. Ноги потихоньку начинают вихлять, потому как выплетать их из травяных омутов все труднее. Вымарывают силы испарения. А настырная мошкара лезет в глаза, уши, липнет к распаренным телам.

     Фактура у Вани рыхловатая и довольно грузная. Он первым  тоскует по глотку воды. Она и случается. Иногда травы разбегаются перед топкими музгами, отороченными стрельчатой кугой. Однако голубыми их никак не назовешь да и запах не тот. Все же Ваня норовит испить. Но всякий раз остерегаю его жутким примером из сказки про Аленушку и братца Иванушку…

                   Облизывая сохнувшие губы, петляем дальше.

     Глаза замыливает солёный пот. Из Ваниного горла вырываются страдальческие хрипы, вот-вот готовые перейти в проклятия. И они переходят. Сначала он обвиняет жару и мошкару, потом и меня. За то, что «потянул» его в это «дурацкое» пекло (хотя, скорей всего, идея была всё же его), что не прихватил воды и еды, а он так просил об этом. Возражать – только силы тратить. Ваню это, видно, совсем подкашивает. Он оседает, пытается слизнуть с травинок  росу, которая давно высохла. Мне тоже не сладко. Но что толку стенать в два голоса (да хоть в дюжину!) – верст на десять в округе - ни души.

     Перед Синявской выходим к пересекающей междуречье змейке-речушке. Через неё кинуты жерди. У Вани откуда столько прыти взялось!… Первым достигает середины, ложится плашмя, черпает воду сложенными в ковш ладонями и… рушится вниз головой. И хотя воды едва по шею, а Ваня плавать умеет, разыгрываю роль спасителя. Больше из желания самому охладиться …

     В те годы мы работали с ним в редакции областного «Комсомольца» и сидели в секретариате, что называется, нос к носу. И вот дня через три после того «путешествия» Ваня протягивает мне «лирический очерк». Читаю и помаленьку «глаза на лоб лезут». Когда и как сумел он  э т о  увидеть?!    

     Ваня рассказывал не о нас, не о наших телесных муках, а именно о том, что видел и слышал. Места, по которым мы, запаленные и заморенные, брели, в очерке представали неким оазисом, населенном медовыми травами (он называет их имена), говорившими каждая своим языком и своими запахами. Красочно, однако, без ложного пафоса, передает своеобразное жужжание насекомых  (не мошкары, а пчел, шмелей и прочих, из благородных), перелетающих с цветка на цветок, голоса и оперение птиц, их повадки… Рисует изумрудные дали с голубыми промоинами… Охват расширяется, образуя цельное полотно. Ощущение, что он дорисовывает его с проплывающего облака. А ведь маялся-то жарой и жаждой поболее моего…

     Спустя время побывал у него дома. И увидел на стене вместе с другими пейзажами акварельное изображение луга, протянутого к далекой вербе, окропленной золотом солнца. Подбитый живыми лентами рек он, как и в очерке, смотрелся с высоты неба…

      И я увидел то луговое богатство жизни глазами его души. Таким оно и отпечаталось в моей памяти. Поначалу малость огорчало, как это сам не проник, не разгадал, не прочувствовал. Ведь Ваня, по сути, ничего не выдумал…

     Природа одарила его и другими талантами… В общем, Лемешев и Козловский не отказались бы от его компании. Подпевать ему было настоящим кощунством. Оно, слава богу, и не получалось. Он владел почти всем золотым кладезем русских романсов. И слушать их в его передаче было ни с чем несравнимым наслаждением. Ну, и стихи, конечно… Воистину есенинского хмельного разлива, звона и печали, но из собственного родничка.

     Конечно, рамки газетной работы были иными. Он пытался выпрыгнуть из них через свою творческую неординарность. Эта неординарность и была его головной болью. И он «лечил» её известным на Руси способом…             

     Как и я, он боготворил Бунина и Пришвина. По признанию моего доброго знакомого профессора Николая Ивановича Глушкова: «В университете Иван Кириллович Брюховецкий написал о творчестве Бунина такую дипломную работу!.. Чуть поднатужился бы и могла выйти кандидатская диссертация». Но… Учился Ваня на вечернем отделении. Учился и работал грузчиком. К тому времени у него было уже двое детей. И… бригадная традиция отмечать окончание работы рюмкой. Николай Иванович: «Помоги ему устроиться в газете. А то он в этих грузчиках совсем загнётся».

     И в тридцать, и в тридцать пять он сохранял ту богоданную детскость, которая и умиляла и вызывала горечь, опасение, ибо обнажала абсолютную душевную незащищенность… А столкновение с натуральной жизнью таких, как он, нередко выливалось не только в поэтические откровения и прозрения, но  и  в натурадьную катастрофу.

     У Вани порядком накопилось «лирических очерков», и он отправил их в более высокие сферы. Как и всякий начинающий, жил предвкушением публикации.

     Проходит месяц, другой, полгода… Ваня не в себе. Пытаюсь утешить: обычно, если не принимают к печати, - через месяц об этом уже известно. Советую пойти, справиться самому.

     В то время издательства являлись для нас чем-то вроде мифических бастилий. Полные надежд шли мы на их приступ, но уж и маялись у стен… Было этих литературных «бастилий» не более двух-трех на всю область, а публикация в них в те годы означали некую известность, признание и наличие таланта. А Ваня… Залетает в хмельном возбуждении: «Приняли! Будут печатать! Всю подборку!..».

