Рассказ-сага о Недалеком Олене

1

В праздничной раскраске, головном уборе из индюшиных перьев, новеньких расшитых мокасинах, набедренной повязке из кожи аллигатора, подпоясанной змеиным ремнем, и накидке из шкурок опоссумов Недалекий Олень – охотник из племени Молью битые шкуры – в полдень предстал перед хижиной вождя. Помявшись с минуту, он дернул за обезьяний хвост, приспособленный вместо шнурка к звонку. Из хижины донеслось бряцанье консервных жестянок, подвешенных к потолку, и хриплый спросонок голос прогремел: «Входи!»

Отодвинув шкуру старого кабана, закрывавшую вход, индеец вошел.

– Хао, Медвежья Лапа! – произнес он, подняв правую руку открытой ладонью вверх.

– Привет-привет, Недалекий Олень, – пробурчал огромный старик, набивая трубку индейской травой. – Зачем приперся в столь ранний час?

– Так уже полдень.

– Полдень? Тогда просто – зачем приперся?

– О великий вождь! – начал охотник давно подготовленную речь. – Вот уж сорок лет исполнилось, как мать родила меня на свет. Голос мой окреп и звучит теперь как рев ниагарского водопада. Руки мои сильны, словно лапы орла, а ноги быстрее, чем у вилорога.

– Чего пиаришься, как банка колы?! Мои руки, мои ноги – эка невидаль! И ради этого ты тревожишь меня ни свет ни заря?!

– О нет, великий! Я построил хижину, и она самая красивая в селении. Я посадил деревья, и они дают прекрасные плоды.

– Ты никак в рекламные агенты подался? – усмехнулся Медвежья Лапа, прикуривая от священного огня. – Какие товары рекламируешь? Строительные или для сада?

– Мне грустно, великий вождь. Никто не украшает мой дом. Никто не играет в тени моего сада, не лакомится его чудесными плодами.

– А ты заведи енота. Енот красивый и игривый, и сад обчистит – мама не горюй. Кстати, насчет сада, недалекий ты мой Олень, ты не прав. Когда ты охотишься, в твоем саду все племя пасется.

– Правда? – удивился охотник, но, вспомнив, зачем пришел, вернулся к прежнему разговору.

– О великий вождь. Не хочу я енота. Ведь его не научишь стрелять из лука и плести сети. Не научишь разводить огонь и петь наши индейские песни.

– Научишь-научишь, – ответил старик, пуская облако сизого дыма в висящую над потолком гирлянду банок из-под пива. – При должном старании и зайца курить научишь.

– Я жениться хочу, Медвежья Лапа! – выпалил Недалекий Олень.

– Так бы сразу и сказал. А то топчешься вокруг да около: дом, плоды, еноты... И кого же ты избрал?

– Лазурную Лилию.

– Ишь чего захотел! – подумал вождь и ответил: – Ты получишь разрешение жениться, но сначала, по традиции нашего племени, ты должен пройти испытания.

– Ради Лазурной Лилии я готов на любые подвиги. Добыть медведя гризли или горного льва, угнать табун лошадей у бледнолицых или даже автомобиль. Могу даже отрыть топор войны и отправиться освобождать наши земли!

– О! Так много не потребуется. Надо всего лишь отправиться в скалистые горы, где некогда жило наше племя. Найти там пещеру ненужного хлама и в течение десяти лет изучать индейскую камасутру по наскальным рисункам великих шаманов Пузатого Бизона и Веллету – друга наших недругов. Потом вернешься, сдашь экзамен вдовам наших старейшин на глазах всего племени – и можешь жениться.

– Но, вождь, – опешил индеец, – мне уже сорок. А через десять лет будет пятьдесят.

– Молодец. Хорошо считаешь. Возьми морковку в огороде, – похвалил Медвежья Лапа.

– Но кто же женится в пятьдесят лет первый раз? В пятьдесят лет уже может не быть ни чувств, ни сил и ни желания.

– Зато у тебя будут знания.

