Публикуем произвдения победителей областного конкурса в честь 100-летия со дня рождения А.В. Калинина «Остаться с вечностью вдвоем»
Категория: «старше 35 лет».

ПОЭЗИЯ

 

Первое место

 

Алексей Глазунов

Конокрад

 

Есть уздечка в кармане,

Есть цыганская страсть

Та, что тешит и манит…

Да поклялся не красть.

Только сдержишь ли слово…

Вёл оврагом крутым

Скакуна вороного…

Тут и встретился им.

«Вы же люди… Поверьте…

Не со зла я… Эх, мать…

Мне бы раз перед смертью

На гитаре сыграть».

Небо в звёздном угаре

Заблестело от слёз.

И швырнули гитару

Ту, что бережно нёс.

К ней приник он щекою,

Словно к морде коня.

И лишилась покоя

Степь, от песни звеня!

Непривычно и странно

Было душам селян –

Так нежданно и страстно

Бил по струнам цыган.

Каждый думал, тоскуя,

Глядя в тёмную даль:

«За игру, за такую,

И коня, брат, не жаль…»

 

Второе место

Ирина Коротеева

* * * 

Ты думаешь: «Зелёная река…»

И вот твоя прозрачная рука

Хватает за хребты крутые волны,

И раколовки пескарями пОлны,

И берега осокою остры.

Закусывая солнечной галетой,

Ты без остатка выпиваешь лето.

А если через луг, наперерез –

ПолнЫ дубы и сосны до небес.

 

Дубы полнЫ и сосны до небес:

Заступник твой, твоя обитель – лес.

И ты пойдёшь сквозь ельник на осины,

Подумаешь: «Как, Господи, красиво!»

И кто-то с тонкой ветки подтвердит,

Что лучший день: настоянный, осенний.

Октябрь – твой приют, твоё спасенье.

И тихо и покойно на душе,

Что все твоё – оплачено уже.

 

Твоё давно оплачено уже.

Метёт зима холодное драже,

Ты дышишь над коричневою чашкой,

День нынешний как будто бы вчерашний.

А вьюговей январский за окном

С березами танцует по просёлкам,

Все норовит пообниматься – к ёлкам,

И, заметавшись между старых груш,

Намается да и уснёт к утру.

 

…Намаявшись, уснёшь и ты к утру.

Как ни крути, а новый день – к добру:

Жердёлы закипают белым цветом,

И сплетничают воробьи об этом.

Ещё про то, что майский день хорош,

Чтобы уйти и чтоб вернуться снова

Осокою, январским ветром, словом

Прозрачным, как зелёная вода.

И ты согласно улыбнёшься: «Да…»

 

 

Третье место

 

Людмила Андреева

 

Калинину

 

Не стреножены горе-темами,

Блефом будней и беззаконий –

Принеслись к водопою Времени

Незабвенные были-кони.

В гривах – сочное многоцветие,

Лебеда да полынь кудрявая...

А на сёдлах – из лихолетия –

Пыль военная, стародавняя.

Ржут восторженно – сладкозвучные,

Ненасытно пьют воду синюю.

Ты почувствуй, как – неразлучная –

Рядом с ними – душа Калинина. –

Ей отрадно, светло, немаетно.

Небо льётся в  неё – безгрешное.

Сколько Жизни, Тепла и Памяти!

Всё по-прежнему.

Всё по-прежнему...

 

Поощрительные призы

 

Ольга Немыкина

С любовью к…

 

На хуторе светло, благословенно…

Здесь солнца луч восходит от земли.

А в небе по-особому душевно

Курлычут, пролетая, журавли.

И воздух, напоённый росной влагой,

Струится мягким светом над землёй.

И я спешу склониться над бумагой,

Чтоб яркий миг остался жить со мной.

Здесь вербы над рекой простёрли руки,

А в птичьих трелях - звонкий непокой.

Не выдержу я с хутором разлуки,

Снедаемая грустью и тоской.

Душа ему тихонечко расскажет,

Как за него неистово болит.

На сердце расставанье ношей ляжет,

Но близость встречи снова вдохновит.

Услышу пчёл весеннее гуденье,

Обрадуюсь игривости козлят…

И до небес подскочит настроенье,

И слёзы от восторга заблестят

 

 

Владимир Хлыстов

А я родился в пору сенокоса…

 

Страницы памяти рассеянно листая,

Я окунаюсь в давние года.

И вижу поле без конца и края,

Сквозь дым летящие в пространство поезда…

 

Родился я в ту пору сенокоса,

Когда и воздух травами пропах,

И падали серебряные росы

И застревали звёздами в стогах.

 

Наверное, с тех пор в душе осталась

Раздолья русского раздумчивая синь,

Степных рассветов утренняя алость,

Ветров осенних ноющая стынь.

 

И запах хлеба, и томленье тайной,

Когда зимой, усевшись у огня,

Рассказывала мама, как «случайно

В горошке полевом нашла меня».

 

Трещали в печке жаркие поленья,

Я весь, как птенчик, превращался в слух.

И так уютно было на коленях,

И сладко так захватывало дух! 

 

Александр Прохода

На лимане

 

Поволока синяя тумана,

В пойме Дона сладко дремлет плёс;

А на сонном острове лимана

Беспричинно лает чей-то пёс.

 

Ржавый остов старого причала

Привиденьем плещется вдали.

Отраженье заводи качает

Старых крыш кривые горбыли.

 

На пруду охотником бывалым

Цапля одноногая стоит.

В зазеркальной глади лучик алый

Полосой рассветною горит.

 

Небеса румянятся стыдливо,

Засмотревшись на чужие сны;

А меня покорностью пленило

Жёлтое молчание луны.

 

 

Ирина Дьяченко

Память крови

 

На коня - без седла, босая,

По росе нагайкой стегаю.

 

Разметались чёрные косы...

По тропинке лечу к белым плёсам.

 

Холодна вода - режет кожу,

Отпущу коня, не стреножа.

 

Пусть напьётся всласть ранним утром,

Когда волны, рябью некрупной.

 

Да, по зорьке - в степь за рекою,

Где тюльпаны - алым прибоем.

 

Затрепещет душа, задышит,

Полетит в поднебесье... Выше...

 

Распластает над степью крылья,

Память сердца разбудит былью.

 

Осыпаются в диком поле

Лепестки. Ранят эхом боли...

 

Для души казачьего кроя

Цвет лазоревый -

Память крови.

 

 

Татьяна Волокитина

Свето-мир А. Калинина

 

Киноварь и сажа… Краски мечутся

По палитре… Отыскав тона,

Вновь на холст мазки текут  предтечами

Правды той, что скрыта в письмена.

И теплей, теплей цвета и линии…

Под усердной кистью и душой

Проступает «свето-мир» Калинина

Родниковый, мудрый и большой.

В «тихих вербах», солнцем позолоченных,

Ранью хутор Пухляковский спит,

Осиянно из романов, очерков

Красота Отчизны говорит.

«…вешних крыльев плеск» цветной, неистовый,

Вдруг, проникнет в сердце и замрёт,

А навстречу нам «цыган» бесхитростный

По степям лазоревым идёт.

А за ним – «курганы», ночи лунные,

Курени станичных казаков,

Фронтовые будни и табунные

Скачки с гиком и игрой клинков.

Каплет жизнь в этюды крестовинная,

Колоритом, тайнами пленя,

Я рисую «свето-мир» Калинина,

Он высок, как небо…

 

ПРОЗА

Первое место

Анатолий Павленко

 У калитки.

                                                                      (рассказ)

 

Дед Егор совсем состарился. Хоть на глаз глянуть, хоть по паспорту, а девятый десяток давно разменял. И сидит дед летними днями напролёт на лавочке у своей калитки. Бывало, наклонится слегка вперёд и чертит что-то хворостиной на пыльной земельке против ног своих. Чертит и чертит, то разгладит подошвами башмаков пылючку, разровняет её и художничает. А может, что высчитывает? Бог его знает! Народ, особенно по выходным дням, шмыгает туда-сюда по переулку – кто на рынок, кто с рынка, кто куда. Дед Егор нет-нет, да и затронет кого-нибудь «разговоры разговаривать» или «новостей каких спросить всё ж оно к разнообразию «стариковской старости». Соседи – всё теперь молодёжь. Затронь кого на разговоры: «Не-е-е!» – бегут все «кудысь», торопятся. Некогда им! А рядом, та вот, через изгородь, сосед деда Егора живёт – Василь. И по годам ровня. Но сколько уже десятков годов живут бок о бок, но никакого благожелательного контакта между ними никто не заметил. Живут себе и живут. Людям зла не чинят.

Вот и сегодня утром, чуть жаркое, летнее солнышко поднялось, спряталась ночная прохлада под огромным, раскидистым орехом, а дед Егор тут как тут, примостился уже на своей лавчонке у калитки, в холодке.

Подъехала и остановилась легковушка. Из неё выпорхнула молодица и заторопилась в сторону рынка.

Росистое утро покорно сдалось палящим солнечным лучам, и с каждой минутой летний, степной зной всё настырнее и настырнее демонстрировал свою беспощадность.

Водитель легковушки приоткрыл дверь своей машины и закурил сигарету.

 - Сынок, иди, садись рядом в холодке, что ж на солнцепёке жариться! Захвати и мне сигаретку… Никак на рынок супружницу привёз?

 -  Ну, да! Я не люблю по рынку с ней.

