«В МОИХ ТРЕПЕТНЫХ СТРОЧКАХ ВОСКРЕСНИ»

К 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИКТОРА ЛОЗОВСКОГО (1941–2019)

*Материал подготовлен Еленой Арент

В 2021 году талантливому таганрогскому поэту Виктору Егоровичу Лозовскому исполнилось бы 80 лет. Лирика Виктора Лозовского многогранна, но есть в ней главный мотив, пронизывающий все его произведения. Это любовь к малой родине! Боль за неё, в одночасье оказавшуюся за границей. Родился Виктор Лозовской 25 сентября 1941 года в г. Таганроге. Летом 1942 мать вывезла сына из оккупированного Таганрога в хутор Кузнецы, что под Новоазовском Донецкой области, ныне ДНР. Здесь уже в юношеские годы и появились его первые стихотворные строчки. Любовь к поэзии передалась Виктору от мамы, всю оставшуюся жизнь прожившей в этом хуторе. Безмерная любовь к матери, память о не вернувшемся с фронта отце, влюблённость, бескрайняя азовская степь – всё волновало начинающего автора. А в 1968 году в газете «Таганрогская правда» появилась первая публикация стихов Виктора Лозовского. С тех давних пор произведения Виктора Егоровича охотно размещали на своих страницах газеты «Таганрогская правда», «Молот», «Родное Приазовье», «Степь Приазовья», коллективные сборники, литературные альманахи. Лозовской – автор нескольких поэтических книг: «Светлая родина детства», «Под синим оком неба», «Сёстры», «Моя память – моя проводница», «Под надрывистый плач камыша» (посмертное издание). Многие годы он являлся членом таганрогского литобъединения «Чайка». С 2011 года  посещал семинары Ростовского регионального отделения СПР. Являлся многократным лауреатом и дипломантом различных литературных фестивалей и конкурсов. В молодые годы получивший профессию электрогазосварщика и проработавший по специальности всю жизнь на предприятиях Таганрога инженером-технологом, Виктор Лозовской стал ещё и поистине мастером поэтического слова.

ЕЛЕНА АРЕНТ

ВИКТОР ЛОЗОВСКОЙ   

ГОРЕЧЬ ВОЙНЫ
Бесчисленных окопов на земле
Годами зарубцованные шрамы
Ещё напоминают о войне,
И ноют у солдат былые раны.
Я не хлебнул военного свинца,
Но и по мне война хлестнула болью:
Прошла по сердцу гибелью отца
И материнской вдовьею судьбою.
Прошла по нервам дрожью женских рук,
Со страхом бравших горечь похоронок,
Тоскою опечаленных старух,
Пустотами зияющих воронок ...
И потому на мраморе могил
Мне горько видеть траурные списки
И слёзы у рыдающих без сил
У скорбного безмолвья обелисков.

ХУТОРОК
В хуторке не осталось родни –
Лишь кресты да могилы одни.
И не тянет, как прежде, сюда, –
Лишь на кладбище, на Провода.
Те ж овраги окрест и холмы,
Стало лето здесь вроде зимы,
Словно осень – дыханье весны.
Отоснились мне сладкие сны.
Здесь я путник теперь, а не гость,
Мать не ждёт, не спешит за погост.
Сиротлив без неё хуторок,
Гладит ветер её бугорок,
И безмерно тоскует душа
Под надрывистый плач камыша.
Оживи, хуторок, оживи,
В моих трепетных строчках воскресни,
Цветом яблонь и груш удиви,
Очаруй меня девичьей песней.
Позови, хуторок, позови
В голубые подлунные дали,
Где никак не могли соловьи
Разыграть золотые медали.
Напои, хуторок, напои
Родниковой водою кристальной,
Раствори в ней печали мои,
Влей покой в мою душу желанный.
Озари, хуторок, озари
Юных лет позабытые грёзы.
Пусть цветут в переливах зари
И мои, и кукушкины слёзы.

