ТО ЛИ БЫЛИ, ТО ЛИ НЕБЫЛИ…

Часть 9

Мои воспоминания о Союзе писателей СССР, России.

Наивно думать о том, что в моих отношениях со старшими писателями всё было так безоблачно и весело, что я могу закончить свои воспоминания на высокой мажорной ноте. Нет, не всё было весело. Но и писать я буду не обо всех отношениях, — только о тех, которые как-то влияли на меня.

 Мои отношения с ростовскими писателями как бы делились на три категории: те, кто ко мне относился очень хорошо, и, — Слава Богу! — их было большинство, те, кто относился ко мне плохо (их было мало, но они были), и — соответственно я к ним, те, кто никак ко мне не относился, а порою просто не замечал, и такие в Ростовской организации тоже были.

О тех, с кем у меня были хорошие отношения, я уже написал всё, что мог. А где их не было, там и писать нечего. Остаются лишь те, с кем у меня сложились плохие или неважные отношения, скорее — отсутствие  взаимной симпатии. Расскажу лишь о четырёх, особо значимых в организации фигурах.

Анатолий Иванович Гриценко, прекрасный, талантливый поэт, большой друг Фролова и Коркищенко, очень важный человек в правлении отделения и в дачном «кооперативе» «Рогожкино», откровенно меня недолюбливал. Я даже не знаю, за что, но чувствовал его неприязнь всеми клетками тела, или как говорят: «всеми фибрами». Он никогда мне ничего не выговаривал, не ругался или кричал, не делал замечаний, — он просто смотрел не на меня, а сквозь меня, как через пустоту, а когда я, будучи уже членом правления, что-то говорил, он порой демонстративно не слышал меня, мог заговорить с кем-то на другую тему, особо не задумываясь, закончил ли я свою «болтовню» или нет. Судя по всему, я был в его глазах низшей кастой.

Я, конечно, нервничал иногда, путался в догадках. Мои догадки и сомнения как-то особенно подтвердились на презентации его последней книги в публичке. В фойе кинозала устроили небольшую выставку его книг, и Анатолий Иванович, сидя за столом, подписывал книги присутствующим: писателям — в виде дара, посетителям — в виде покупки.

Меня он проигнорировал для подарка, всем своим видом показывая, что и я всё же могу купить его книгу… Я для него не был писателем, потому книгу принципиально не купил…

Не знаю, может, тут что-то не так, неправдоподобно, может, кто-то его настроил против меня¸ может, просто не любил, но всё происходило именно так — несправедливо. Хотя так же возможно, что я сильно преувеличиваю. Но такое отношение к себе чувствует каждый человек, а в моих ощущениях всё было именно так.

Но обиды на него я никогда не таил, просто пришлось занять «своё место» в его сознании.

А вот очень уважаемый мной прозаик и единственный моряк из всех фронтовиков Отделения Алексей Абрамович Коркищенко кричал на меня, и не просто кричал — орал, на сколько хватало его гнева.

Тогда, я, веря ещё в «святость» и чистоту помыслов писателей, не знал, что у нас в Союзе тоже порой попадаются и негодяи, и подлецы, и доносчики.

Как-то я зашёл в кабинет Фролова, где за столом сидели Коркищенко, ещё кто-то из писателей (уже не помню). И Алексей Абрамович начал орать на меня, едва я переступил порог кабинета председателя.

Я стоял, лупал глазами, и не понимал, что происходит. Алексей Абрамович, который всегда ко мне неплохо относился, который обычно был сдержан в обращении со всеми и вдруг!?

Наконец, до меня стало доходить, чего он кричит. Оказывается, кто-то передал Коркищенко, что я, сопляк-писатель, кому-то рассказывал что-то очень нехорошее о заслуженном прозаике Алексее Абрамовиче Коркищенко, то есть, распространил ложные слухи, наврал, если по простому, и ему об этом донесли, чем вызвали его благородную ярость и возмущённое негодование.

Все сидели и молчали. Первым «очнулся» Фролов.

— Алёша, — сказал он моему тёзке, — погоди, не горячись. Не мог Алексей такого сказать, я его знаю и могу поручиться.  Давай разберёмся...

Разбирались недолго. Оказывается, о том, что я «рассказывал в Союзе» о Коркищенко, я понятия не имел и узнал о нём только что от самого Алексея Абрамовича. Но лишь после того, как за меня поручился сам Фролов, Коркищенко вроде бы успокоился.

В дальнейшем мы помирились, хотя и ссоры-то не было. Но долго ещё холодок отчуждённости веял между нами.

Когда вышла моя первая книга «Свои и чужие», Елена Георгиевна Джичоева сама только-только вступила в Союз писателей СССР в качестве литературного критика. Как водилось тогда, в обязательном порядке я подарил и ей книгу.

И как потом рассказывал Фролов, на следующий день она пришла в Союз, швырнула Лебеденко на стол мою книгу и прокричала с порога кабинета председателя:

— Такой графомании, я ещё никогда не читала!..