 -  О-о! Женщины – они девчата такие: их мёдом не корми – дай по рынку пошастать. Всякие там рюшечки-тряпушечки… А бы шо дельное, а то так… Хорошая у тебя машина! Красивая! На рыбалку на такой бы! Рыбалкой не увлекаешься? Нет? Жаль!.. Хорошая машина! А я вот сижу, солнышко пригревает, утренняя роса стала испаряться и, вроде, как рекой запахло, водорослями и молодой кугой. И так захотелось на рыбалку! Снасти у меня всегда в порядке. Червей токо копнуть, да всего там по мелочи…  Пырхнулся я, было, к Василю сходить, потолковать насчёт рыбалки. Василь – это сосед мой, такое же древнее ископаемое, как и я. У него в гараже стоит машинёнка. Так хоть бы ездил на ней куды, а то выкатит её из гаража, со шланга обольёт и тряпкой полдня елозит, елозит, дыры скоро попротирает. Намекну когда-никогда насчёт рыбалки, так куды там: «Лишний оборот колеса!..» Сам на ладан дышит, а всё в тревожном волнении – чи ни стёрся там какой протектор. Жадюга ещё тот! О-о-о! Вот тебе и обозначился! Глянь: выглядывает из-за калитки. Иди сюды, статуя плешивая! Пусть двор твой хоть трохи проветрится от твоей трухлявости. Не хочет! Ушёл! Василь – он и есть Василь! Завидки берут, что ко мне подходят люди разговоры разговаривать какие или ещё что… Не рыбачишь, значит?.. Как ни крути, но если на рыбалку – то на Маныч! Если где в прудочке примоститься – какой интерес?! Кода-никода клюнет какая-нибудь плотвичка с палец и та сорвётся с крючка, червяка стащит, и – плюх в воду, шмыг долой, как, вроде, насмехается, думает, что я расстроюсь. Нужна ты мне была! Червяков на вас, вертихвосток, не настачишься! Нет! Маныч – другое дело! Бывало, только замахнёшься удилищем, поплавок ещё воды не коснулся – тут же тебе в полсекунды времени – хвать! – леска струной звенит, удилище в дугу, а в душе тревога молнией бьёт: «Не ушла бы рыбина!» Та, куда ей деться! Крючки у меня надёжные! Это у Василя хлюпкость всякая, не крючки… На Маныч бы – оно, конечно! В молодые годы проще было – прыг на мотоциклет и запылил по степным накатам, хоть где какая ямка или промывина поперёк дороги, а молодому организму оно-то и нипочём, даже в радость. А сейчас: кинешься что подладить в сараюшке молотком или пилой деревяку какую перечиргыкать – так шпыгнёт под рёбрами или в плечо вступит нытьё болезное – так ото и всё. Старухе, хоть, не говори, не жалуйся, тут тебе целую пригоршню таблеток суёт, где и берёт столько?! А попробуй откажись – «брехуном» обзывается. Холера! Баба как баба была, а сейчас хуже ВасилёвойПалашки – слова доброго  не услышишь. Василь, тоже – мякиш хлебный! Поперёк своей гундявки и слова не вставит. Кодась, может, в пятьдесят шестом, читрохи раньше, на собрании премировали колхозников за трудовое прилежание, и ей грамоту; так она давай слово держать в благодарность, мол, спасибо, я работала хорошо, теперь ещё лучше буду работать – всю картошку с сорняками уничтожу! Смеху-то было! Смеху!.. Так Василь давай защищать её, якобы,  от волнения она запуталась в озвучании словесном. С тяпкой – оно-то привычнее управляться или по хозяйству – чё ни буркни скотине – всё понимает. Скотине не слова, интонацию озвучь, всё поймёт! А тут люди! Любого пихни на сцену, президиум рядом, -  всякий разволнуется. Защитник нашёлся! Мякиш – он и есть мякиш! А жадный! Жадней поискать – не найти! Чё ни попроси – не даст! Дружок, называется! И сердится неделю цельную, как капризная баба. Чё сердиться?! По нашей стариковской старости, бывает, если и выскочит какое каверзное слово, так без злобного сердца, так, для разговору. Чё сердится? …Ох! Солнце распеклось! Ты, сынок, двигайся сюды, на край, тут тенёк поплотней… Вот, я тебе расскажу один случай. Давненько, правда, было. Поехали мы с Василём на Маныч, на рыбалку с ночёвкой. Модно тогда было с ночёвкой. Мой моциклет был на ходу ещё. Едем, а тут дорога через село пошла. Тычет он мне в бок и спрашивает: «У тебя деньги есть, а то я сигареты дома забыл, трудно с ночёвкой без сигарет.» Было у меня три рубля, ну, тогдашними ещё, думаю: сдачи принесёт. Так он на всю трёшку сигарет припёр. До сих пор долг отдаёт. Сходить, что ли, ли к нему, та, может, сладимся куды на рыбалку? Не, не пойду! Подумает ещё, что за долгом пришёл. Или пойти? Так ото ж: приехали мы под вечер, закидушкипозакидали на судака. А судак, он по тёмному будет браться. Время коротаем. Развели костерок, харчи повытягивали из сумок. Сидим. Жуём. Болтаем… Смеркается. А Василь, он как дитё малое, чуть свечереет – уже тебе зевота у него, спать ладится. Натягал соломы от скирды и мостится. Ну, думаю, - это мне одному всю ночь бессоньки – и свои, и его закидушки проверять. Совсем совести нету! Та откуда она у него возьмётся?! Василь – он и есть Василь! Так вот… Вдруг, слышу шаги, трава шуршит, бурьян сухой потрескивает, а тут ещё свет от костра в глаза бьёт, а вокруг уже темень такая обнаружилась, что и смелому страшно. Раз! – и проявился человек из тьмы кромешной, как привидение какое, а ж по телу мурашки пробежали. Остановился он и говорит: «Доброго здоровьица,  добрые люди! Вижу, костерок горит, не прогоните, если погреюсь немножко?» Подошёл ближе к костру, а на нём одежда поизорвана местами, неухоженный сильно, на одной ноге ботинок, а на другой – башмак, как у физкультурников, спортивный башмак. И тут смекаю: бродяжный человек, должно быть…

 - Бомж, наверное?

 - Ну, да, да… Сейчас, вроде, так их называют. Ну, говорю, чё не погреться. А тут и Василь поднялся с лежачего положения, сел, глаза вытаращил. Молчит. Я и говорю ему: «Вот человек, погреться ему, мол…» Ну, слово за слово, разговорились. А Василь с расспросами: что, да как, да откуда, чего, мол, бродяжничаешь? Думаю: нет, не дам в обиду человека! Василь – он и есть Василь! Стыдоба! Срам сплошной! Та разве ж угомонишь такого! Добился своего, рассказал бродячий человек про судьбу свою горемычную…О-о-о! Глянь: бабы с полными сумками с рынка идут, из стороны в сторону переваливаются, как сдобные пампушки. Худеют всё! Понапихали в сумки колбас всяких да печеньев, зубов не жалко. Поистераются враз, а других где взять потом, в старости. На всю неделю запаслись, а съедят за два дня. Худеют! Так вот… Работал он в Клиновой, это от нашего хутора километров тридцать с гаком. Посёлок большой, по-моему, даже районного значения. Работал, значит, он там на хорошей должности, что ли заведовал мастерской по ремонту телевизоров. И семья у него состоялась. Малец  рос на радость. Жена миловидная такая – из красивых красавиц. А тут, какие были предприятия, понакупили компьютеров  разных. А как с ними обращаться, никто понятия не имел. Это сейчас, всякое дитё, ещё на горшок ходит, а уже тычет пальцем по клавишам, а картинки цветные, так и мелькают, как скаженные. Так вот: обратились к нему, а он, видно, смекалистым был, быстро разобрался, что к чему и приобрёл известность и уважение. А один из больших начальников предложил ему возглавить курсы по обучению всяких людей с этих предприятий. Взялся он за это дело, да так увлёкся, что не заметил, как его жинка закружила с тем начальником не на шутку. И решили они избавиться от нашего рассказчика. Сочинили выдумку, будто он брал с народа деньги за обучение и – себе в карман, а в документациях подтасовки какие-то обнаружились. Ну, то да сё – дело в суд, да на всю катушку! Вот видишь, сынок, как этому женскому роду доверяться? Э-э-э! Не зевай только! Видишь, как оно бывает… Если не сбрехал – жалко мужика!

 - А  как он выглядел? С виду какой, высокий, полный?

 - Какой полный! Что ты! Худющий, зарос, не бритый. Глаза запомнил – дюже грустные. Жалко мужика! Лучше б Василя посадили – одно трёт свою машину тряпкой. Хоть бы ездил куда, а то так! А скупой, не приведи господи! Попроси у него закурить, думаешь, даст? Ага!

 - Деда! А на его руки вы не обратили внимания?

 - А чё, руки? Руки как руки. Мы его едой угостили, брал руками, ел. Голодный!  - ясно было. Правда, Василь, я б ото и не заметил, спрашивает Василь: «Ты где это двух пальцев лишился? Никак в циркулярку попал или ещё как?» Пристал к человеку, стыда нету совсем. Василь – он и есть Василь! А пришелец тот помолчал, помолчал, потом и говорит: «Кольцо обручальное…снять не мог… Ударила дурь в голову, что смерч какой, схватил топор, руку на колоду и…рубанул с замаху…»Такое молчание меж нами образовалось, что даже ночные сверчки, и те умолкли. Василь, так тот скукожился весь и застонал ещё вдобавок. Жалостливость свою напоказ скорей. Василь – он и есть Василь! Чё скажешь?! А мужик тот вынул из кармана примятую пачку папирос, выковырял из неё одну папироску, нам предложил. Я-то не стал брать, посовестился, а Василь, разве, откажется надурняк? Э-ге! У самого на всю трёшку сигарет в сумке. Жадность так внедрилась в его кубышку, что вместо волос из головы колючками острыми торчит. У человека такая трагедия случилась, слушать и то боязно, а ему хоть что – лишь бы цигарку надурняк. Выкурил так, что и выбрасывать нечего было. Смотрю: мостится на соломе, зевает. Спи, давай, засыпай! Пусть тебе не судак приснится, а рак здоровенный, с корявыми клешнями, да чтоб откусил тебе жадность твою и ещё что-нибудь впридачу!

 - Дедушка! Идёт моя жена с рынка. Спасибо вам за скамейку, за холодок!

 - Постой, сынок! Тут как же всё кончилось… Василь, как только наполнил всё пространство над степью своим храпом, пошёл я проверять закидушки, вернулся, а пришельца и след простыл. Я давай звать: «Эй-эй!..”»– молчок. Ну, думаю, украл что-нибудь, и дёру. Ой, Боже! Давай смотреть, давай смотреть! В костёр подбросил сушняка и вижу: рядом с харчами лежит та его помятая пачка и папироски в ней есть. Забыл, должно быть. А так ничего не тронуто.

 - Оставил он вам, дедушка! Прощайте! Недельки через две, как с делами управлюсь, поедем с вами на Маныч на тоже  место. Согласны?

 - Как величают тебя, сынок?

 - Валентином.

Машина завелась и тронулась.  Вдруг дед Егор замахал руками: «Постой, постой, сынок! Чуть не забыл… тут один прохожий поведал мне недавно, будто энтой зимой чабаны возили подводами солому от скирды и обнаружили в ней мёртвого человека. Видно, замёрз в лютый мороз. Говорили, что на левой или на правой руке не было пальцев. Видишь, как оно вышло? Ну, с Богом! Езжай, сынок, езжай!»

Валентин вёл машину, жена что-то рассказывала о своих покупках, но он её не слушал. Рассказ деда не выходил из головы. Уж много в рассказе его схожего с тем, что он знал о своём отце. Мать о нём говорить не любила и не сохранила ни одной его фотографии, но рассказала однажды, что он сидел в тюрьме то ли за растрату, то ли ещё за что-то, и что отец незадолго до тюрьмы, разделывал крупного сазана топором, и один из ударов пришёлся по пальцам левой руки. Из тюрьмы не вернулся, и где он – никто не знает. Да и живой ли? «Всё же, если с дедом Егором поехать, найти этих чабанов и расспросить… Раз замерз человек – где то ж его похоронили?» – мысли путались в голове у Валентина, наскакивали одна на другую, то разбегались в разные стороны, то вдруг соединялись и вихрем кружили разум.

