Известному донскому писателю Геннадию Колесову  4 ноября исполняется 75 лет. Поздравляем Геннадия Семёновича и желаем здоровья, радости творчества и человеческого счастья!

Ниточки

Дорога на родину пролегает вдоль озера Маныч-Гудило с поворотом влево к увалам Сальско-Манычской гряды. Селения редки, по просторной степи разбросаны «точки» - такие название носят там животноводческие фермы. Издалека вижу на перекрёстке, у вымирающего хутора с иссохшим прудом в огородах, одинокую женскую фигуру. Торможу. Немолодая женщина, прижимая к себе самодельную тканную сумку, размещается рядом на сидении. В ответ на её благодарность, естественно спрашиваю, далеко ли она путь держит. А поскольку с сумочкой, то, предполагаю, внуков проведать.  Она поворачивает ко мне лицо, говорит смущённо извиняясь:

«Не обижайтесь, ноги больные, а мы почти приехали. Вот точка над дорогой, там хорошие люди живут-трудятся. Аварцы. А у них пятеро деток. Мои-то и дети, и внуки выросли, поразлетелись кто куда. А я скучаю по маленьким. Вот связала им по паре носочков…  

 «А что?» - не понимает она моего молчания. Пока торможу, достает из сумочки свои поделки, показывает: беленькие, серые. С разноцветной ниточкой  вплетённой каждая пара, чтобы дети не путали где - чьи.

Глаза голубые, светлые, морщиночки на чистом, миловидном лице, улыбка чуть растерянная. Встаю из-за руля, обхожу машину, открываю ей дверку с приглашением выйти. Выходит чуть недоуменно, не привыкла к такому. Обнимаю её, целую в щёку, говорю:

          «Спасибо Вам!» -   Пять минут провели вместе, а тепло в душе редкостное.

   В зеркало вижу: не спешит уходить, подняла прощально руку. Явно думает:

          «Чудной дядька…».

    Я  чуднОй,  а она – чУдная!

Такое маленькое счастье

Володька – тщедушен и слаб умом. Виной тому – война. Подростком попал под бомбёжку, рвануло рядом, засыпало землёй. Откопали - жив остался, но остановился в развитии физическом и умственном.

    В колхозе он на побегушках,  исправно делает всё, что ему поручают. Пожалел я, сказал завхозу:

    «Приставь его к конюшне, дай пару лошадей, у него получится». Надо было видеть мужичонку: заважничал, загордился, но дело и впрямь у него заладилось, а уж к лошадкам отношение – и желать лучше не надо. Запомнилась  фраза,  которой он оценивал новое своё положение:

    «Я теперь при конях, за мэнэ люба учителка пидэ…»

   Нет давно Володьки, остановилось вдруг взорванное сердце. А вспоминается как притча, сколь мало нужно было для счастья маленькому человеку:

 «Я – при конях…»

Умер трубач

Село  степное,  глубинное, но изюминкой в нем – на редкость чудный духовой оркестр.  Вечерами, в праздники, музыканты играли на площади перед клубом. Кружились пары, пелись песни, вокруг толпился, гулял принаряженный народ.  Трубач выводил своё изумительное соло, барабанщик то сыпал дробью, то гулко ухал. Флейтист имитировал трель соловья, что жил за садами, над речкой в низине. В дни печали, когда умирал уважаемый человек, уплывал за околицу вместе с похоронной процессией траурный марш Шопена.

     Двадцать лет без войны разорили землю, обезлюдело, состарилось  село.  Заилилась речка,  одичали  сады и  ушли соловьи. На развалинах клуба – бурьян, шальные козы прыгают по спёкшимся кирпичным глыбам. Забыты вальсы и кадрили. Со всего состава музыкантов осталось двое: барабанщик и трубач. Похороны часты. Играют, как могут всё тот же марш, только тяжко дышит труба, не всегда в такт бьет барабан.

    И умер трубач. Скрипит телега, длинна и  ухабиста дорога. Бредёт за гробом его онемевший от горя друг, зачем-то тащит свой затёртый барабан. Уже подъём на кладбищенский холм рядом, вдруг крик его:

    «Люди, как же без музыки? Нельзя так, нельзя!». Хрипит, задыхаясь, изображая трубу: «Па-папам…» - и, бух в барабан. Снова: «Па-папам…» - и удар.

Под такую жуткую музыку и засыпали гроб комьями глины. Не смог идти назад барабанщик, отказали ноги, увезли на телеге. И прозвучало на тризне:

  «Не трубач скончался. Умерло село».