Это было серьёзно, — графоманом меня ещё никто не называл. Да ещё это сделал критик…

Что с ней тогда было, я не знаю, но вскоре после моего вступления в Союз она вдруг ко мне резко переменилась, стала любезной и даже ласковой порой, начала называть меня по имени, и, уже работая на ростовском радио, организовала на моё пятидесяти- и пятидесятипятилетие два блестящих радиоинтервью в передачах «Дон литературный». Отношения между нами стали ровными, благожелательными.

Одно их основных женских качеств — непостоянство. Но если женщина так, хоть и неожиданно, вроде бы безосновательно поступает, значит, у неё на это есть причины. И разве можно на неё сердиться и таить обиду?..

Поэта Петрова Виктора Сергеевича я знал по его стихам и публикациям в газете «Красное Приазовье» ещё года с 1973-1974 гг. Я тогда работал старшим прорабом в колхозе имени Кирова Азовского района, и до моего Союза писателей было ещё 15 лет. Он же работал тогда в городе Азове на бондарке (фабрика или мастерская по производству деревянных бочек), учился заочно на журфаке университета и уже печатал стихи в азовской газете, в редакцию которой вскоре перешёл работать, видимо, закончив факультет. Надо сказать, что стихи его мне нравились — они как-то сразу выделялись из той массы средненьких произведений, что печатались в газете.

Вскоре следы его затерялись, — объявился он для меня в Ростове в должности заместителя главного редактора журнала «Дон». Познакомился я с ним уже в Союзе. И узнал, что это тот самый азовский Петров, и был тому рад.

Вначале наши отношения складывались прекрасно, не скажу, что мы были друзьями, но никаких отчуждений или недоразумений между нами не было. В одной из поездок по Дону на теплоходе начальника Волго-Донского пароходства, мы даже жили неделю в одной каюте, часами, греясь на ещё горячем сентябрьском солнце, играли на верхней палубе в шахматы пока теплоход перебирался от стоянки к стоянке.

В общем, всё было хорошо… пока не ушёл Фролов, и Петров, которому уже «передали» на выживание журнал «Дон», не усадил, как он считал, своей марионеткой в Отделении нового председателя. Две большие, хотя и необоснованные амбиции, да ещё работавшие вместе в журнале «ДОН», не могли не столкнуться.

В 2008 году на одном из заседаний правления случился скандал: пять человек из шести проголосовали против предложения Петрова, и тот ушёл с заседания, пообещав уничтожить всех, кто голосовал против.

Никто его обещание всерьёз не принял, посчитав этот скандал обычной писательской ссорой, про которую через три дня все забудут.

Но только не эти оппоненты. На другой день они встретились с глазу на глаз, о чём говорили, неизвестно, но стало понятно, что после этой встречи они ещё больше законфликтовали. Началась практически откровенная «война», которая длилась почти два с половиной года.

В результате этой войны Петров и ещё три его сторонника были отчислены из отделения, и вот уже 15 лет они «на вольных хлебах». Остальные вернулись в Отделение.

Почему Петров, несомненный авторитет в отделении, имеющий в руках литературное оружие: газету «Культура Дона» и журнал «Дон», проиграл эту «войну» и оказался вне отделения? Потому что изначально повёл себя неправильно. Вместо того, чтобы собрать писателей, никого не унижая и соблюдая Устав, объяснить ситуацию, попросить честно рассудить их спор, он стал стращать писателей личными карами, «избрал» на незаконном без квоты собрании себя председателем Отделения и начал  выносить странные решения, но для себя лично, делить отделение на «своих и чужих», унижать и оскорблять писателей, запугивать их разоблачительными статьями в газете (про одного меня сочинил целый «воз»), подключил даже журнал «Дон» для пропаганды себя любимого, — он знал болевые точки писателей, и решил, что сам со всеми справится. Потом пошли почти непрерывные суды, и в результате он потерял всё: и журнал, и газету, место и авторитет в отделении, даже суды ему ничего не дали. Он просто сам привёл себя к поражению…

Его противник и второй организатор этой «войны» — в это время тихо «пересидел в староческасских куширях» эти опасные события особо не высовываясь (если не считать, что пару раз был вызван в суд). И в самый тяжёлый и ответственный момент ушёл из председателей добровольно.

Прошло 15 лет и, переценивая, и переосмысливая произошедшее, начинаешь понимать, насколько глупа была это война, в которой не было мотивации, а только тупое упрямство — она не давала ничего победителю, не уничтожала побеждённого, не удовлетворяла ничьих амбиций, — она лишь трепала нервы и отнимала здоровье участников событий.

И вот сейчас, если, несмотря ни на что, Петров вдруг задумает вернуться в отделение, я не знаю, буду ли я голосовать «ЗА» — слишком большая цена заплачена за эти события. Но содеянные глупости желательно признавать и исправлять коллективно…