Недели через две Валентин подкатил к хатёнке деда Егора, но на лавочке деда не было. Калитка была на запоре и открыть её не удалось. Из соседнего двора вышел дед Василий.

 - Кого тебе надо, добрый человек?

 - Да я к деду Егору. То ли он не проснулся ещё?

 - Дед Егор, сынок, надолго уснул. Третий день, как похоронили. Что-то резко слёг, да так расхворался!.. Ну, хоть, не долго мучился. Так то оно, сынок!.. У тебя, небось, дело какое-нибудь было или так чево?

 - Мы тут с ним, по случаю, вместе на лавочке сидели, в холодке. Разговорились. Дед Егор, видимо, заядлым рыбаком был. Так я пообещал его свозить на Маныч, на рыбалку.

 - Кто заядлый?!  Егор? Ему верить – себя не уважать! Заядлый… Выдумщик он, каких поискать! Чуть ни век жили с ним по соседству – сроду не был он на рыбалке. Удочки по телевизору только и видел. Заядлый… Жадный он был до невозможности! Прости, Господи, говорить что приходится! Так не скажешь тут…  Просидел на своей лавке всю жизнь. Чуть ни у каждого всякого мужика прохожего папироску просил. Любитель был надурняк. Свои курил бы – жил бы ещё! А бабка его, по материнской линии, то же – яблоко от яблони…  В начале войны за узловую станцию такой бой был, такой бой! Самолётов налетело ихних, что ворон на свалку. Бомбы кидали – чуть земля не растрескнулась на куски какие. Ну, чё ж?! Побили наших…У наших, кроме винтовок и вшей, больше ничего не было, может, только у такого, как Егор, полный кисет табаку. Та разве ж он с кем поделится? Ага!.. Ну, а к вечеру бой затих. Выстроились немцы в колонну, грязные, в пылюке и двинулись к нашему селу на передых, видно, а спереди офицер, немчура, на коне, верхом, с биноклем. Приближаются. Наши хаты тогда ещё крайними были… Бабы все в страхе позаховались с детьми кто куда, молодицы сажей морды поизмазали, из-за занавесок подглядывают, а бабка Егора, чё удумала – набрала в подол куриных яиц – и к офицеру, что на коняке верхом, кланяется ему, кланяется. А тот поравнялся с ней, наклонился, схватил пятернёй яиц, сколько смог и все их с размаху швырнул прямо в неё. Срамоту такую не видеть бы никогда! Расскажи кому – не поверят! Деда похоронила, носила в церковь узелок с землёй – святость почитала… Святость!.. Святость яичницей по ней растеклась… Яблоко от яблони… Курил бы свои – жил бы ещё! Живи тут один, теперь! Куды не кинь глазами – молодёжь сплошная… Придумал… Чё не жить было!.. Оно, конечно, выйдешь к калитке, глянешь – сидит, чиркает хворостиной по земле, так, вроде, и ничего, день как день! А по ночам чё? Бессоньки сплошные. Мысли комкаются так, что аж муторно в другой раз. Такое нам, старикам, наказание, если долго живёшь!  А эти дни? И знаю, что Егора уже нету, а глаза сами так и пялятся на его лавку – чи ни сидит там дед? Лучше б сидел!.. Курил бы свои – жил бы ещё! О-хо-хо!.. Ну, доброго здоровья тебе сынок! Пойду я, може чего сделаю по двору, а може и не… Эх, жизня, жизня! ..

Дед Василь скрылся за своей изгородью, оставив Валентина один на один с увядающей надеждой. То ли сочинил дед Егор небылицу, то ли слышал краем уха то, о чём рассказал. Как теперь думать? Поехать к Манычу? Та разве мало там чабанов с отарами по необъятным его берегам? Может они и слыхом не слыхали такую историю? Придумал дед Егор всё это на ходу, придумал! А, может, и правда?!..

Громыхнуло где-то со стороны Маныча, словно пустая, рассохшаяся бочка покатилась по далёкому горизонту, спотыкаясь о чёрные тучи, и рассыпалась томным гулом. Измучившаяся под палящим, июльским солнцем, Сальская степь затаилась в нетерпимом ожидании прохладного дождя, желая скорее напиться вдоволь небесной, волшебной влаги, и запарить, запарить всем своим раскалённым телом, и задышать, задышать во всю свою могучую грудь.

А навстречу этой небесной канонаде, туда, где уже вспенился и загудел седой Маныч, мчалась по степным дорогам легковушка, поднимая горячую пыль. Зачем она торопится туда?.. Знает ли кто?..

 

Второе место

Людмила Шарова

ПРО ДЕДА ПЕТРА

 

рассказ

  

 Здравствуйте, дед Петро!

   - Здрастуй, здрастуй, голубка моя. Давно тебя не видал. Як живешь? Шо-то в твоих глазочках огонька нету. Куда дела? Хто потушив? Или хто порчу навел на тебя, голубка моя? Я  знаю, як любов светится! – заговорил дед Петро с украинским акцентом.

   - Стихи пишите? А песни сочиняете? Так и  играете на гармошке, сидя у дома на лавочке? Вы как-то изменились, - уходя от ответа, спросила я.

     Дед Петро взял меня под руку и повел к скамейке под старым вязом.

    - Время то хоть есть у тебя, голубка моя?

    - Есть! Много времени.

   Я готова была слушать его украинский говорок, смешанный с русским, видеть его искрящиеся глаза хоть целый день.

   - Одной тебе, голубка моя, расскажу о своей беде и радости. А хто меня поймет и услышит як не ты? Ты заметила мои перемены… Верно. Такое есть. Так слухай.

         Он тяжело вздохнул и начал свой рассказ.

   - Ты помнишь нашу последнюю встречу, помнишь, сколько я стихов прочитал тогда и все они были о моей женушке Маруси. Якая, она красивая  в  сарафане с белыми ромашками в моих стихах. Помнишь?

    Как любил расплетать ее русую косу, а как пахнет молоком ее тело… Вам женщинам этого не понять!

    Бывало, с Марусечкойбежим  к речке, чтобы успеть окунуться в водице на рассвете.

 Сколько счастья было с Марусей!

 Сколько стихов написал, а сколько песен!

    Я вспомнила, как год назад дед Петро читал мне стихи о своей любимой. Они сливались с его уст медовыми ручьями.

   -Так вот, голубка моя,- продолжал дед Петро - настал день, когда я не смог писать стихи и петь песни. Опротивела мне Маруся враз!

Не могу смотреть, как она ходит, как ест, как говорит!

Сжег я тогда все тетради со стихами. На чердак закинул  гармошку  и слег.

Отказался от еды, пил только воду. Маруся моя вьется вокруг  меня и не знает о том, что видеть ее не могу. Лучше смерть, чем жить в обмане и без любви.  Так я думал тогда. Пролежал я неделю, другую, ослаб совсем.

И стал у бога смерти просить.

   Прошу смерти, а мне как будто кто-то мешает просить . Прислушался я к тому, невидимому и слышу голос спокойный, тихий такой:

- Проси у Бога любви и живи!

 -Да, это ж ангел со мной говорит", - обрадовался я. И все во мне перевернулось!

 - Да и правда, – подумал я, – что же я смерти прошу дурашка, попрошу у бога   любви, та и жить буду!

    Еле дождался я конца ночи, встал с постели, оделся и пошел к реке. Заря только стала загораться. Подул ветерок, оживилась вода рябью. И так, моя ты голубка, жить захотелось! Лоб мокрый  сделался, руки дрожат, колени слабые, ходором ходют. А тут и  Солнце поднимается! Упал я на колени перед светилом, протянул руки к небу, та и заплакал.

    Тебе, голубка ты моя, душу доверяю, а ты уж никому не ведай про меня в станице, засмеют!

    Глаза деда Петра сделались влажными, в лице появилось что-то новое, едва уловимое: казалось, что он вовсе не принадлежит себе.

   - Господи! – говорю - Ты Всемогущий, ты один знаешь мою беду и один можешь мне помочь. Любов движет жизнью человеческой. Только она  неживого человека может оживить. Только любов, может творить чудеса.

    Господи, Всемогущий, Всемудрый Боже, подай мне любов!

   Оживи мое сердце и душу мою. Я давно одна оболочка. Подай мне любов такому грешному!!!

    Наплакался я тогда на берегу у ивушки.

   Легко мне стало, тишина в душе моей наступила и покой, ни мыслей, ни желаний и так несколько дней.

  И вдруг,  я остановил взгляд на соседке Насте. Настя - молодица тридцати лет красивая, статная, кожа  белая, улыбается: зубки - жемчуженки, всегда веселая ходит по двору, ну королевна! А деток двое бегают за ней: ухоженные, радостные лепечут. Супруг Насти - Михаил – казак,  слов на ветер не бросает, держит семью  крепко. Смотрю на Настю, и насмотреться не могу, дите она,  а я…?

   Та мне ж  через годок семь десятков!  Не могу ни чего с собой поделать, люба мне Настя и все тут! Так началась моя тайная любовь – мука! Ночь в мечтаньях, день как тот вор у забора с утра до вечера, туда - сюда, туда - сюда. Маятник, ей богу!

    Горю огнем, пепел летит! В душе песни льются, стихами заговорил, а записывать не могу, не дает какая-то сила писать. И понимаю, глупо мое действо, но побороть себя, нет   сил. К Марусе стал испытывать страшный стыд. Не могу, голубка моя, ей в очи смотреть! Думаю о ней, ангела вижу, о себе подумаю, вижу свинью болотную. Истерзался я весь. Свет не мил.

   И в один день такая заря вечерняя была, кровавая!

Пошел я в поле, вокруг не души, смотрю на зарю, а слезы сами из глаз катятся.

   - Господи, – говорю, -  ты мне не то дал, забери у меня любовь к Насте и прости меня,  дурака седого! Марусе в глаза смотреть не могу, себя хряком в болоте вижу, да и молодицу извел своими блудными помыслами!

Прости меня Господи, за то, что сам не знаю, чего хочу! Видно душа моя давно блуда хотела. Прости меня, Господи, грешного!!!

        Солнышко закатилось за лесополосу, край неба оставался красным и  эта красная полоса, голубка моя, вызывала во мне тяжкое чувство вины и стыда перед богом и самим собой.

          Я вздохнул и потилипав до хаты.

Пидходю до двора, а Маруся мне из открытого виконця   крычить:

   -  Где ты ходишь, Петро? Банька стынет. Я давно выкупалась и косу почти высушила, а ты пропал…

Зашел я в хату,  глянул на Марусю свою и ахнул.

Стоить моя Маруся, в батистовой сорочке, с распущиными волосами ниже пояса, як та Олеся из полесья, о которой Куприн писал и смотрить своими добрыми очамы в мои беcстыжие глаза.

  И первый раз за полгода, я посмотрел Марусе в глаза, и мне не было стыдно.

 - Эх, вот она моя любовь, а я по пид забором бегал як тот цуцык.

      И полилась моя песня в душе моей. Купил я общие тетради, третью заканчиваю, стихи в них записываю о нас с  Марусей. Видать простил мне Господь грех прилюбодияния.

      Слухай, голубка ты моя, а у тебя в глазочках звездочки горять, пока мы с тобой тут сидим, я не раз замечал.

     Я улыбнулась.

    – А как без звездочек жить? Здравствуйте, дед Петро!

   - Здрастуй, здрастуй, голубка моя. Давно тебя не видал. Як живешь? Шо-то в твоих глазочках огонька нету. Куда дела? Хто потушив? Или хто порчу навел на тебя, голубка моя? Я  знаю, як любов светится! – заговорил дед Петро с украинским акцентом.

   - Стихи пишите? А песни сочиняете? Так и  играете на гармошке, сидя у дома на лавочке? Вы как-то изменились, - уходя от ответа, спросила я.

     Дед Петро взял меня под руку и повел к скамейке под старым вязом.

    - Время то хоть есть у тебя, голубка моя?

    - Есть! Много времени.

   Я готова была слушать его украинский говорок, смешанный с русским, видеть его искрящиеся глаза хоть целый день.

   - Одной тебе, голубка моя, расскажу о своей беде и радости. А хто меня поймет и услышит як не ты? Ты заметила мои перемены… Верно. Такое есть. Так слухай.

         Он тяжело вздохнул и начал свой рассказ.

   - Ты помнишь нашу последнюю встречу, помнишь, сколько я стихов прочитал тогда и все они были о моей женушке Маруси. Якая, она красивая  в  сарафане с белыми ромашками в моих стихах. Помнишь?

    Как любил расплетать ее русую косу, а как пахнет молоком ее тело… Вам женщинам этого не понять!

    Бывало, с Марусечкойбежим  к речке, чтобы успеть окунуться в водице на рассвете.

 Сколько счастья было с Марусей!

 Сколько стихов написал, а сколько песен!

    Я вспомнила, как год назад дед Петро читал мне стихи о своей любимой. Они сливались с его уст медовыми ручьями.

   -Так вот, голубка моя,- продолжал дед Петро - настал день, когда я не смог писать стихи и петь песни. Опротивела мне Маруся враз!

Не могу смотреть, как она ходит, как ест, как говорит!

Сжег я тогда все тетради со стихами. На чердак закинул  гармошку  и слег.

Отказался от еды, пил только воду. Маруся моя вьется вокруг  меня и не знает о том, что видеть ее не могу. Лучше смерть, чем жить в обмане и без любви.  Так я думал тогда. Пролежал я неделю, другую, ослаб совсем.

И стал у бога смерти просить.

   Прошу смерти, а мне как будто кто-то мешает просить . Прислушался я к тому, невидимому и слышу голос спокойный, тихий такой:

- Проси у Бога любви и живи!

 -Да, это ж ангел со мной говорит", - обрадовался я. И все во мне перевернулось!

 - Да и правда, – подумал я, – что же я смерти прошу дурашка, попрошу у бога   любви, та и жить буду!

    Еле дождался я конца ночи, встал с постели, оделся и пошел к реке. Заря только стала загораться. Подул ветерок, оживилась вода рябью. И так, моя ты голубка, жить захотелось! Лоб мокрый  сделался, руки дрожат, колени слабые, ходором ходют. А тут и  Солнце поднимается! Упал я на колени перед светилом, протянул руки к небу, та и заплакал.

    Тебе, голубка ты моя, душу доверяю, а ты уж никому не ведай про меня в станице, засмеют!

    Глаза деда Петра сделались влажными, в лице появилось что-то новое, едва уловимое: казалось, что он вовсе не принадлежит себе.

   - Господи! – говорю - Ты Всемогущий, ты один знаешь мою беду и один можешь мне помочь. Любов движет жизнью человеческой. Только она  неживого человека может оживить. Только любов, может творить чудеса.

    Господи, Всемогущий, Всемудрый Боже, подай мне любов!

   Оживи мое сердце и душу мою. Я давно одна оболочка. Подай мне любов такому грешному!!!

    Наплакался я тогда на берегу у ивушки.

   Легко мне стало, тишина в душе моей наступила и покой, ни мыслей, ни желаний и так несколько дней.

  И вдруг,  я остановил взгляд на соседке Насте. Настя - молодица тридцати лет красивая, статная, кожа  белая, улыбается: зубки - жемчуженки, всегда веселая ходит по двору, ну королевна! А деток двое бегают за ней: ухоженные, радостные лепечут. Супруг Насти - Михаил – казак,  слов на ветер не бросает, держит семью  крепко. Смотрю на Настю, и насмотреться не могу, дите она,  а я…?

   Та мне ж  через годок семь десятков!  Не могу ни чего с собой поделать, люба мне Настя и все тут! Так началась моя тайная любовь – мука! Ночь в мечтаньях, день как тот вор у забора с утра до вечера, туда - сюда, туда - сюда. Маятник, ей богу!

    Горю огнем, пепел летит! В душе песни льются, стихами заговорил, а записывать не могу, не дает какая-то сила писать. И понимаю, глупо мое действо, но побороть себя, нет   сил. К Марусе стал испытывать страшный стыд. Не могу, голубка моя, ей в очи смотреть! Думаю о ней, ангела вижу, о себе подумаю, вижу свинью болотную. Истерзался я весь. Свет не мил.

   И в один день такая заря вечерняя была, кровавая!

Пошел я в поле, вокруг не души, смотрю на зарю, а слезы сами из глаз катятся.

   - Господи, – говорю, -  ты мне не то дал, забери у меня любовь к Насте и прости меня,  дурака седого! Марусе в глаза смотреть не могу, себя хряком в болоте вижу, да и молодицу извел своими блудными помыслами!

Прости меня Господи, за то, что сам не знаю, чего хочу! Видно душа моя давно блуда хотела. Прости меня, Господи, грешного!!!

        Солнышко закатилось за лесополосу, край неба оставался красным и  эта красная полоса, голубка моя, вызывала во мне тяжкое чувство вины и стыда перед богом и самим собой.

          Я вздохнул и потилипав до хаты.

Пидходю до двора, а Маруся мне из открытого виконця   крычить:

   -  Где ты ходишь, Петро? Банька стынет. Я давно выкупалась и косу почти высушила, а ты пропал…

Зашел я в хату,  глянул на Марусю свою и ахнул.

Стоить моя Маруся, в батистовой сорочке, с распущиными волосами ниже пояса, як та Олеся из полесья, о которой Куприн писал и смотрить своими добрыми очамы в мои беcстыжие глаза.

  И первый раз за полгода, я посмотрел Марусе в глаза, и мне не было стыдно.

 - Эх, вот она моя любовь, а я по пид забором бегал як тот цуцык.

      И полилась моя песня в душе моей. Купил я общие тетради, третью заканчиваю, стихи в них записываю о нас с  Марусей. Видать простил мне Господь грех прилюбодияния.

      Слухай, голубка ты моя, а у тебя в глазочках звездочки горять, пока мы с тобой тут сидим, я не раз замечал.

     Я улыбнулась.

    – А как без звездочек жить?

    - Да, звездочки зажигает любовь и только та, что дает радость, жизнь, а не та, что уродует человека,  та,   что уродует она и не любовь, - продолжал рассуждать дед Петро.

 

Третье место

Татьяна Александрова

 Главное, не терять надежду!

 

рассказ

        Первое сентября. Тепло, солнечно. Возле школы суета. Белые рубашки, блузочки, банты, букеты цветов. Первоклашки робко стоят в окружении родителей, бабушек, дедушек. Старшие школьники держатся небольшими группами.

          Нина Ивановна, классный руководитель шестого «А» подошла к своим ученикам.

        —  Здравствуйте, ребята. С праздником, вас. С началом учебного года!

Последовало ответное разноголосое приветствие. Кто-то  преподнёс цветы.

— Нина Ивановна и вас с праздником, — произнёс Вовка Круглов, — и на полном серьёзе добавил, — Наконец-то закончились каникулы, и мы снова пришли в любимую школу.

Ребята засмеялись. Улыбнулась и учительница.

— Как вы повзрослели, подросли! — отметила она.

 «Да, уж, подросли», — повторил про себя Кирилл Климов, посматривая в сторону одноклассниц, которые стояли чуть поодаль от мальчишек. Он увидел Ленку Назарову — соседку по парте. Они   с ней танцевали в паре в коллективе «Гармония». «Как же она вымахала! Выше всех девчонок в классе стала!», — недовольно подумал Кирилл.

  Она заметила его взгляд и подошла.

— Приветик, Кирюша!

— Ты что всё лето морковку ела, что ли?! — раздражённо спросил он, не ответив на её приветствие.

— А что такое?! Какой же ты не вежливый!

— Ну, привет, привет! Ты на голову от меня выше стала. Вот что! А как вдвоём танцевать будем?!

— Лизавета решит. А ты чего так подкачал? — снисходительно глядя на Кирилла сверху вниз спросила Ленка.

— Так уж получилось, — буркнул Кирилл.

Вскоре, ребят пригласили фотографироваться, а потом повели в класс.

Вечером Кирилл и Лена встретились в городском ДК, где проходили занятия танцевального коллектива «Гармония». Увидев их на танцполе, Елизавета Петровна — тренер по танцам или, как дети между собой её называли  — Лизавета, — воскликнула:

— Нет, нет! Вы не можете танцевать вместе! Ваша пара совсем не смотрится.

— Но как же быть?! — огорчился Кирилл, — ведь мы вместе готовили программу…

— Кирилл, ничего не поделаешь, будем искать тебе другую партнёршу. А Лена будет танцевать со Стасом, он подходит ей по росту.

— А я? Как же я?

— Даже не знаю что делать?! Посмотри, все наши девочки за лето выросли, все выше тебя… Лена, Стас, — тут же скомандовала Елизавета Петровна, — становитесь в пару, давайте начнём с танго…

Кирилл ушёл с танцпола и сел в зрительном зале в кресло. Он с завистью смотрел на Стаса с Ленкой. Ленка увлечённо танцевала с новым партнёром и крутила пируэты. Никто  не обращал внимания на Кирилла, и он потихоньку ушёл домой.

— Акселератки! Дылды! За уши вас тянули, что ли?! — сердито бормотал себе под нос рассерженный Кирилл и, размахивая сумкой со спортивной формой, быстро шёл по аллее к дому.

Кирилл занимался бальными танцами с пяти лет. Его привели родители в танцевальный  коллектив «Гармония», который был известен своими выступлениями не только в их небольшом городе, но и за его пределами. Елизавета Петровна возила своих юных танцоров на всевозможные соревнования и конкурсы по всей России. Кирилл танцевал с удовольствием,  они с Ленкой в прошлом году на областном конкурсе заняли четвёртое место. И теперь он готовил со своей партнёршей новую программу и вот…такой облом,... их пару развели.

Легкий сентябрьский ветерок ласкал разгорячённое быстрой ходьбой лицо мальчика. Сумерки синими тенями окутали двор. Кирилл немного замедлил шаг.  Домой идти не хотелось.  Страсти ещё не улеглись в его возмущённой душе. Хотелось с кем-нибудь поговорить. Во дворе никого не было. Он, было, направился к своему подъезду, но тут увидел, что на лавочке возле песочницы сидит девочка. «Кто такая?» — всматривался Кирилл в незнакомку. Он подошёл поближе.

— Привет! — сказал Кирилл.

Девочка подняла голову и снизу вверх печально посмотрела на него.

— Привет!— ответила она.

— Грустишь?!

— Да.

Кирилл достал из сумки бутылку с водой.

— Пить хочу, аж, в горле пересохло. А ты будешь?!

Он протянул девочке бутылку.

— Нет, спасибо, — отказалась она.

Кирилл сделал несколько глотков.

— А ты, почему грустишь?  

Девочка молчала, а он, не дожидаясь ответа, присел на край песочницы и стал быстро говорить.

 — Вот у меня — беда! Ты понимаешь, я занимаюсь бальными танцами, танцевал с Ленкой, а она теперь со Стасом! Видите ли, я маленького роста! А она за лето выросла, от меня на голову выше стала!.. Да ну их! Обойдусь! Только ты понимаешь, как это сложно…Мы же с Ленкой с шести лет вместе тренируемся. Другой партнёрши пока у меня нет. Все по парам,.. — сказал мальчик и посмотрел на незнакомку.

Она слушала его внимательно и заинтересованно. В глазах уже не было печали. Её русые волнистые волосы, собранные на затылке в длинный хвост, красивыми локонами ложились на плечи. «А она симпатичная!», — отметил Кирилл.

— Я тебя очень даже понимаю, — тихо сказала девочка.

Эта фраза ободрила Кирилла, и он принялся рассказывать об их коллективе, о том, что его мечта — участие в международных соревнованиях…

— Ты не расстраивайся. Найдут тебе партнёршу. Всё у тебя будет хорошо.

Но эти слова не успокоили Кирилла.

— Да, ты знаешь, сколько в паре надо танцевать, чтобы что-то стало получаться?! Лизавета за малейшую оплошность отстраняет от соревнований! Да что об этом говорить! Всё. Пошёл я.

Кирилл резко поднялся, и быстро пошёл домой. «Что это я с ней разоткровенничался?!» — с досадой подумал он.

— Ты, главное, не теряй надежду! — крикнула ему вдогонку незнакомка.

Он обернулся и помахал ей рукой.

Неделю занятий танцами Кирилл пропустил. Просто разминаться у станка, а потом смотреть, как другие пары танцуют, он не хотел. Но в воскресенье утром Елизавета Петровна позвонила ему.

— Кирилл, партнёрша у тебя есть. Приходи!

Мальчик обрадовался и вечером был в ДК, но оказалось, что танцевать он будет со Светой — её партнёр Данила Гусаков, заболел воспалением лёгких.

— Месяц или два потанцуете, пока Данила не выздоровеет, — сказала Лизавета, — А потом видно будет…

Кирилл согласился. А что делать? Если не тренироваться — теряешь навыки. Но со Светой он танцевал без особого интереса — знал, что они вместе будут недолго. И с сожалением сознавал, что участвовать в соревнованиях ему не придётся. 

С грустными мыслями вышел Кирилл из ДК. Вечер был прохладным. Осень уже давала о себе знать. Жёлтые и красные листья дружно облетали с деревьев и пёстрым ковром устилали аллею. Но мальчик шёл расстроенный и ничего не замечал вокруг.

Подойдя к своему подъезду, Кирилл оглянулся на детскую площадку, — как и неделю назад, на лавочке возле песочницы сидела та девочка. Он часто вспоминал о ней и, проходя по двору, поглядывал в сторону детской площадки, но её там не было и  не было… И вот, наконец, она появилась.

Кирилл подошёл к ней.

— Привет.

— Привет, — ответила она и улыбнулась.

— Тебя давно не было, — тепло произнёс он, и тоже улыбнулся.

— Да. Я не выходила какое-то время гулять.

— Меня Кирилл зовут, а тебя?

— Вика.

— Ну, вот и познакомились, а то я тебе наговорил тогда всего и даже не узнал твоё имя.

— Да ничего.

— А ты в этом доме живёшь?

— Да.

— И я тоже, но тебя раньше никогда не видел.

— Мы в прошлом месяце переехали сюда.

— А…

Помолчали.

— Ну, как у тебя дела? Нашёл ли ты себе партнёршу? — с интересом спросила Вика.

— Пока нет, — грустно произнёс Кирилл и добавил, — Скорее всего, на соревнования я не попаду…

— Ты не расстраивайся так, главное этого желать, не опускать руки, всё сбудется, если этого очень хочешь.

— Но ведь, сколько времени на тренировки потрачено впустую!

— Это всё мелочи!

— Тебе этого не понять, — убеждённо ответил Кирилл.

— Ну почему же…

 -Потому что, легко сидеть и рассуждать «мелочи, не расстраивайся», — передразнил он Вику, — а сама попробовала бы, —  почему-то стал злиться Кирилл.

Вика замолчала и, опустив голову, тяжело вздохнула.

Она была одета в тёплую куртку и брючки, но, несмотря на это, Кирилл заметил, что она дрожит, или нет, может ему показалось, что она сдерживает рыдания. Да и лицо её стало грустным…

— Вика, Вика, — послышался чей-то голос.

Из машины, которая затормозила возле дома, вышёл мужчина и направился к детской площадке. Он подошёл к ним, окинул взглядом Кирилла, и обратился к девочке.

— Всё в порядке, Вика?!

— Да. Папа, познакомься, это — Кирилл.

— Очень приятно, — кивнул ему отец Вики,  — Николай Александрович. Доченька, ну, что — домой?!

— Папа, я ещё немножко посижу. А ты, Кирилл, иди домой, — сказала она мальчику, — Курточка у тебя  тоненькая, замёрз, наверное…

Это было действительно так. Кирилл ощутил осенний холод. Но то, что она отправляет его, задело. «Сам решу, когда мне домой идти, что это она командует? Подумаешь, замёрз, да что я девчонка что ли!» — подумал он. Кирилл, не показав свою  обиду, попрощался и пошёл к своему подъезду. Он уже открыл входную дверь и собирался войти, но что-то остановило его. Он оглянулся, и увидел, как отец Вики несёт её на руках.

— Ничего не понимаю,.. — растерянно произнёс Кирилл.

Мальчик заметил, как Николай Александрович, держа дочь, неловко пытается нажимать на кнопки кодового замка входной двери в соседний подъезд. И тогда, Кирилл подбежал к ним.

— Николай Александрович, я помогу, я знаю код. — Он нажал известные ему кнопки.

— Спасибо, Кирилл.

Они вошли в подъезд.

— А что случилось?! Вика, что с тобой?! — с тревогой в голосе спросил мальчик.

Он не в силах был просто так уйти, не узнав, что же с ней случилось. Она помолчала, потом взглянула на Кирилла и тихо сказала:

—  С брусьев сорвалась,.. весной на соревнованиях…

— Она же у нас спортсменка, чемпионка области по спортивной гимнастике, а теперь вот на руках ношу чемпионку…травма позвоночника,.. но мы надеемся, врачи обещали, что поправится, встанет на ноги, сказал отец, поднимая по лестнице свою дорогую ношу.

— Я обязательно поправлюсь, — твёрдо сказала Вика, — я знаю, что всё у меня будет хорошо, да папа?...

— Конечно, доченька!

Кирилл шёл за ними до самой квартиры и всё смотрел на эту девочку, которая поддерживала и подбадривала его в трудную для него, как ему  казалось, минуту, а сама…

С этого дня Кирилл стал частым гостем в доме у Вики. Он приходил к ней сразу после школы, помогал с уроками, вечерами они сидели на улице, он рассказывал ей о своих занятиях танцами. Танцевал он всё ещё со Светой. Её постоянный партнёр — Данила выздоровел и скоро должен был придти на занятия, и тогда Кирилл снова останется один. Но это не важно, это уже не огорчало его.

Главное, чтобы Вика поправилась. Ему так нравилась эта девочка. Она была весёлой, доброй и открытой. Они много разговаривали. Ни с одной девчонкой Кириллу не было так легко и интересно. У них столько общего, она так же как он, любит соревнования, азарт, стремление к победе. Да, они говорили об этом не в прошедшем времени. Его восхищали её упорство и стойкость. Всё ещё у неё будет, она в это верила, и Кириллу передалась её уверенность. Именно дух победы вселял в неё надежду и не давал поселиться в душе  унынию. Она победит! Обязательно победит свой недуг. Ведь её имя Вика, Виктория! Что в переводе с латинского означает — победа!

И она победила! Уже через полгода она потихоньку ходила. Но врачи единогласно заявили, что в большой спорт она уже не вернётся — серьёзных нагрузок ей не выдержать. Но девочка продолжала надеяться, что она и дальше будет заниматься гимнастикой.

И тогда Кирилл неожиданно предложил Вике…танцевать.

— Вика, это ведь тоже спорт, но не с такими тяжёлыми нагрузками как в  гимнастике. Будем танцевать с тобой в паре! Ты справишься и, тебе понравится, а я помогу,  — много раз убеждал он девочку.

В конце концов, Вика согласилась. И они начали заниматься. Кирилл приходил к ней и, освободив в большой гостиной от кресел и стульев середину комнаты, они устраивали танцпол. С азов показывал ей Кирилл всевозможные танцевальные «па». Но как легко ему было с ней! Стройная, гибкая с отличной растяжкой, она быстро всё усваивала. Хорошо чувствовала музыку, и ту программу, что другие учили годы, Вика освоила за три месяца. Теперь осталось только отшлифовать основной танец.

Через год они пришли в «Гармонию».

Лизавету удивила просьба Кирилла оценить способности Вики.

— Кирилл, но ведь она никогда не танцевала, а то, что она спортсменка ещё ни о чём не говорит…

— Я прошу, посмотрите наш танец! — не сдавался Кирилл.

— Какой ваш танец?!

— Тот, что мы подготовили на соревнование…

— ???

Заиграла знакомая музыка, музыка от которой у Кирилла слегка кружилась голова, которая превращала их танец в нечто большее, чем просто танец. В этом танце был смысл прожитого года — года упорных тренировок, удач, невезений, находок, радости, огорчений и успеха.

Танцпол ярко освещён. Льётся музыка и словно два нежных лебедя скользят по голубой глади…Немногочисленные зрители в зале затаили дыхание. Их внимание было сосредоточено на двух юных существах: на хрупкой девочке в белом воздушном платье и стройном мальчике в строгом костюме. Недоумённый взгляд Лизаветы сменился откровенным восхищением.

Когда смолкла музыка, она подошла к Кириллу с Викой и со слезами на глазах обняла их.

— Не ожидала… Когда же вы успели так подготовиться?! Молодцы!! — и тут же строго добавила, — Только попрошу не расслабляться! Работать ещё есть над чем… Соревнования через три месяца.

С международных соревнований Вика с Кириллом привезли свои первые призы победителей…

 

 Поощрительный приз

 

Елена Петровская

Новелла.

 

Письмо.

 

   Здравствуй, мой хороший! Возможно, ты и не подозреваешь, что подарил мне не только свою любовь, но и целый мир…

   Помнишь, как на берегу реки глубокая ночь накрыла своей чёрной шапкой землю? Было так тихо, что слышалось: тёплый  дым от догоравших дров в костре трогал доверчивые листья деревьев. Мы, обнявшись, стояли у воды и не могли налюбоваться желтоглазой луной, которая, казалось, наблюдала за нами так же, как и мы  за ней. Такой  удивительно внимательной луны почти никогда не увидишь в городе. Лунная дорожка на  серебристой воде так и манила к себе.  Тонкий  запах от  кустов  распустившейся  сирени кружил голову.

      Потом, взявшись за руки, мы медленно  пошли вдоль степной дороги.

     - Смотри, смотри! - радостно, как ребёнок, говорил мне ты, показывая на небо.

   Над нашими головами - россыпь несметных сокровищ. Казалось, чья-то щедрая рука разбросала драгоценные камни. Так высоко - не достанешь!

Плеск волн да развесёлый писк комаров нарушали тишину.

 А мы - под пристальным взглядом луны. От этого взгляда звёзды срывались с неба и, обретя долгожданную свободу, уносились за горизонт. А может, это были не звёзды, а межпланетные корабли? Лёгкий ветерок бегал по дороге, убаюкивая травы, их душистый аромат, словно сон успокоенной земли, поднимался вверх.

 А в вышине запахи лета сливались в еле заметную бело-прозрачную речку, которая, перечеркнув небосвод на две части, разлилась Млечным Путём.

  Силуэты уснувших деревьев темнели призраками на горизонте, который едва был различим. Мурашки пробегали по спине. Казалось, ступи вперёд шаг - и я, беспомощная, окажусь одна во всей Вселенной.  

 Но рядом был ты, Рыцарь этой волшебной ночи.

Оглушённая  величественностью Вселенной, я стояла рядом с тобой, и слёзы катились по моим щекам. Это были слёзы счастья. Но ты их не видел: ты нежно обнимал меня за плечи.

Алёна.

 

ПУБЛИЦИСТИКА

Второе место

 

Маргарита Григорьева

ТАКАЯ КОРОТКАЯ ДОЛГАЯ ВСТРЕЧА

Очерк

Воскресное утро 20 октября 2001 года застало меня в дороге. Оно было погожим и тёплым: не по-осеннему яркое солнце щедро золотило степь, а безоблачное небо ослепляло синевой. Я с жадностью вглядывалась в проплывающий за окнами такси пейзаж и всё никак не могла поверить, что вот эта обыкновенная асфальтовая дорога спустя каких-то  полчаса приведёт меня к дому великого человека – живой легенды Донского края. Идея вывести меня «в люди» (познакомить с литераторами из других городов Ростовской области) принадлежала Татьяне Леонидовне Атыян, и по счастливому стечению обстоятельств наша встреча должна состояться у Анатолия Вениаминовича Калинина. Конечно же, я очень рада этому нежданному чуду, и всё-таки сердце иногда тревожно замирает: как примет известный писатель доморощенного поэта с окраины провинциального Новошахтинска?

-Ты посмотри, какая благодать! – прервала размышления моя спутница. – Это потому, что к  святому человеку едем.

И вот перед нами заветная калитка с номером 118, а за ней – уютный двухэтажный дом, где уже более полувека живёт автор полюбившегося миллионам читателей «Цыгана». Хотя мне больше по душе другое произведение Анатолия Вениаминовича – «Суровое поле», – которое с удовольствием перечитывала не один раз.

На пороге нас радушно встречает сам хозяин. С тайным трепетом всматриваюсь в его лицо и ловлю на себе быстрый, изучающий взгляд проницательных глаз. Так вот он какой, великий писатель! Такой земной,  без капли высокомерия,  искренне улыбается нам, как давним знакомым. На душе сразу становится легче, и я уже не чувствую себя незваной гостьей.

Не прошло и двух минут, как мы оказались в знаменитой калининской гостиной. Здесь всё соответствует  духу этого слова: старое пианино, овальный стол под цветной клеенкой, мягкие стулья, покрытые вязаными салфетками, высокая полированная горка и старомодный диван. На стенах – полотна именитых российских художников, и у каждого из них своя история. Картину домашнего уюта довершала пара безмятежно спящих котят.

Скромно устраиваюсь на краешке стула и с любопытством оглядываюсь по сторонам, не вмешиваясь в беседу старших. Просто слушаю, стараясь не пропустить ни единого слова…

 А разговор шёл интересный. Несмотря на возраст и пошатнувшееся здоровье, Анатолий Вениаминович не оставался в стороне от жизни, вёл большую общественную работу. В этот день он рассказывал нам о недавно созданном при  его активном содействии Раздорском этнографическом заповеднике. Затем речь зашла о судьбах донских писателей М.А. Шолохова и М.А. Никулина. Калинин сетовал, что всё чаще предпринимаются попытки очернить имя Михаила Александровича, принизить его вклад в отечественную литературу. И с горечью добавил, что и сама русская литература переживает не лучшие времена, вместо умных, добрых, полезных книг многотысячным тиражом издаются лишь бульварные романы, потому как все теперь пекутся не о духовности, а о выгоде. В таких условиях авторам, пишущим серьёзные произведения, очень трудно добиться признания.

После чаепития Анатолий Вениаминович обратился ко мне:

- Татьяна сказала, что вы пишите стихи. Может быть, прочтёте что-нибудь?

Вскакиваю как школьница, которую неожиданно вызвали к доске, и с ужасом осознаю, что не могу произнести ни слова. Сейчас, в этой гостиной, перед лицом Калинина всё написанное казалось мне таким жалким и недостойным внимания, что стало нестерпимо стыдно. Наверное, Анатолий Вениаминович понял моё состояние по выражению лица и жаркому румянцу. Он похлопал меня по руке и ободряюще улыбнулся:

- Да не волнуйтесь так. Пожалуйста, читайте.

Набираю полную грудь воздуха и выдыхаю первые строки:

- Дрожит в закатном мареве река

И солнце день за днём идёт по кругу…

На некоторое время в гостиной установилась тишина. Стою, не смея поднять глаз, и вдруг слышу:

- Девочка, вы поэт. Пишите.

Остаток встречи прошёл для меня, как в тумане, и детали не запомнились. Перед расставанием Анатолий Вениаминович подарил нам на память по экземпляру книги «Дом, где живёт любовь», выпущенной к 85-летию писателя. Для меня она стала не только самым дорогим подарком, но и самой высокой наградой, о какой только можно мечтать.

Уже у калитки, пожимая нам на прощание руки, Калинин прочитал как напутствие стихотворение Александра Блока «К Музе».

С тех пор прошло немало лет. Но до сих пор в глубине души я свято храню то удивительное тепло, оставшееся от встречи с великим человеком. И эта встреча повторяется, стоит мне открыть заветные страницы написанных им книг. Сразу вспоминаю его проницательный взгляд и тихий спокойный голос, и появляются силы идти дальше по ухабистым дорогам нашей непредсказуемой жизни.

Низкий поклон Вам, Анатолий Вениаминович, и светлая память!

 

Третье место

Ирина Коваленко

Светлой памяти Петра и Акулины Стокоз посвящается...

 

     Как бабка Евдокия решила проблему его семейного счастья, Петро не знал, просто уступил ее настойчивым рекомендациям:

     - Посмотри на Акулину, познакомься поближе с женщиной. Ничего, что она с детками, ты сам вдовец. Больно хорошая она, Петро, посмотри!

     Голодное было время, 1925 год. Так плохо в степном Ставрополье никогда еще не было, даже хуже, чем в далекие годы заселения этих земель русскими крестьянами, зачастую беглыми. А жили здесь раньше кочевые племена: ногайские, туркменские, калмыцкие. Первые государственные крестьяне-переселенцы были потомками служилых людей, стрельцов, боярских детей, попавших в Ставрополье еще в шестнадцатом-семнадцатом веках для защиты от набегов астраханских и крымских татар.

     Назывались такие крестьяне однодворцами и до отмены крепостного права составляли в Ставропольской губернии более 70% всех крестьян-переселенцев. Были однодворцы достаточно зажиточными, некоторые из них даже имели крепостных, сами обучались грамоте и детей хорошо воспитывали, давали образование.

     Евдокия помнила рассказы родителей об их воронежском прошлом, точнее, даже не родителей, а еще их предков.

     Помимо однодворцев в селах были экономические крестьяне, казенные, пахотные солдаты, войсковые и казенные обыватели. Так дед рассказывал об односельчанах. Сам он был беглым, малограмотным из Воронежской губернии, но здесь, в Ставрополье, глаза на такое бегство закрывали. Хозяевам деда рекрутскую квитанцию отправили. До однодворцев он не дотягивал, но был трудолюбив, таких же детей вырастил, и стала семья жить хорошо, даже зажиточно. Еще дед был жив, выделились со своим хозяйством на хутор, земли стало больше, работы - непочатый край, но жили весело. За мужиков этой семьи хороших невест отдавали. И, когда отменили крепостное право и в Ставрополье устремился огромный поток новых переселенцев, Стокозы чувствовали себя уверенно, они уже считались старожилами.

      Мама Евдокии имела украинские корни, ее мягкий говорок унаследовали дети, могли и по-русски, и по-украински разговаривать. Особенно любили петь, да так многоголосо и ладно, что на их семейные посиделки сходились другие жители разросшегося хуторка.

      В хозяйстве Евдокии были пара волов и четыре лошади, своя косилка, небольшое стадо овец. Отец Евдокии был большой выдумщик на новшества: то красавиц мальв насадил перед двором, то огромные ворота соорудил, верблюда завел, завез саженцы винограда без косточек, которые хорошо принялись и оказались настоящим лакомством, гордостью семьи Стокозов.

      А потом пришла революция, как кошмарный сон. Красные, белые, снова красные, тиф и смерть.