– Зачем такие знания?! Ведь женились же наши предки до Веллету и Бизона. Заводили детей – и без всякой камасутры.

– Наши предки были глупыми, невежественными дикарями. Каяться нужно за таких предков, стыдиться их!

– Мой отец, всю жизнь проработавший школьным учителем, рассказывал, что глупыми и невежественными были Веллету и Бизон. За всю свою жизнь не встречал он подобных балбесов и двоечников. Прогуливая школу, они прятались в пещере, стены которой расписывали, от безделья, похабными рисуночками. А теперь два этих клоуна, в зоопарке, в городе бледнолицых, в клетке между гамадрилами и бородавочниками, паясничают, изображая быт индейцев! Позорят нас на весь мир! Вот за кого должно быть стыдно!

– Не смей! – заорал вождь, потрясая над головой трубкой. – Не смей клеветать на заслуженных шаманов! Они не позорят нас, а делают известными! Прививают белым людям нашу культуру!

– Я не клевещу, а говорю правду, и ты это знаешь, вождь.

– Ничего не знаю и знать не хочу. Наше племя расцвело благодаря Веллету – другу наших недругов – и Пузатому Бизону. Они открыли нам глаза, заставили увидеть всю нашу мерзость и ничтожность, покаяться и обрести счастье, переселившись в резервацию.

– С каких пор уменьшилось в десять раз – это расцвело? Счастье – это прозябать в бесплодной глуши, пока бледнолицые добывают золото и нефть в наших горах? За что мы должны быть благодарны двум этим проходимцам?

– За то, что они научили нас демократии, толерантности, вседозволенности и гласности и все сделали из любви к нам и ради нашего же блага.

– Любили бы они нас, то не жили бы в племени янки и не приезжали бы раз в год, чтобы проклясть, выказать свое презрение, обчистить нашу казну да пожрать на дармовщинку. Неужели без их участия теперь даже жениться нельзя?!

– Нельзя! И плохо думать о них – тоже нельзя! Это – закон!

– Хорошо. Если я выполню все условия, я смогу жениться не Лазурной Лилии?

– Сможешь жениться на той, на ком мы посчитаем нужным.

– Как – на ком посчитаете нужным? – опешил Недалекий Олень.

– На Пучеглазой Выхухоле, Беззубой Землеройке, Бешеной Росомахе.

– Росомаха ведь замужем. Вчера она вышла за Тихого Ежика.

– Сегодня уже овдовела.

– Бедный Ежик. – Охотнику стало грустно. – Но, Медвежья Лапа, я люблю Лазурную Лилию.

– Лилию, Лилию! Далась тебе эта дура?! Забудь о ней!

– Лилия дура?! – возмутился охотник.

– Дура. Дура, как все красивые девушки.

– А Бешеная Росомаха – значит, не дура?!

– Как же ты недалек, Недалекий Олень! – вождь поднял глаза к дымовому окошку в потолке, словно призывая небо на помощь в борьбе со столь непрошибаемой тупостью. – Росомаха – святая! Дочь радуги от солнца!

– Скажи это Тихому Ежику.

– Ежик, между прочим, плакал от счастья, когда она его придушила. Ибо знал, что точно попадет в райские кущи Маниту. А ты, бесстыжий, попадешь в ад, ибо упрям, похотлив и интересам общества предпочитаешь плотские утехи с красивой пустышкой!

– Какая польза обществу, если я десять лет в ста пятистах милях от племени буду заниматься, мягко говоря, ерундой, а возвратившись, умру после одного дня позора? А Лазурная Лилия вовсе не пустышка. Она умна и умела, любит детей, прекрасно готовит.

– Опять ты за эту Лилию! Палка Летяга, Пришибленная Сова, Унылая Стрекоза, Зоркий Крот – вот претендентки тебе в жены!

– Зоркий крот ведь не скво?! – опешил молодой индеец.

– Не скво, но он положил на тебя глаз. У нас, если ты забыл, – толерантность! Ты враг толерантности?!