      Но время шло, а…  

      И теперь вижу его, что называется, с перевернутым лицом. В глазах … Если честно - не ожидал от него с его бурлацкой фактурой… Эти слезы в его голубых глазах, в глазах наивного ребёнка…

     По радио озвучивали творение известного писателя. Ваня случайно услышал. И буквально «просел». Целые куски его лирических очерков были вклинены в опус литературного мэтра (кому Ваня и доверил свои очерки), шли как его собственные. Через неделю – новая передача. И все повторяется… Паническое: «Что делать?!».…                   

     Что я мог посоветовать ему, сам «начинающий»?! Подать в суд? Но автор-вор – при литературной власти к тому же… Да и не в натуре Вани, хоть и сильно ранимой, однако достаточно гордой и независимой, подобное действо. И все же столь откровенное мародерство сильно ослабило и без того подточенную резьбу…

     После трагического ухода из жизни в его рабочем столе обнаружил рукопись повести под названием  «Бирюк»… Сочный язык, хорошо выписанные, воистину народные, образы… Опубликовали. Повесть вызвала обильную и заинтересованную почту. Спрашивали, где еще можно почитать этого автора…

     В то время я уже не работал в «Комсомольце». Закрутила иная жизнь. Но память о друге жила. Знал, дома у него остались рукописи неопубликованных стихов и прозы. Когда сам немного укрепился на «литературных ногах», поговорил в издательстве. Пообещали: «Если подойдут по уровню, то…».

     Отправился к его близким. Встретили настороженно. Объяснил суть дела. Но тут оказался как раз тот случай, когда природа отдыхает на потомках… Пустили богатство души родителя на затычки…

     Уходит время, но не проходит грусть по канувшему в небытие талантливому самородку.


Анатолий Токарев
20:01:57 02/03/2019

Прочитал о судьбе, безусловно, талантливого человека, с обнажённой и ранимой душой. Можно сказать, что то время «обнажало в них абсолютную душевную незащищённость». Проникновенно раскрыты в вашем повествовании вся душевная сложность этого незаурядного человека, трагизм разностороннего таланта.
Память это самое драгоценное, что остаётся у нас от наших друзей.
Спасибо за память о вашем Друге!
Раиса Кореневская
09:43:17 08/02/2019

Глазами души читала этот рассказ и иначе нельзя. Светлый рассказ, равнодушной не оставляет, а надежды рождает: время расставит всё по местам.
КнарИк Хартавакян
23:56:50 05/02/2019

И от меня, дорогой Геннадии Тарасович, слова большой признательности за Память, за это волнующее повествование о Вашем друге-писателе, с чьим творческим наследием безжалостно и воровски так обошлись!.. Иван Кириллович Брюховецкий!.. МЫ УЗНАЛИ БОЛЬШЕ О НЁМ БЛАГОДАРЯ ВАМ. Ах, если бы, помимо повести "Бирюк", и остальная его проза и стихи были сбережены родственниками и опубликованы коллегами!..
А сколько завершённых или треьующих редактирования произведений недавно ушедших талантливых сочинителей можно ещё выискать по архивам и письменным столам их, напечатать на компьютере или выполнить сканы с машинописи и опубликовать хотя бы в Сети, возможно и на сайте нашем донском?.. Со снимками, с воспоминаниями современников и родственников... Возьмутся ли молодые нынешние за это сбережение наследия и памяти? Или озабочены только своим творческим ростом?

с почтением и признательностью
Татьяна Александрова-Минчакова
21:40:04 30/01/2019

Ностальгически грустное повествование об ушедшем друге, коллеге. Ушедший в мир иной жив, пока его помнят, а его произведения читают. У меня есть один любимый питерский поэт - однофамилец героя представленного очерка. Его зовут Виктор Васильевич Брюховецкий. Один из его стихов хочется представить в послесловие написанному.

Виктор Васильевич Брюховецкий родился в 1945 году в г. Алейске Алтайского края. Окончил Ленинградский институт авиаприборостроения в 1974 году. Автор поэтических книг. Член СП. Живет в п. Кузьмолово Ленинградской области.


Питер

Небо золотом проколото.
Я живу здесь. Ем и пью.
На закате дня из золота
Золотые мысли вью.
Сам себе тиран и мученик,
Сам провидец и пророк,
Сам себя ночами мучаю,
Продираясь между строк.
Словно конь, опутан путами,
Не на свет гляжу — во тьму,
Годы — что? — эпохи путаю,
Где какая не пойму.
И, цветы ногами трогая,
Часто шляюсь по росе
Старой финскою дорогою
Рядом с Выборгским шоссе.
На разливе ниже Лосево,
На кольцо лещей ловлю.
Знаю Бродского. Иосифа.
Очень Бабеля люблю.
Поражаюсь…. Что ж ты, Господи!
Одарил, как наказал…
Слов космические россыпи.
Жизни призрачный вокзал.

Антонина
16:20:52 30/01/2019

Спасибо за память

Тихая светлая боль и грусть остаются оскоминой после прочтения очерка.
Что мы делаем? Зачем? Кому всё нужно и кому останется? Неизвестный мне Иван Кириллович Брюховецкий встаёт перед глазами в образе былинного русского богатыря посреди пряной разнотравной степи. Сильный, гордый и в то же время застенчивый, непонятый и не прочтённый. И это – самое обидное. Сколького мы лишились! Сколько не дочитали, недочувствовали…
Очерк Геннадия Тарасовича помог погрузиться в воспоминания о не пережитом. «Всё, что было не со мной – помню». Страшно, когда забывают коллеги, друзья. Еще страшнее, когда память о тебе не нужна самым близким – родственникам.
Огромное спасибо Геннадию Тарасовичу за Память.

ООО «Союз писателей России»

ООО «Союз писателей России» Ростовское региональное отделение.

Все права защищены.

Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.

Контакты: