Текущая вода

 

1.

 

У генерального директора ОАО «Старт» Анатолия Павловича Борисова пропала жена.

Утром, как обычно,  дожевав бутерброд, Анатолий Павлович чмокнул Анну в мягкую розовую щеку, а она, шутя, поцеловала его в нос и обняла за широкие плечи, стараясь не касаться одетого мужа ладонями в муке.

— Какие планы, Нюретта? — уже от двери спросил Борисов, обуваясь в лёгкие светлые туфли. — Никак у нас сегодня с тобой годовщина свадьбы…

— Однако, ты молодец, Борисов, — помнишь, —  восхищённо сказала жена. — Вот вечером и отметим.

Она счастливо засмеялась и добавила:

— Что буду делать? Сейчас отведу Серёжу в садик, да забегу в супермаркет. И начну готовить себя для вечера с любимым мужем… Или ты опять опоздаешь?

— Нет, сегодня уж постараюсь прибыть вовремя. Правда,  китайцы должны приехать на переговоры, да это не помеха. Успею…

Перед тем, как закрыть за собой дверь Борисов ещё раз взглянул на жену, которая вполоборота стояла на кухне, вытирая полотенцем только что вымытую тарелку. Он невольно полюбовался на её тонкую талию,  крепкие ноги, длинные густые волосы и, крякнув, с сожалением вышел на лестничную площадку.

Шофёр Геннадий Иосифович, сухощавый человек лет пятидесяти, вёз шефа по городу, а Анатолий Павлович всё ещё не мог избавиться от запахов дома, теплоты губ Анны, её прерывистого дыхания у своего виска. Он вспомнил, как в армии подрался из-за неё с сержантом молдаванином Костей Калистру, как потом их прорабатывали в штабе батальона, и засмеялся. Не зря сражался, как говорится за даму сердца. Дама оказалась не только красивой, но и умной. Была прекрасным экономистом на  кирпичном заводе, родила Серёжку –голубоглазого бутуза, которого Борисов называл «Руководителем» за вечно надутый и независимый нрав. Потом, когда произошло акционирование, и Борисова  избрали генеральным директором, Анна по настоянию мужа ушла с работы и занялась домашним хозяйством.

Вечером, перед самым окончанием рабочего дня Борисову на городской телефон позвонила тёща Ангелина Степановна.

— Аня с Серёжей у тебя? —  спросила она своим  густым баритоном.

Получив отрицательный ответ,  чертыхнулась:

— Никак не могу дозвониться до дочери: тут такие кофты в магазин завезли, а без неё не могу решиться…

— Гуляют, наверное, — сказал Борисов, — позвоните на сотовый…

 Тёщу он не любил за вечное влезание в их семейные дела, желание  постоянно давать советы по воспитанию Серёжи.

— Так мобильник тоже не отвечает, — в голосе тёщи послышалось возмущение, — Номер, что ли опять поменяли? Вы хоть сообщайте, когда меняете. Совсем уж меня из своей жизни вычеркнули…

— Ну что вы говорите, мама, — Борисов было начал возмущаться, но Ангелина Степановна выключила телефон.

Борисов вызвал машину и поехал домой. На лестничной площадке собрались жильцы, шло шумное обсуждение очередной новости от жилищно-коммунальной службы.

— Палыч, присоединяйся к нам, — явно поддатый сосед дядя Женя махал руками. — Вот Анатолий Павлович во всём разберётся, он у нас не кто-нибудь, а большой начальник…

— Это надо же, втрое тарифы на свет подняли, — кинулись к Борисову  женщины. — Что делать, Анатолий Павлович? 

— Успокоиться. Может что перепутали. Завтра позвоню, разберусь…

Протискиваясь к двери, он вспомнил совет своего зама  Пестрякова: давно пора менять квартиру. Не по чину. Пестряков уже подобрал для семьи Борисова особняк за городом, нашёл деньги, но Анатолий Павлович всё тянул с переездом — не хотелось бросать квартиру, в которой они с Анной прожили все эти годы, где не так давно сделали ремонт.

Борисов высокий, плотный, стараясь никого не толкнуть, пробрался к двери своей квартиры и нажал на кнопку звонка. Никто не  открыл. Анатолий Павлович позвонил снова, а затем прижал ухо к двери.