      Хуторок в степи не минуло лихо: умерли от тифа двое взрослых и пятеро детей, не осталось ни овец, ни волов, ни лошадей. Евдокия, долго переживавшая смерть отца в 1915 году, в20-м осталась без мужа. "Отец бы не вынес этого лихолетья",- думала она.

      Однако, новая власть быстро укреплялась. Забрали в Красную армию обоих сыновей, остались одни женщины с выжившими детьми.

      В марте 1920-го находившийся неподалеку Георгиевск снова был взят деникинцами. Ползли слухи, что взят Ставрополь, потом опять белых разбили. От сыновей не было известий.

      Давно забыли Стокозы о своем дореволюционном благополучии. Продразверстки в 20-м обобрали дочиста всех хуторян. В 21-м сеять было нечего. Пустел хуторок, большинство домов стояли заколоченными.

      А вскоре еще беда в дом - поступило известие: старший Иван погиб под Ставрополем. Потужили всей семьей и по настоянию невестки, жены Ивана, отправили ее с сыном на Кубань к старикам родителям. В начале 22-го отпустили домой Петра, но мать встретила его с плохими вестями: умерла его жена Ксения, и от троих деток остались Маруся и Пантелей.

      На хуторе было голодно, так голодно, что решили перебраться в Воронцовское к теткам Евдокии. Они были очень старые, своих детей не имели, нуждались в присмотре. Петро, не шибко грамотный, но с золотыми руками, понадобился во вновь созданной сельскохозяйственной артели. Сам красноармеец, брат - герой, погибший в рядах Красной армии. Зажиточное прошлое на хуторе никто не вспоминал. Вот только женский пол не интересовал Петра, пока в соседский двор не приехала из Воронежской губернии худышечка с огромными глазами.

      "На ребенка похожа, а у самой двое", - подумал Петро. Дети новой соседки тоже выглядели заморышами, как и у Петра - мальчик и девочка. И девочку тоже звали Марией: махонькая, года три.

      Соседи, у которых поселилась воронежская беженка, приходившаяся им дальней родственницей, поведали Евдокии, что вся ее семья в Воронеже вымерла от тифа, включая мужа. Из троих детей осталось двое.

      - А звать-то ее как?

      - Акулина.

      - Ишь, имечко какое, ненашенское.

      Вдовица Акулина оказалась очень трудолюбивой, откуда только силы брались в этом тельце. С детками ласкова. Машу свою частенько к себе прижмет и качает, как лялечку:

      - Манечка моя!

      - Это что ты ее так зовешь, Акулина?

      - Да она же, посмотрите, какая манюсенькая, просто крошечка, ходить только начала, а ей уже три годика .

      Сердце Евдокии разрывалось, глядя на детей Акулины. У самих каждый кусок на счету, но Евдокия подкармливала чем могла ее Васятку и Маню.

      Вскоре померла одна из теток, Евдокия и сама дряхлела. Она очень уставала и частенько задумывалась: "Ой, женить надо Петра! И чем не пара Акулина? Ничего, что худая да с детками. Толстых сейчас никого нет. Да в последнее время она набралась чуток, посправнела. Как мы, с воронежскими корнями."

      - Петро, посмотрел бы ты на Акулину! Чем не пара? Тебе, сынок, жена нужна. Тетка Зинка вот-вот помрет, я стара стала.

      - Уймитесь, мамо, Акулина ваша даже улыбаться разучилась, похожа на подростка. Куда ей замуж?

      - А ты поласковее с ней, сынок, поприветливее, поговори, расспроси, может, оттает человек.

      - Ой, мамо!

      А уступить заставили дети. Петрова Маруся так присохла к Мане, играла с нею, как с куклой, каждый вечер расставалась со слезами. Да и мальчики подружились: Пантелею - семь, Васятке - пять, возраст для дружбы подходящий. Работники, единственную, сбереженную каким-то чудом еще тетками, козу пасут, курчат на два двора кормят, на рыбалку просятся.

      - Что вы там поймать собираетесь, там все люди повылавливали, - ворчал Петро. Но вскоре решился-таки взять мальчишек на пруд.

      Рыбалка плохая получилась, но пяток мелких рыбешек взяли, и то славно. Уха ребятишкам получится. Васятка уснул, и Петру пришлось нести его на руках.

      - "Какой легкий, слабенький, - думалось ему, - безотцовщина."

      Акулина встречала у калитки. Ее глаза светились благодарностью. И первая улыбка, которую на ее лице увидел Петро, оказалась прекрасной.

      - Спасибо вам, Петр, большое спасибо за Васятку!

      - Да не за что, - ответил Петро, а про себя подумал: "А ты красавица, оказывается!"

      Так и сошлись Петр с Акулиной на радость детям и Евдокии.

      - Вот видишь, сынок, теперь у тебя снова есть семья. Семь "я": ты, Акулина, четверо детей, глядишь, еще общего приживете. У нас на Руси всегда большие семьи были.

      А Петру и Акулине так слюбилось, что один за другим родились у них сыночек Иван и доченька Аннушка. Разрослась семья Стокозов.

      Как-то раз подбежала к Акулине маленькая Анюта, Нюся, как звали ее родители и бабушка, и спросила:

      - Мам, а почему у нас в семье две Марии?

      - Так мы же, доченька, люди темные, необразованные, не знали с папой, что Мария и Маня - имена одинаковые, вот и назвали дочек одним именем. А ты, дочка, учись, будешь умницей, будешь все знать. Много воды утечет, много лиха повидаешь за жизнь человеческую, но всегда бесценным кладом за твоей спиной будут твои корни, твоя семья. А перед тобой пусть Ангел-хранитель будет, солнышко мое!

 

 

Поощрительные призы

 

Валерия Тихомирова

«Живя на донской земле, трудно было не потянуться к перу…»

Очерк.

 

 

Так говорил о себе писатель Анатолий Калинин, который ещё подростком, в 13-14 лет посылал свои заметки в краевую газету «Ленинские внучата», стихи – в детский журнал «Костёр». И удивлял взрослых каким-то своим недетским, зорким взглядом на окружающий мир…

В неполные 19 лет Анатолий Калинин – уже спецкор «Комсомольской правды» по Ростовской области.

Начало.

Дон, Кубань,  Кабардино-Балкария, Крым, Украина, Армения… Молодой корреспондент без устали ездит по заданиям  «Комсомолки»,  зачастую сам проявляет инициативу, пишет о первых успехах колхозов, об интересных людях, которыми часто увлекался, а потом некоторые из них становились его друзьями. Но больше всего его волновала Донщина, где он вырос, казачий край с его бытом, традициями, народным языком. Он писал очерки, рассказы, стихи.

1940год. В печати появился его первый роман «Курганы», где  уже ощущался самобытный талант автора.

1941год. Родина в опасности. Анатолий Калинин – военный корреспондент «Комсомольской правды» по Ростовской области. Его неуемность, работоспособность были поразительны. Он писал свои информации, очерки и посылал в родную газету и в  «Молот». Его очерк «Казаки идут на запад» в 1943г. публикуется в трёх номерах  «Молота», рядом – стихи из фронтового блокнота. Он пишет свои  материалы под непрерывный гул снарядов, свист пуль.

Образ генерал-майора Селиванова, первого командира5-го Гвардейского Донского казачьего кавалерийского корпуса, надолго запал в душу и сердце молодого журналиста. И вот уже готов новый роман «На юге», где  генерал в центре произведения. Потом появилась повесть «Товарищи», 12 глав из которой публиковались в местной печати, и в журнале «Дон», и популярном «Новом мире». Это были рассказы о подвигах русских солдат, объединенные потом в роман «Красное Знамя» (1951г.).

Его произведения военного лихолетья – это проза, написанная по горячим следам. Его Донской казачий корпус, с которым он прошёл путь от Терека до Австрийских Альп, солдаты, офицеры 5-го Донского – неизменные герои в начале очерков, а потом и художественных произведений.

Любопытно, что главы романа «На юге», публиковавшиеся в 1944 году, пестрели вымышленными фамилиями, именами солдат и офицеров. Но в 1996г. у Калинина появилась возможность переиздать роман «На юге». Здесь и были восстановлены подлинные номера казачьих соединений, фамилии их командиров, не названные по условиям военной цензуры в 1944году.

И роман словно зажил второй жизнью. Сегодня страницы романа о боях на Дону, под Ростовом читаются буквально на одном дыхании.

– Прочитал недавно роман «На юге», – признался мне как-то участник Отечественной войны Н.И. Белов. – Не расстался с книгой до утра. Всё так и было. Это сама жизнь! Как честен и талантлив автор!

Да, честность таланта – сила великая. И встречается это свойство не часто.

«Эмоциональный оттиск сердца…»

1946 года живёт Анатолий Вениаминович Калинин с семьёй в хуторе Пухляковском. Он и не скрывает, что пример самого для него любимого писателя, бесконечно близкого по духу человека-Михаила Александровича Шолохова, обосновавшегося в станице Вешенской, сыграл для него в жизни большую роль. Жить рядом со своими героями на земле, политой кровью его земляков, не отпускать от себя неизменную тему – донское казачество – всегда оставалось смыслом его жизни, наполненной тревогами, думами и практическими делами.

«Другой земли у меня нет и не может быть», – сказал как-то А. В. Калинин в беседе с нами, журналистами, не раз бывавшими у него в гостях. Он не уставал, размышляя вслух и одновременно как бы про себя, вспоминать об интересных эпизодах из своей жизни, достаточно длинной и наполненной до краёв. Очень искренне говорил о своих пристрастиях – литературных, нравственных, политических. Но особенно охотно и тепло вспоминал о встречах с Михаилом Шолоховым, подчёркивал, что жизнь Нобелевского лауреата была вовсе не такой радужной, как это представляется многим.

В своих письмах великий писатель называл Анатолия Калинина «родным сынком». Не скупился на добрые слова в его адрес (обычно Михаил Шолохов ими не разбрасывался), не раз повторяя, что «от Анатолия Калинина горячее человеческое тепло далеко идёт». А сам Анатолий Вениаминович замечает: «Всё, что я писал о Шолохове – это эмоциональный оттиск сердца. Я давно уже пришёл к выводу, что, живя на донской земле, трудно было не потянуться к перу. Тем более, если тебя окружают люди, которые не могут не оставить след в жизни».

Роман Анатолия Калинина «Запретная зона», посвященный строительству Волгодонского канала, жжёт своей голой правдой. Не случайно писатель вместе с семьёй просто переехал в станицу Цимлянскую, чтобы оставаться в гуще событий. Заколотил окна своего пухляковского куреня и переехал в Цимлу…

В 1962 году вышла в свет первая часть романа. Это было Слово о совести и чести человека крупного масштаба, руководителя. Герой романа Греков не был придуман, а взят из жизни, как, впрочем, и очень многие персонажи его романов и повестей – «Суровое поле», «Эхо войны», «Возврата нет» и даже «Цыгана»… Придумывались лишь сюжеты, ситуации, но это уже право писателя. Потому и остаётся Василий Греков удивительно современным и сейчас, сегодня, в наше нелегкое и отнюдь не героическое время. Но это наши времена, и никуда нам от них не деться!