НАЧАЛО
Где-то песня плыла величаво,
Чей-то стих вдохновенно звучал.
Я подумал: а где же начало
Всех прекраснейших в мире начал?
Неужели мелодии звуки
И крылатые строки стиха
Были просто творением скуки?
А душа оставалась глуха?
Неужели без всякого смысла
Сердце рвут из груди соловьи?
И невольно стекаются мысли
К всеобъемлющей силе любви.
Я уверен: у самых истоков,
На заре человеческих лет,

Милой женщине первые строки
Посвятил самый первый поэт.
И, конечно же, первая песня
Рождена для любимой была,
И на первой картине прелестно
Чья-то девушка розой цвела.
... Где-то песня плыла величаво.
Чей-то стих вдохновенно звучал.
Я подумал: у женщин начало
Всех прекраснейших в мире начал.

***
Когда над строчкой мучаюсь и млею, 
Себя я на сомнениях ловлю, 
Что как поэт, возможно, не созрею, 
Ещё страшней - а вдруг перегорю. 
Не верится ни в то и ни в другое, 
Упрямо мысль пульсирует в мозгу: 
Поэзия - мученье дорогое, 
Я без тебя на свете не смогу! 
Ну, как не размечтаться на закате, 
Когда над кромкой стынущих небес 
Взлетит зари малиновая скатерть, 
Повиснет звёзд трепещущий навес. 
Когда зажжётся месяца лампада 
Над храмом обомлевшей тишины, 
Светлее ничего душе не надо - 
Она озарена до глубины.

Кузнецы
Никто, увы, былое не вернёт, 
Но хочется мне хутор вам представить 
Таким, каким он в памяти встаёт, 
Каким он никогда уже не станет. 
По балкам пламенели воронцы, 
Прохладою туманились криницы, 
И вольно ржали в травах жеребцы, 
И песнями захлёбывались птицы. 
Тянулись хаты ломаным ручьём, 
Бежали к ним весёлые тропинки, 
Сады друг друга трогали плечом, 
И крались огороды по низинке. 
А посредине хутора, как дуб, 
Шелковица кудрявилась листвою, 
Скрипел колодца деревянный сруб, 
Где был родник с водою ключевою. 
Назвали этот хутор «Кузнецы», 
Хоть кузницы там нет с его основы, 
Коней там не ковали кузнецы, 
Но хутор основали Кузнецовы. 
Они - моя по матери родня, 
И в той земле мои остались корни. 
Я вечно буду хутор этот помнить. 
Жаль, некому там вспомнить про меня. 

Послевоенный пряник
Вернусь я в далёкую осень
И вспомню такой эпизод,
Который не радует вовсе,
Лишь душу досадой грызёт:
Всё лето пробыв в лазарете, 
С войны дядя Гриша пришёл,
Раскрыв вещмешок, все «секреты»
Выкладывал щедро на стол:
Махорку, консервы, галеты...
Достался мне пряник резной, 
Но я потерял его где-то.
Когда шёл от дяди домой.
Мне съесть бы его по дороге, 
Но я ведь похвастать хотел, 
Чтоб всех удивить на пороге.
Обшарил карман... и вспотел.
Ох, как меня слёзы душили, 
И как же меня подвела
В жакете, что мне перешили, 
В наружном кармане дыра.
...Я многое в жизни сумбурной
Терял и теряю подчас.
Зачем же тот пряник фигурный
Ищу я во сне всякий раз?

Сладкий колодец
В глухой степи, где мать моя жила, 
Любил бродить я, приезжая в гости, 
Там и сейчас стучат перепела, 
Когда пшеница выкинет колосья. 
И я всегда в ложбинку путь клонил, 
Поросшую целебным зверобоем, 
Сюда не травостой меня манил, 
А след едва заметный к водопою. 
И находил я в травах, как гнездо, 
Колодец древний с каменною кладкой. 
Я воду пил, задерживая вздох, 
Была она пронзительной и сладкой. 
И, как от бега, дух переведя, 
Слегка смочив ещё густые кудри, 
В который раз задумывался я, 
Как назван был колодец этот мудро. 
Его создатель «сладким» окрестил 
И так дошло до наших поколений ... 
Я из него святую воду пил, 
Припавши, как паломник, на колени.