— Тихо, господа-товарищи! — крикнул дядя Женя, наблюдая за Борисовым. На площадке смолкли: в доме Борисова уважали. И за простоту, и за асфальтированный двор, и за денежную помощь больной дворничихе Марии Семёновне…

Открыв дверь своим ключом, Борисов вошёл в квартиру и, обойдя все комнаты, устало плюхнулся на широкую кровать в спальне. «Где же ты, Анна?». Он еще раз набрал номер мобильного телефона жены, но услышал лишь короткие гудки, а потом механический голос: «Абонент находится вне зоны …»

Взглянув на круглые позолоченные часы, висевшие на стене спальни, Борисов  вышел на лестничную площадку, закрыл дверь и пошёл вниз по лестнице. Геннадий Иосифович дремал за рулём «Тойоты» и вздрогнул, когда Борисов  плюхнулся на заднее сидение, громко хлопнув дверцей.

— В детский сад — за Серёжкой…

Сына он забрал последним. Воспитательница Алевтина Георгиевна, полноватая, всегда чему-то улыбающаяся женщина с рыжими крашеными волосами, всплеснула руками:

— Ах, как хорошо — вот и папа! А то мы с Серёжей хотели уже ко мне в гости идти…

Борисов извинился за опоздание, взял сына на руки и понёс на улицу,  к машине.

— Всего доброго, Анатолий Павлович! — Улыбающаяся воспитательница с порога кокетливо помахала вслед пухлой рукой…

Безлюдная липовая аллея, по которой он нёс сомлевшего, почти засыпающего Серёжу, тишина, так не присущая этому  дворику, усилили обиду Борисова на неизвестно куда запропастившуюся Анну.

Дома её не было. Не появилась она ни на другой день, ни на третий. Ни полиция, ни друзья из спецслужб ничего не смогли узнать о жене, что с ней произошло, куда исчезла — это осталось тайной…

Лишь дядя Женя рассказывал, когда разговор заходил об исчезновении молодой соседки: «Видел, как Анюточка шла в сторону магазина и всё — больше ничего не видел».

 

2.

 

…Прошло восемь лет. Борисов продолжал жить с двенадцатилетним сыном в старой квартире. Несколько лет, пока Серёжа требовал ухода, с ними жила тёща, Ангелина Степановна. В прошлом году она… вышла замуж за своего одноклассника, отставного полковника, и уехала к нему в Калугу.

Первые годы Анатолий Павлович надеялся, что всё прояснится, каким-то образом станет ясно, куда исчезла жена, почти физически чувствуя, что она жива. Но шло время, и всё оставалось по-прежнему.

Став постарше, Сережа всё чаще с тоской думал о матери. Борисов старался отвлекать его от этих дум. Каждый год ездил с ним то в круиз по Средиземному морю, то в какую-нибудь  страну. Были и на Кипре, и в Турции, и на юге Франции.

В начале года врачи обнаружили у Анатолия Павловича неполадки с сердцем. Посоветовали срочно бросить курить и съездить подлечиться в Кавминводы. «Рановато для тридцативосьмилетнего мужчины»,— огорчился Борисов, но в конце августа, кое-как закончив неотложные дела на службе, захватив с собой Серёжу, поехал в Ессентуки.

Поселились в вип-номере санатория «Жемчужина Кавказа», и началось лечение. Борисов принимал процедуры, Серёжа ходил в бассейн. По вечерам они гуляли по курортному парку, фотографировались на фоне знаменитой грязелечебницы, в воскресенье съездили в Кисловодск. Но отец замечал, что грусть Сережи не проходит, он терпеливо ждёт, когда закончится курс лечения, и они уедут в свой город.

Борисов понял, что надо  возвращаться. Тем более отпуск его шёл к концу, приближалась осень, а с ней  и школьная пора.

Однажды утром, уладив дела с администрацией и лечащим врачом, Анатолий Павлович собрал вещи, попросил дежурного администратора вызвать такси и  вскоре, они с Серёжей приехали на маленький ессентукский вокзал. До поезда было ещё минут сорок и они присели на жёсткие кресла в темноватом  зале ожидания. Сережа уткнулся в смартфон, а Анатолий Павлович стал смотреть на большую картину, висевшую на стене. На ней был изображён Лермонтов, во весь опор скачущий на вороной лошади по горной дороге.  В отблесках вечерней зари, чуть блестели эполеты. Горы огромными тяжёлыми пятнами наседали на фигуру всадника, словно стараясь раздавить его. Куда  скачет великий поэт? Так отчаянно скакал его герой Печорин, стараясь догнать  экипаж единственно любимой женщины — княгини Веры…

В купе поезда «Кисловодск-Санкт-Петербург» Борисов всё ещё  думал об увиденной на вокзале картине. И к нему пришла мысль,  что все эти годы без Анны он тоже скакал куда-то в неизвестность, а вернее шёл и шёл, стараясь догнать своё былое счастье. На картине догорал закат, уходил день, чувствовалось, что скачущий всадник был встревожен, несчастен,  и это ощущение, созданное живописцем, уже давно было знакомо Борисову…

Многие приятели Анатолия Павловича советовали ему жениться, подыскав добрую искреннюю женщину, которая позаботилась бы не только о нём, а прежде всего — о Серёже.

Борисов переводил всё это в шутку, а иногда вопрошал: где они добрые и искренние? Такие на дороге не валяются. Но главное, что сдерживало Борисова — память об Анне, нежелание менять что-то важное в устоявшемся без неё мире, травмировать психику сына.

Он вспомнил, как в первые дни после исчезновения Анны, Серёжа спрашивал:

— А где мама? Когда она приедет?

— Она в командировке и очень занята, — отвечал отец. В такие моменты  сердце его начинало ныть.

Когда Серёжа подрос, отцу пришлось всё ему объяснить. Мальчик встретил сообщение без слёз — уже привык жить без мамы, и образ её, видимо, постепенно ускользал из его памяти. Но не сама память. Однажды, когда отец зашёл в комнату Серёжи, собираясь пожелать спокойной ночи, то увидел, как, отвернувшись к стене, мальчик беззвучно плакал. Вздрагивали его маленькие плечи… На столе лежал цветной портрет Анны. Взглянув на него, Борисов вспомнил, как сам сделал этот снимок на берегу реки во время пикника. Анна улыбалась и кричала: «Не надо, не щёлкай — я же не причёсанная…» Но портрет получился удачный. На ветру длинные и густые волосы Анны раскинулись веером, и небо за ней было с набухающими тучами вперемешку с мелкими облаками, а внизу виднелись  барашковые волны. Борисов тогда назвал снимок: «Перед грозой». «Перед бедой», — подумал он сейчас и, выйдя за дверь, ещё долго стоял, прислушиваясь к тишине…

За прошедшие годы Борисов, конечно же, встречался с женщинами. Но всё это было второпях, никто не тронул его сердце. Завязались было у него отношения с главным бухгалтером Галиной Станиславовной, молодой жгучей брюнеткой со статной фигурой, высокой грудью и грустными глазами. Его тянуло к ней, но к себе её не приглашал, боялся  реакции Серёжи. Однажды, когда Сережа ночевал у бабушки, он всё же привёл Галину домой…

Утром вдруг открылась дверь спальни, и вбежал… Серёжа:

— Папа, мы сегодня  поедем в зоопарк? — звонко выпалил сын.

Увидев в кровати рядом с отцом незнакомую женщину, Серёжа резко повернулся и выбежал из комнаты. Как случилось, что Ангелина Степановна привезла внука раньше, он так и не понял. Слава Богу, её самой в доме не было…

Проводив Галину Станиславовну, Борисов пошёл в комнату сына. Тот, глядя в окно, сидел на кровати.

— Сынок, ты обиделся на меня? — тихо спросил Анатолий Павлович,  садясь рядом.

Серёжа пожал плечами:

— Она что, будет твоей женой?

— Нет, конечно, нет, — заторопился с ответом отец, — Просто мы вместе работаем. В общем, ты уже взрослый парень — должен понять меня… Если думаешь, что я забыл твою маму, то ошибаешься! Но её же нет, Серёжа! Нет! Сыночек мой, ну прости меня…

Серёжа повернувшись к отцу, обнял его за шею. Обнявшись они долго сидели молча на низкой детской кроватке, пока сына не сморил сон.

 

 

3.

 

…Из Ессентуков  они приехали поздно вечером. На такси добрались до дома  и сразу легли спать. Мальчик быстро уснул, а отец всё думал и думал над своей неудавшейся жизнью. В последние два — три года он почти не вспоминал Анну. Лишь изредка, внезапно проснувшись среди ночи, его мучила уже ставшая привычной тревога. Было ощущение, что не известно где, кто-то его ждёт. Нет Анны,  давно умерла мать. Только с ними,  Анной и матерью, Борисову было хорошо в жизни… Когда они жили, он ни о чём особенно не задумывался, даже не догадываясь, что есть на свете разрывающая душу тоска. Когда эти две женщины были рядом  с ним, ему казалось, что  в его жизни будет всегда спокойно, уверенно, цельно. Конечно, случались и тогда тревоги и беды, но все они казались  незначительными, временными, сиюминутными…

Борисов вдруг понял, почему так было. Потому, что его, Борисова, любили. И любил он…

На другой день он встал раньше обычного, хотя было воскресенье. Опять пришли вчерашние мысли. Захотелось что-то сделать, чтобы они прошли, пролетели, испарились. Он вдруг подумал: а что если съездить сегодня с Серёжей на родину, в село Котово, где он родился? Всего-то двести километров! Пора, давно пора побывать на могилках отца с матерью, проведать тётку Клаву. Оно вроде и рядом, родное село, да уже который год он никак не мог выбраться из-за бесконечных хлопот на работе…

Часа через полтора они с Серёжей уже катили на своём серебристом «фольксвагене» по узкой, но довольно хорошей, асфальтированной дороге.  

Путь лежал между  жёлтых, словно позолоченных после жатвы полей. По-летнему было жарко, хотя август доживал последние дни, в небе уже шелестели журавлиные клинья, а в придорожной лесополосе падали на землю, начинающие иссыхать листья тополей.

Борисов ехал в отцовский дом, в котором жила младшая сестра матери, Клавдия, потерявшая на афганской войне мужа, да так и оставшаяся вдовой. Как ни сватали её мужики — не пошла. То ли не могла забыть своего чёрнобрового гармониста Петьку-танкиста, то ли наловчилась жить одна, думать о себе, о своих близких — сестре и её семействе и — больше ни о ком. Анатолия она любила по-матерински, с самых малых лет возилась с ним, улаживала дела в школе, чем здорово помогала сестре, вечно пропадавшей на молочной ферме.

Клавдию они не застали, но хата  была «примкнута» веточкой берёзы, вставленной в металлическую проушину. В комнатах было тихо. Пахло мятой, душицей, зверобоем. Тётка увлекалась сбором лесных трав.

Вскоре пришла и она. С порога крикнула:

— Кто тут без хозяйки командует?

— Здравствуй, тёть Клав, — вышел в прихожую Анатолий Павлович, и, видя, как меняется в лице пожилая женщина, подхватил её, обнял и, поцеловав в щеку, прижал к груди.

— Толечка, мой родненький, как же ты сподобился-то? — Клавдия присела на некрашеную дубовую лавку, и на глазах её появились слёзы. — Думала уже не увижу тебя никогда, помру тут в одиночестве. Ой,  а это кто такой выглядывает?

Вышедший вслед за отцом Серёжа засмущался, потупился.

— Никак Серёженька? — Клавдия сидя обняла мальчика и поцеловала  его в макушку, — вы, ребята, извините, я сейчас чуточку посижу и  всё приготовлю, буду вас угощать-потчевать...

— Да, не надо беспокоиться, — сказал Анатолий Павлович. — Продукты мы с собой привезли. Серёжа, сходи,  принеси из машины наши припасы…

— Ну, а как насчёт картошечки с салом и огурчиками малосольными? — Клавдия Петровна встала и, переваливаясь словно утка, пошла в чулан. — Я ведь помню, что ты любил поесть…

— Против картошки не устою, тем более с салом, — засмеялся Борисов. И когда Серёжа принёс пакет с продуктами сказал:

— Ладно, ты хлопочи, Петровна, а мы на кладбище сходим.

— Сходите, родимые, сходите, — сказала розовощёкая, уже совсем успокоившаяся после внезапной встречи Клавдия. — А потом  сразу домой — ждать буду…

Деревенский погост был за дальним прудом, и Анатолий Павлович решил  пройти по деревне пешком, чтобы увидеть тропинки детства, знакомые хаты и сарайчики. Но многие улицы были перестроены так, что Борисов с трудом узнавал родное село. На повороте красовался новый кирпичный дом с магазином «Сельхозпродукты». Борисов невольно остановился, стал вспоминать: чье же это владение? И вспомнил: здесь во время его детства стояла деревянная хата совхозного кузнеца Ивана Сергеевича Пчельникова. Вспомнив это, он  вспомнил и дочь  кузнеца, светлокосую Дарью, свою  школьную любовь. Она нравилась Анатолию с первого класса — черноглазая, весёлая, вечная отличница. Он любил её тайно, так и не выказав Дарье своих чувств. Она, конечно, догадывалась об этом, но девочка нравилась всем мальчишкам их класса, и Борисов не хотел быть как все —  оттого сторонился Даши.  Правда, как-то сунул ей свои стихи про любовь, но она  не ответила… Из армии хотел, но так и не решился ей написать …

При этом ему почему-то казалось, что она ответила бы, ответила хорошо, но давнишняя, закостенелая гордость не позволила Борисову напомнить о себе…  Тем более, что на втором году службы он познакомился с очаровательной дочерью командира батальона Анечкой — дела у них сладились быстро. С ней и приехал после демобилизации в Котово.

Теперь он стоял и вспоминал Дашу. Она ли живёт в этом красивом доме? Во дворе громко залаял пёс. Высокие деревянные ворота, выкрашенные в зелёный цвет, скрипнули, приоткрылись, и Борисов увидел знакомые чёрные глаза.

— Вы к нам? — спросила Даша, выйдя на улицу. — Наверное, из инспекции?

— Нет, мы совсем из другой организации…

 

4.

 

Она подняла голову и посмотрела Борисову в глаза. Даша по-прежнему была красива той русской сельской красотой, которая сразу бросается в глаза городскому жителю. Но теперь перед ним стояла не хрупкая  девчонка, а взрослая,  осанистая женщина. 

Она внезапно вдруг обняла Борисова, и, прижавшись к нему всем телом, тихо засмеялась. Серёжа, не ожидавший такого, отвернулся и отошёл в сторону.

— Толик, родненький ты мой. — Даша то ли смеялась, то ли плакала, и Борисов не знал, как и что отвечать на эти слова, также обняв её, и чувствуя как забилось сердце от давно забытого чувства уюта и радости.

Но Даша быстро овладела собой, заметила Серёжу и, оборачиваясь к мальчику, сказала:

— Учились вместе с папой твоим, так что не бойся, мальчик, у мамы его не отниму…

Они сели на лавочку, вкопанную у забора и начали вспоминать школу, ребят, с кем учились. Серёжа подошёл, сел со стороны отца, но Даша пересела, к мальчику, обняла его и поцеловала в белобрысую голову.

— Похож на тебя, как две капли воды, — засмеялась Даша, — с ним тебе можно без документов куда хочешь проходить…

Узнав, что Борисовы идут на кладбище, она  воскликнула:

— А можно с вами? Я тоже хочу могилки тёти Веры и дяди Паши проведать, да и у мамы давно не была.

Подождали, пока Даша сходила в дом переодеться, и дальше пошли втроём. Она рассказала, что после окончания сельхозтехникума вышла замуж за шофёра Вовку Занина, того, что учился на год старше их. Родилась дочь Алёнка. Вовка занялся фермерством. Дом поставили. Она знала, что он любит её с самого детства, хотя сама по отношению к нему не могла ответить тем же. Почувствовав это, со временем Вовка запил, стал куролесить, чуть было не завалил весь их семейный бизнес…

— Ладно, расскажу после, — сказала Даша — они подходили к кладбищу.

Здесь было тихо, даже торжественно. Памятники и кресты на могилах стояли словно стража. Борисов помнил, где лежат родители, но за последние два года кладбище разрослось и, если бы не Даша, пришлось бы изрядно поплутать.

— Вот сюда за осины надо, — сказала она и первой пошла вперёд. Над могилами родителей разрослись клёны. Нападавшие с них листья завалили памятники, и Борисову пришлось разгребать листья руками, пока не показались две чёрные плиты с именами и годами жизни родителей.

Все трое стояли молча. Дарья поняла, что ей не следует мешать приезжим и пошла по аллее в сторону церковки, к могиле своей матери.

— Вот, Серёжа, здесь похоронены твои дедушка и бабушка, — сказал Анатолий Павлович и почувствовал, как предательские слёзы медленно поползли  из глаз.

Серёжа  наклонился, положил букет полевых цветов между могилами и вдруг стал вырывать сорную траву, растущую возле плит.

— Это ты правильно делаешь, — сказал отец и присоединился к сыну. Вскоре повилика была полностью вырвана. «Что же это Клавдия Петровна упускает, надо сказать, чтоб пришла сюда с граблями и тяпкой», — подумал Борисов, но вспомнив, больные ноги тётки, остыл. «Самому надо чаще приезжать, моралист», — мысленно отругал себя Анатолий Павлович.

Подошла Даша, и все трое  пошли к выходу.

— Так как же у тебя дальше-то судьба сложилась? — спросил Борисов.

— Я ж говорю — пить начал Володька. Иногда руку на меня поднимал. Бывало, одумывается, просит прощения, а потом — опять. В прошлом году вместе с сослуживцем Колькой Цыбиным из Черняховки поехали на Донбасс проведать отца. Отца уже при них убило украинским снарядом, и ребята сразу записались в ополченцы. А ещё через полгода Володька погиб. Из Луганска в Котово приезжали двое военных, вручили мне орден, которым мужа наградили посмертно. Вот и всё…

— И с кем же ты живешь сейчас?

— Живём вдвоём с Раечкой, доченькой моей. В делах фермерских батя мой здорово помогает, он хоть в кузню уже не ходит, но ещё крепкий,  ухватистый. Раиса в этом году в пятый класс пойдёт. А ты, Серёж? В седьмой? Понятно. Хотя живу не только с дочкой. Дом большой, поэтому, когда потянулись беженцы с Донбасса, взяла на постой две семьи. Обе в колхозе работают. К весне им квартиры обещали, а зимовать, вместе будем. Ничего,  люди хорошие, добрые.

Даша вдруг остановилась. Прямо перед ними с пригорка открывалась синяя лента реки.

— Помнишь, Толь, как мы тут всем классом выпускной отмечали? — она улыбнулась, вспоминая это событие.

— Помню, — Борисов вздохнул. — Много воды утекло с тех пор…

— Вода утекла, а память осталась и никуда ей не деться, пока мы  живы — сказала Даша и вдруг воскликнула: — А давайте купаться? Я сегодня на кукурузное поле собиралась ехать, поэтому купальный костюм прихватила, чтобы отмыться потом от пыли. Ну как, Серёж?

— Давайте, — мальчик взглянул на отца и, увидев его одобрительный кивок, стал снимать футболку.

Река была неширокая, но стремительная, похожая на горную. Где-то под брегом били ключи, и почти всегда, даже в большую жару, вода была прохладной. В памяти Борисова остался случай, когда от холода свело ноги  у одноклассника, восьмилетнего Севки.  Севка утонул, и тело его  водолазы нашили только на второй день аж в Осиновском  водохранилище.

Когда пришли на невысокий, глинистый берег, Серёжа увидел стайку ребятишек своего возраста и с согласия отца побежал знакомиться.

Борисов порадовался, что сын как бы ожил здесь, в Котово, и с этим добрым чувством он присел на траву. Даша опустилась рядом, будто забыв, что идея купаться принадлежала ей.

Вблизи река казалась не такой быстрой. Мерное журчание воды успокаивало, расслабляло. И река, и хаты на взгорье, и треск мотора тракторов, пашущих поле на другой стороне реки, главное — сидящая рядом Даша — всё это на второй, а то и на десятый план отодвинули в душе Борисова тревоги, с которыми он приехал из Ессентуков.

— Пап, а можно переплыть на ту сторону реки? — подбежал разгорячённый Серёжа. — Ребята приглашают...

— Давай, — сказал Анатолий Павлович — зря что ли ты в плавательную секцию ходишь третий год. Только не прыгай головой вниз — река не очень глубокая, а дно каменистое…

— А меня возьмете с собой? — спросила  Дарья, поднимаясь.