– Нет, вождь, не враг, – Недалекий Олень взял себя в руки. – Но Зоркий Крот не сможет родить мне детей, верно же?

– Ну и что, – ответил вождь, набивая новую трубку. – Заведете енотов. Еноты, – лицо вождя расплылось в умилении, – они как дети! Только еноты.

Недалекий Олень осел.

«Какой смысл тогда вообще жениться, если не на Лазурной Лилии? – думал он. – Зачем мне вигвам, украшенный рисунками и моими охотничьими трофеями? Зачем мне сад с плодовыми деревьями и цветами? Зачем мне вообще жить? Чтоб утешать Зоркого Крота или усмирять Бешеную Росомаху?»

– Ступай, Недалекий Олень, – произнес Медвежья Лапа, блаженно выдыхая дым. – Завтра вечером я соберу совет вождей. Будут: Зоркий Крот, Полуденный Филин и я. Приходи. Перед отправкой в пещеру ненужного хлама ты должен будешь пройти инициацию в мужчину: выпить литр касторки и получить сто пятьсот палок по заднице. Выдержишь удары и не обделаешься – будешь считаться настоящим мужчиной.

Понурив голову, опустив плечи, Недалекий Олень покинул хижину вождя.

– Молодежь... – улыбнулся Медвежья Лапа. – Всему их нужно учить! Вечно принимать решения за них. Ни на что они не годятся!

2

Ты дни попутал, Недалекий Олень! Я назначил совет на завтра. И чего это ты так вырядился?!

На охотнике была клетчатая фланелевая рубашка и синие джинсы, шляпа котелок вместо радуги перьев на голове, кожаные пастушьи сапоги вместо мокасин на ногах. В руке он держал потертый дорожный чемодан, обклеенный картинками с голливудскими красотками. От прежнего костюма остался только змеиный пояс. Чисто вымытое и побритое лицо охотника пахло одеколоном.

– Я ухожу, вождь. Пришел попрощаться.

– В пещеру ненужного хлама? А как же сто пятьсот палок и литр касторки?

– Оставь себе, вождь, – усмехнулся бывший охотник. – Я ухожу в город бледнолицых.

– И как ты собираешься там жить? Пойдешь в зоопарк к Веллету и Бизону?

– Зачем же? Сниму комнату в дешевом мотеле. Я продал свои шкуры, ружье, капканы – на первое время хватит, а дальше пойду работать – руки у меня есть. Буду объезжать лошадей, пасти скот, разгружать вагоны, мостить дороги.

– А как же жениться?

– А зачем? По выходным я буду ходить в кабак, знакомиться с красивыми продажными женщинами и спать с ними за деньги.

– С бледнолицыми?!

– С бледнолицыми, с черноягодицыми, тебе-то какая разница, вождь? А Зоркому Кроту передай, что я тоже на него положил, только не глаз.

– Вонючий Скунс! – Недалекий Олень едва успел увернуться от растоптанного сорок пятого размера мокасина, летящего ему в лицо. Второй мокасин ударился в кабанью шкуру за спиной охотника.

– Паршивый Койот, Гнусный Стервятник, Недощипанный Попугай, Дятел Безмозглый – вот как теперь тебя будут звать! – разнесся над селением гневный рев вождя. – И даже хуже! Имя тебе – Тот, У Которого Нет Имени! Убирайся вон! Видеть тебя не хочу! Знать о тебе ничего не желаю!

Но Недалекий Олень был уже далеко. Со всех ног несся он к автобусной остановке на краю резервации. На сердце у него было легко, а в голове звучала песня про индейца, рожденного, чтобы бежать. Он чувствовал силу в ногах, и знал, что даже если не успеет на последний автобус, запросто добежит до города сам.

– Зря это я, – подумал Медвежья Лапа. – Разорался как мальчишка. Надо было спокойно, интеллигентно, с ласковой улыбкой проклясть его – как это делает Пузатый Бизон. Пожелать, чтобы внутренности его сгнили, а душа вечно горела в аду. А еще лучше было бы пожелать ему удачи. Бледнолицые всегда так делают, когда хотят кому-то зла: скривят лицо коровьей лепешкой и цедят сквозь зубы: «Ну уд-дачи вам!» Эх, несолидно получилось.