На завалинке
Завечерело. Звёзды, копошась, 
Как муравьи, зашарили по небу. 
Завалинка берёт над миром власть, 
Да и душа в ней чувствует потребу. 
Без приглашенья сходятся сюда 
Прохожие, знакомые, соседи. 
Течёт беседа тихо, как вода, - 
И мне здесь тоже место -  непоседе. 
И уплывают мысли в никуда: 
Цикадами, лягушками, сверчками 
Заворожён я напрочь. Как балда, 
Разинув рот, сижу со стариками. 
За садом сыч встревоженный кричит, 
Чабан вдали играет на сопилке, 
Ручей под горкой ласково журчит - 
Всё в сердце оседает, как в копилке. 
И наплывает дрёма, как туман, 
Чтоб в продолженье сказки окунуться. 
Готов последний вывернуть карман, 
Чтоб снова на завалинке очнуться.

***
Весной хозяин яблоню срубил, 
Лишь только снег вокруг неё растаял, 
А у стены краснел автомобиль - 
Гараж хозяин для него поставил. 
А яблоню к забору оттащил, 
Чтоб к будущей зиме дровами стала, 
Но дрогнули сердца и у мужчин, 
Когда пора цветения настала. 
Вокруг теплынь весенняя плыла, 
Щебечущие птицы гнёзда вили, 
А срубленная яблоня цвела, 
Ещё не веря, что её срубили. 

***
Такой весны уже не будет. 
Не будет той голубизны, 
Когда впервые чувства будит 
Любовь волною новизны. 
А было мне тогда шестнадцать: 
В сиянье радостного дня 
Среди привычных одноклассниц 
Мне вдруг увиделась одна. 
Цвели сады хмельно и густо, 
Я в сердце слов не находил. 
Я в неизведанное чувство 
Светло, как в радугу, входил.

***
Ну куда было кроху девать, 
Уходя каждый день на работу? 
И с собою брала меня мать, 
Как охотник щенка на охоту. 
А кругом неоглядная степь. 
Мама - в поле, а я - под копною. 
Горько ей доставался тот хлеб, 
Опалённый нуждой и войною. 
Это я понимаю сейчас, 
А тогда непослушен был крайне: 
Я копну покидал всякий раз - 
Находили меня в разнотравье. 
Вижу всё, закрывая глаза, 
Наяву и увидеть не чаю: 
Там - граница. 
Лишь знает слеза, 
Как тоскую и как я скучаю. 
Милый край! Как тебя не любить? 
Как не сниться ромашкам и макам? 
Я в степи научился ходить. 
Я ни разу в степи не заплакал.

Август
Покатилось лето к сентябрю, 
Словно солнце красное к закату. 
Жаль, что я тех лет не повторю, 
Что умчались с юностью куда-то. 
Эта боль для многих не нова, 
Только я почувствовал впервые, 
Как могучи жизни жернова 
И её законы вековые. 
Жухнут трав зелёные шелка, 
Краски лучезарные скудеют, 
Утихает чувств моих река, 
Кудри мои русые редеют. 
На исходе августа смотрю: 
Тихо за родительскую хату 
Покатилось лето к сентябрю, 
Словно солнце красное к закату. 

Моя душа
Моя душа из ран и ссадин, 
В ней поселилась не на день 
Тоска заброшенных усадеб, 
Печаль забытых деревень. 
Когда метель, как ведьма, воет, 
Я словно вижу мамин дом, 
Где голый ветер верховодит 
В его убежище пустом. 
Там был уют, горела печка, 
Свои усы крутил сверчок, 
Но все растаяло, как свечка, 
И дом закрылся на крючок. 
А на душе открылась рана 
Незаживающей вины, 
И лёг на голову так рано 
Нежданный иней седины. 
С тех пор и в буйной пляске свадеб 
Меня преследует, как тень, 
Тоска заброшенных усадеб, 
Печаль забытых деревень. 

***
Сжигает осень краски лета 
На золотом своём костре, 
И сразу чувствуешь острей 
Её прощальные сюжеты: 
Сады пылают, и румянец 
Горит у яблок на щеках, 
У поздних ягод на боках 
Вовсю сверкает яркий глянец. 
Жнивьё блестит, как позолота, 
На нераспаханных полях, 
Вино искрится в бутылях, 
Сватам распахнуты ворота. 
Дрожит с утра зари подпруга, 
Прозрачна в полдень тишина, 
И птиц протянута струна 
Сквозь сердце с севера до юга. 
Лавина солнечного света 
Разлита в пламенной листве. 
А там, в тени, среди ветвей 
С огнём играют краски лета. 