— Возьмём! — Серёжа кричал уже издали, вприпрыжку подбегая к пацанам, собравшимся на берегу.

 

5.

 

…Поздно вечером  отец с сыном возвращались в город. Пока ехали, вспоминали, как Серёжа быстрее всех переплыл реку, как тетка Клава охала, увидев оцарапанную о камень коленку Серёжи.

— Клёвая у тебя одноклассница,— сказал сын, развалившись на задних сидениях, — надо же, вместе с нами наперегонки плыла. Но меня не обогнала…

Борисов наблюдал, как плыли ребята и с ними Даша, как в самом конце, когда они с Серёжей вырвались вперёд, Даша чуть ослабила взмахи сильных загорелых рук, и мальчик первым коснулся песчаного берега…

— Понравилась? — Анатолий Петрович вглядывался в ночную дорогу, освещённую огнями фар автомобиля. Ответа он не получил. На миг обернувшись, увидел, что Серёжа спал, привалившись к мягкой, кожаной спинке  дивана.

Борисов вспомнил, как после заплыва Серёжа вместе с деревенскими пацанами убежал ловить удочками рыбу, а они с Дашей, уже переодевшейся за густыми  кустами и причесанной,  побрели в старую берёзовую рощицу, где прошло их детство. Берёзы разрослись, располнели, далеко вверху шум крон был едва слышен под ветром. Шум этот звучал густо, почти торжественно, словно под куполом церковного свода. В церковь они тоже зашли, чтобы поставить свечи за упокой душ своих родителей. Потом шли по тенистой аллее. Аллея была неширокая, заросшая густой травой,  справа и слева разрослась акация, и иногда Борисов и Даша  касались друг друга плечами.

В двух словах он рассказал о себе, об истории с Анной, о тревоге за сына.

Даша молча слушала, и ему вдруг показалось, что она в этот миг находится далеко-далеко, думая о своём. Но когда Анатолий Павлович замолк, она спросила:

— Как жить-то дальше будешь?

Он пожал плечами. Они как-то сразу вдруг остановились, и Даша, повернувшись  к Борисову, сказала:

— А ведь я ждала тебя из армии, хоть и  звали не раз замуж. Что-же ты не написал, Толя? Я ведь знаю, нравилась  тебе…

Она помолчала, глядя куда-то поверх кустов акаций и, не дождавшись ответа, продолжила:

— Тогда не решился, сейчас не знаешь, вижу, как дальше жить… Ведь мы ещё не старые, Толя! Хотя что это я? В судьи записалась. А  сама хороша. Помню, как однажды сунул ты вечером мне стишки свои любовные. Посмеялась. Не понравилось, что без подхода, грубо, показалось, сунул… Хотя жалела потом, стишки те сто раз перечитывала. Да и в армию не пришла проводить, постеснялась. Из-за забора всё высматривала тебя в строю новобранцев, когда в военкомат уводили под гармошку. Эх, гордость наша! Только с годами это понимаешь…

Она опустила голову и стояла перед Борисовым словно ученица у доски, не выучившая уроки. Светлые волосы упали на глаза и напомнили Дашу-школьницу.

Борисов обнял её, и когда она удивлённо посмотрела на него, поцеловал в чуть раскрытые, мягкие губы. Она затихла у него на груди, будто испуганный ребёнок, и вдруг заплакала.

— Поедешь с нами в город? Ко мне поедешь? — слова вышли из него легко, видимо давно готовые, чтобы прозвучать.

— А Серёжа? —  глухо спросила Даша.

— Мне кажется, ты ему понравилась. Во всяком случае, ты первая женщина, с кем он так откровенничал и веселился….

— Да это его ребятишки развеселили, — Даша подняла голову, улыбнулась  и обняла Борисова за шею обеими руками. Затем прижалась губами к его губам, и они долго стояли молча, казалось целую вечность, и  обоим было хорошо, сердца их стучали  рядом…

 Оторвавшись от него, Даша прошептала, словно боясь, что её услышат в осеннем лесу:

— Нет, Толя, так нельзя. Встретились можно сказать, по случаю — и поехали? Так не бывает. Детство давно прошло, родной мой...