Несколько лет назад была переиздана часть «Запретной зоны», изданы вторая и третья, о которых, он долго думал, что пишет «в стол».

«Творчество начинается с тревоги», – говорил Калин не раз тем, кто способен его понять. И верил в будущее этого романа.

 

«Живая вода тихого Дона»

Так было названо выступление депутата Верховного Совета РСФСР в далёком 1988 году на очередной  сессии в Москве. Слово Калинина оказалось таким неожиданно страстным, эмоциональным - ведь он говорил о донской стороне, о судьбах земляков родного края,- что задремавшие было коллеги – депутаты очнувшись, даже встали с мест, не раз прерывали его выступление бурными аплодисментами. «Но довольно ли уже на долю донской земли и расказачивания, и затопления тучных займищ!» – звенел его голос в Большом Кремлевском дворце…

Писатель с болью говорил о том, что из окна своего дома, у самого Дона, давно не видит, как «взблеснёт на солнце сазан», ибо негодными оказываются очистные сооружения предприятий, расположенных вдоль великой реки. Он вспомнил и о «бескормице в животноводстве»… Это волновало многих депутатов, особенно сельчан.

Анатолий Калинин напомнил и о том, что «прославленный Дон впадает не только в Азовское море, но и в океан мировой культуры». Не преминул сказать и о несправедливых нападках на Михаила Шолохова.

К сожалению, – заметил писатель, – революциям обычно некогда бывает защитить своих певцов и летописцев при их жизни. Вспомнил о любимых поэтах – Владимире Маяковском и Сергее Есенине. Он обратился к новой власти (ведь уже звенела перестройка!) «брызнуть на эти факты «живой водой» из тихого Дона».

Сегодня, через 20 лет, почему-то возникает ассоциация с самим Анатолием Калининым. Несмотря на то, что ему многое  удалось сделать для благоустройства родного хутора Пухляковского, для людей, которые нуждались в его защите, опубликовать десятки своих произведений, он и сам нуждается в этой «живой воде», сам порой оказывается не защищённым…

          Порой и его награды – ордена и медали, среди которых – орден Ленина, орден Октябрьской революции, орден Отечественной войны 1 степени, Орден Красной Звезды, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов – не помогают…(Но это просто к слову… У писателя слишком чуткое, хрупкое сердце…)

От первого лица…

Отлично изданный сборник романов и поэм Анатолия Калинина «И вешних крыльев плеск» (общую редакцию книги осуществляла его дочь, член Союза писателей России Наталья Анатольевна Калинина), возвращает читателя не только к уже известным произведениям. Интересен сборник и завершенным романом «Запретная зона» - (именно этот роман писателю особенно дорог).

Его поэма «В саду Саида» давно не переиздавалась и перечитываешь её будто впервые. А поэтическое послесловие к роману «Цыган» – это как бы его продолжение – заключение, хотя написано не в прозе, а в стихах. И тем по-доброму удивляет, увлекает, даже завораживает и мыслью, и словом, и сюжетом…

Говорить подробнее на эту тему, думается, нецелесообразно, просто всё нужно читать. Поэтический «Реквием», опубликованный в сборнике, автором не обозначен как жанр.

Он посвящен «Памяти М.А. Шолохова» и не позволяет говорить о стихах вскользь, скороговоркой. «Реквием» лучше всего читать наедине с самим собой, настолько исповедальны, талантливы строки. Судите сами по такому небольшому отрывку:

 

Заоблачных лампад струится вечный свет,

Над Доном листопад, а Шолохова нет.

Вздымая гриву волн, бессмертной славе вслед,

К Азову рвётся Дон, а Шолохова нет.

Причалив к яру струг, с серьгою в ухе дед,

Скликает всех на круг, А Шолохова нет.

И так слепит глаза лампасов вешний цвет,

Что катится слеза, а Шолохова нет.

 

Поэма «Вешних крыльев плеск» сразу заняла особое место в творчестве Калинина. Это произведение абсолютно современно, оно посвящено   событиям хорошо знакомых нам, живущим в России. Это поэма о любви. Точнее – о торжестве любви. Замечу лишь, что читается она с упоением. В центре её – и «Герой» и «Антигерой», каких немало в нашей действительности.

Побеждает любовь. Конец поэмы – как будто счастливый. И, несмотря на это, ощущаешь некую горечь от бессмысленной жизни, а потом и гибели «Анти-героя», который говорил о себе:

 

Нет, я не белый и не красный,

И я не ворон, не орёл -

Я просто сын страны несчастной,

Переживающей раскол.

 

И в центре поэзии, как и в прозе, у Калинина всегда остаётся человек с его радостями и страданиями. Поэзия даёт возможность Анатолию Калинину сказать слово от себя, от первого лица. Это одна из задач, которую строгий, взыскательный художник непременно решает для себя сам. И свидетельствует о вечной молодости писателя, о глубине его нестареющего таланта.

 

Александр Белоцицкий

 

 ЧЕРЁМУХОВЫЕ    ОСТРОВА

 

Май, чудесный месяц май! Яркое, но пока еще не жгучее, ласково дарящее тепло, солнышко. Бескрайнее небо, бегущие по нему стада белесых барашков-облачков. Изумрудная зелень сочных весенних трав, первые клейкие листочки на деревьях.

А вокруг фейерверк, праздник, волшебное буйство прекрасных цветов! Они распускаются повсюду. На фруктовых деревьях — белые на вишнях, с розоватыми прожилками на яблонях, совсем розовые на абрикосах. Кусты сирени украшаются фиолетовыми гроздьями самых нежных оттенков, ветви бульденежа покрываются снежно-белыми мячиками из малюсеньких цветочков. На земле алыми факелами горят тюльпаны, желтыми колокольчиками раскрываются нарциссы, солнечными зайчиками улыбаются одуванчики. И все это великолепие благоухает, наполняя легкий весенний воздух восхитительным букетом ароматов — надышаться вдоволь им просто невозможно!

Но весенние краски бушуют не только в садах, скверах и цветниках. Вовсю уже зеленеют холмы и балки за городом, нераспаханные участки некогда необъятной дикой степи. То тут, то там, среди мягкой, стремительно рвущейся вверх, к солнцу, травы, разбросаны голубые и желтые крохотные огоньки ранних первоцветов. На склонах балок можно встретить тонкие, будто шелковые, пряди прежнего безраздельного хозяина донских степей — седого ковыля. В лесу уже вот-вот распустятся кисти белых акаций, насыщая эфир далеко-далеко окрест фантастическим запахом, спутать который невозможно ни с каким другим. Ближе к июню затопит крутые бока холмов и берега плотин фиолетово-синее шалфейное море вперемешку с розовыми кустиками цветов чабреца.

Мало, очень мало осталось в нашем краю нетронутых, невозделанных  природных уголков. К счастью, они еще встречаются, радуя глаз и даря возможность отдохнуть душою. Одно из таких замечательных мест находиться неподалеку от Бугултайского каменного карьера. Добраться до  потаенного местечка не так-то просто. Для этого нужно доехать до бывшего  орехового сада, который раскинулся вдоль дороги, ведущей из Новошахтинска в село Алексеевку. Высокие, раскидистые деревья грецкого ореха там постарели, стали приносить мало плодов, и в результате обширный сад оказался заброшенным. Он одичал, зарос кустарником и густым подлеском, превратясь в самый настоящий лес. Но, как известно, нет худа без добра — нынче тут нашли приют самые разные птицы. По всему лесу раздаются их голоса: славные русские певцы соловьи выводят  заливистые любовные трели, сине-красные красавцы фазаны вскрикивают металлическими тенорами, трещат белобокие сороки, непрестанно кукуют коричневые разбойницы кукушки, изредка клекочут серые охотники ястребы. А хор великого множества малых птах, которых и разглядеть-то мудрено, распевает так звонко, стройно и мелодично, что запросто можно заслушаться.

Нам, чтобы достичь намеченной цели, нужно свернуть с трассы на едва заметную колею, ведущую вглубь запущенного орешника. Осторожно пробравшись по ней среди лесных дебрей и свернув направо, упираемся в тупик — дальше на автомобиле проехать практически невозможно. Но дикие места потому и остаются дикими, что попасть в них можно лишь на своих двоих (ну разве что еще верхом на коне или на вертолете). Оставив машину здесь (в этих местах ее никто не тронет), направимся далее пешком. Пройдя вперед, мы вскоре попадем к первому из черемуховых островов. Уже загодя он извещает о себе удивительным, терпким и одновременно нежным ароматом. Еще пара десятков шагов, поворот неприметной тропинки, и перед нами вырастает шапка снежно-белого холма. На самом деле никакой возвышенности там нет, просто кусты черемухи сплелись, срослись в один высокий благоухающий остров! Обойдя пахучий, но колкий внутри живой взгорок (ветви черемухи довольно гибки, но руки об них исколоть можно запросто), мы окажемся в неглубокой длинной балке, поросшей по самому дну редким камышом. Вдоль ее берегов стеною стоят деревья — полвека назад насаженные здесь абрикосы; запахом розовых цветов они вносят свой вклад в изумительный благорастворенный воздух. Двинемся вдоль балочки, прямо по густой траве ее высокого левого берега. Через полторы сотни метров деревья раздвигаются в стороны, открывая обширную, вогнутую посредине, поляну. Вот тут-то и расположились гигантские острова черемухи в белокипенном цвету! Они высятся на гребне левого берега балочки-поляны будто два заснеженных пригорка, метров по двадцати-тридцати шириною каждый, соединенные таким же черемуховым перешейком. Вокруг них разбросаны мелкие белые островки. Вблизи можно разглядеть, что черемуха здесь растет двух видов:  махровая — ветки ее сплошь облеплены цветами, и самая обыкновенная, на которой цветки поменьше, да и сидят они пореже. Зато кусты обычной черемухи, те, что стоят по-отдельности, вымахивают в настоящие деревья, метров по четыре-пять высотою. Белоснежный архипелаг заливает все вокруг таким дивным ароматом, что невольно захватывает дух и начинает слегка кружиться голова!

Хорошо прилечь у подножия пахучих островов на мягкую зеленую травку, глядя в бесконечное голубое небо, где высоко-высоко кружат едва заметные с земли ласточки. Забыть на какое-то время обо всех проблемах и сложностях, досыта, вволю насладиться упоительным целебным воздухом. И как замечательно, что каждой весною, из года в год, с новыми силами пробуждается природа, вновь и вновь покрывая нежным белым цветом черемуховые острова!