Журавли
Курлычет в небе стая журавлей. 
Пришла весна. Своё отпели вьюги, 
И потянуло птиц к родной земле, 
Не по душе им жизнь на тёплом юге. 
Они спешат, торопятся сюда, 
Где камыши густые зеленеют, 
Где в балках — родниковая вода, 
И маки за пригорками алеют, 
Где по весне терновые кусты 
Бушуют в белом и зелёном цвете. 
Они такой зовущей красоты 
Не видели нигде на целом свете. 
Для них земной, неповторимый рай — 
Кусочек здешней ласковой природы 
Ведь этот тихий родниковый край  
Когда-то стаю спас от непогоды. 
Здесь журавлята родились тогда, 
Отсюда первый раз они взлетели. 
... С тех пор и тянет журавлей сюда, 
Когда стихают бури и метели. 

Жатва
Растянулись стёжкой хутора, 
Сдвинув к речке зелень огородов, 
И плывёт по солнечным буграм 
Запах хлеба спелого и мёда. 
Степь лежит счастливая, как мать: 
Урожай — дитя её от века — 
Бережно положат в закрома 
Руки трудового человека.
Потому обильно, как роса, 
Выступает пот на жарких лицах. 
Хоть поёт в загонке не коса — 
Нелегка в разгаре косовица. 
Зной висит завесой, как в печи, 
И растут под синим оком неба 
На токах бурты, как калачи, 
В поле — копны, словно булки хлеба. 

Уходят старики
Уходят старики. Родные корни
В земную глубь уходят навсегда,
И горько сознавать в минуты скорби,
Что не вернуть их больше никогда.
Уходят старики, и мы жестоко
Среди невзгод и неуютных дней
Казнимся мыслью, что, возможно, соки
Тянули чересчур мы из корней,
Что, может, укорачивали вёсны
И лета увеличивали зной, 
И, может, осень делали несносной. 
Которая могла быть золотой. 
Уходят старики, и мы теряем 
Земную с ними жизненную связь. 
И если их мы в чём-то повторяем, 
То всходят зёрна, вложенные в нас. 

Раны родины
Приехал я на родину взглянуть, 
Где пролетело радостное детство. 
Так захотелось запаха вдохнуть, 
Где даже дым приятен, как известно. 
Ну, здравствуйте, родные Кузнецы, 
Ещё остались старенькие хаты. 
Праматери мои и праотцы 
Здесь жили поселением когда-то. 
Я на подворье мамином — тоска. 
Головками лопух кивает хило. 
От хаты — куча глины и песка, 
Как братская забытая могила. 
Вдали посадки высохший скелет 
Стоит, ветвями голыми чернея, 
Шелковица, живущая сто лет, 
И та не дожила до юбилея. 
Граница здесь недавно пролегла, 
И всё вокруг как будто иссушила, 
И вышки пограничная игла 
Торчит в степи, как в мягком месте шило. 
Но к родине кипит во мне не гнев, 
Она ни в чём никак не виновата. 
По ней как будто протянули нерв — 
Заденешь, и взорвётся, как граната.
Ласкаю я метёлки камышей 
И, может быть, в полыни заночую. 
Любовь и жалость смешаны в душе, 
Я ими раны родины врачую.

***
День ото дня всё больше в мире злобы, 
Всё меньше благодатей и щедрот, 
А ведь, мудрея, с опытом должно бы
Происходить как раз наоборот. 
Я, как Печорин в ночь перед дуэлью, 
Стремлюсь постичь на землю свой приход: 
С какою предначертанною целью 
Однажды сотворил меня Господь? 
И оправдал ли я предназначенье? 
Ведь мне совсем не ведомо оно. 
Я радость доставлял и огорченье, 
Я жил в миру и трезво, и пьяно. 
Старался не обидеть, а обидел; 
Старался не ударить, а ведь бил; 
И сам себя смертельно ненавидел; 
И сам себя без памяти любил. 
К чему стремился, так и не свершилось; 
Чего не ждал, пришло ко мне само; 
Но жизнь моя ещё не завершилась, 
И, может быть, звезда не за кормой. 
И, может быть, почувствую в итоге, 
Оценивая путь на склоне лет, 
Что есть и мой на жизненной дороге, 
Пусть небольшой, но всё же добрый, след.