— Нет, не прошло, — Борисов опять поцеловал Дарью. — И никогда не пройдёт!

 И, вспомнив её предыдущие слова, сказал:

— Воды утекло много, а память осталась…

Даша опять пошла рядом, потом встрепенулась и, словно девчонка, побежала по тропинке вниз к реке. Одной бежать ей было просторно, и вскоре, она разгорячённая, с  растрёпанными на ветру волосами уже стояла опять на берегу, откуда они ушли полчаса назад.

Борисов подошёл, обнял её и почувствовал, как дрожат её плечи. То ли её так взволновал разговор, то ли всё же замерзла после купания.  Анатолий Павлович  снял пиджак и накинул его Даше на плечи. Они смотрели на синеватую текущую внизу воду, пока не подбежал весёлый Серёжа и сходу не  уткнулся  в них, сразу в двоих.

 

6.

 

 

…Чуть позже, после ужина, Борисовы прощались с тёткой Клавой. Она плакала, звала приезжать почаще, и Серёжа сказал:

— Обязательно приедем. Правда, пап?

— Конечно, — ответил Борисов и удивился быстроте и  искренности своего ответа. От этого Серёжиного вопроса у него словно включился свет в душе. Яркий, тёплый, долгожданный.

…Затрещал сотовый телефон, лежащий в нише автомобиля. Борисов сбавил скорость, взял телефон в правую руку. Звонила Галина Станиславовна.

— Тебя можно будет сегодня увидеть? — спросила она.

— Мы — за городом, — ответил Борисов, — буду дома  ближе к полуночи…

— Я подожду, — Галина отключилась.

В свой двор они въехали, когда вовсю светила луна и мерцали далёкие звёзды. Выйдя из машины, Борисов начал доставать из багажника банки с солениями и вареньем — гостинцы от Клавдии Петровны.

— Анатолий Павлович, — окликнул его знакомый женский голос.

На скамейке возле детской площадки сидела Галина Станиславовна. Она встала и подошла к автомобилю.

— Ты извини, — мельком взглянув на спящего в «фольксвагене» Серёжу, сказала она — но срочно, к завтрашнему утру, нужна твоя подпись на бразильском контракте.

— А что Пестряков? — спросил Борисов, — у него же есть право подписи.

— Контракт серьёзный — нужна твоя, — сказала Галина и грациозным движением вытащила из папки документы. И пока Анатолий Петрович при неоновом свете ночных ламп, наклонившись над капотом, подписывал бумаги, он чувствовал, как она безотрывно смотрит на него сверху вниз.

— Пожалуйста, — он протянул листки Галине и увидел грусть в  её красивых глазах, упавший на лоб смоляной локон, который он так любил поправлять, когда они оставались одни…

Ему захотелось сказать ей что-то хорошее, ободрить её, но внутри Борисова жил сегодняшний шумный и счастливый день, в котором не было места этому разговору…

— Ну я пошла? — спросила она.

— Я сейчас подвезу, —  засуетился Борисов, — вот Сережу отправлю в квартиру и подвезу.

— Спасибо. Вон за углом такси меня ждёт, — Галина отошла на несколько шагов и  остановилась.

— Может мне отпустить такси?, — повернувшись, спросила она после небольшой паузы.

— Нет, Галя, езжай. Ты прости меня, пожалуйста, — ответил Борисов, нажимая на слово «прости». И по этой простой фразе обоим стало многое понятно…

Серёжа открыл дверь автомобиля и, стряхивая с себя сон, опустил ноги, обутые в белые кроссовки, на асфальт. Он увидел уходящую со двора Галину Станиславовну, замершего у открытой дверцы отца и, закинув за плечи старый серенький рюкзак, подхватил банку с малиновым вареньем.

— Пошли что ли?

Не дожидаясь ответа, Серёжа пошёл к подъезду. Пошёл уверенно, словно большой, словно не было бесконечного дня в деревне, беготни с пацанами по лесным тропкам, купания в быстрой и прохладной реке…

Серёжа шёл чуть откинув голову, напоминая походку своей матери, и образ Анны мелькнул вдруг в сознании Борисова, возник словно внезапная вспышка сорвавшейся звезды на фоне ночного неба…

Анатолий РОЩУПКИН.

Сентябрь— октябрь, 2016 г.