Вечером того же дня вожди племени держали совет. Дым мескаля и коки стоял настолько густой, что, казалось, его можно было откусывать и жевать.

– Да-а-а! – произнес Медвежья Лапа, выпуская изо рта в потолок густую сизую струю.

– Да-а-а! – согласился Полуденный Филин, посылая следом очередь дымных колечек.

– Да-да, да-да, – закивал болванчиком уже порядком укуренный Зоркий Крот.

– Паршивая нынче молодежь пошла, – изрек верховный.

– И не говори. Ни на что не годная молодежь! – поддержал Филин.

– И почему они не хотят блюсти наши традиции?

– Я разумею, – изрек Полуденный Филин, задумавшись, – потому, что они – сволочи.

– Это ты правильно сказал. Сволочи и лентяи. Вечно им подавай самое лучшее да побыстрей – а вот дулю! – И Медвежья лапа сунул под нос собеседнику огромный кукиш.

– А помнишь в былые времена! – подняв взор от дули, размечтался Филин. – Какие люди были!

– Да-а! А сколько раньше вигвамов в селении было! Песни, пляски, детский смех! Куда ушло все это?!

– Да-а-а! Сколько у нас молодых воинов. Было шестеро. Ежик, бедняга, помер. Этот, у которого нет имени, сбежал. Прочие не изъявляют желания заводить семьи. Этак скоро Молью битых шкур и не останется вовсе. Надо что-то делать, Лапа.

– Надо что-то делать, – согласился верховный вождь. – Да, Крот? –могучий старик обернулся к третьему участнику совета: – Кро-от!

Но крот не слышал друга. С широко открытыми глазами он лежал на спине на полу вигвама, подергивая ладонями и согнутой в колене левой ногой. Ему виделось, будто он настоящий крот, убегающий от огромного лохматого койота по зеленой лужайке, щурясь от яркого солнца. Койот все приближался, а крот никак не мог найти дорогу к своей норке. По глинобитному полу под ним растекалась лужа.

– Готов крот. Укурился, – вздохнул Медвежья Лапа. – И как теперь совет вести?

– Послушай, Лапа, может, отменим эти традиции? А тем, кто решит жениться, будем давать пособия – из тех грошей, что присвоившие наши земли и недра бледнолицые выделяют на развитие индейской культуры? – предложил Полуденный Филин.

– Тогда не хватит Пузатому Бизону и Веллету, другу наших недругов, на бухло и подарки, – мрачно ответил верховный вождь. – А когда они узнают, что мы отменили их указ, думаешь, довольны останутся?! Меня после прошлогоднего проклятия простатит с геморроем замучили! Так уезжали вполне счастливыми – сытыми, пьяными, накуренными и с деньгами.

– Так ведь все равно проклянут. Каждый год проклинают на прощание и грозятся больше не приезжать.

– А посмеем самовольничать, проклянут вдесятеро больше, да еще и бледнолицых натравят. Скажут, что мы против демократии, и, чего доброго, упросят сбросить атомную бомбу на резервацию. Ты скажи лучше, кто нам мясо будет теперь добывать? Сами-то как-нибудь перебьемся. А приедут шаманы, кушать захотят, что тогда?

– Это как раз не проблема. Схожу в супермаркет, куплю протухших окорочков по дешевке, замариную в настойке мух на кока-коле – Бизон и Веллету схомячат и не заметят. Все время пытаясь подражать бледнолицым они и давно уже разучились отличать парное мясо от столетней тухлятины. Главное – наливай им побольше. А вот, узнать бы как нам дальше жить? Как возродить былое величие племени? Сохранить наш народ? Нашу культуру?

– О-о! Эко тебя на философию пробило – хорошая трава! Давай еще трубочку?

– Давай.

– Хорошая у нас трава, а молодежь ни на что не годится.