Прощай, Амиго!

Рассказ

Из африканского цикла

«Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф».

Николай Гумилёв

Мы недалеко от экватора. Жара… нельзя сказать, чтобы очень уж сильная. В Германии, – и то бывает в августе жарче, не говоря уже о Ростове. Здесь, в тропиках – парилка. Вы когда-нибудь бывали в сауне? Риторический вопрос. Вот, что-то вроде этого. Воздух влажен и горяч, как будто перед освежающим ливнем. Мы дышим этим воздухом, то и дело поливая голову под армейской зелёной панамой тёплой водой из фляжек. Воды у нас много – снабжение поставлено прилично. Так что экономить не приходится: лей сколько хочешь! Завтра ещё цистерну с базы подкинут. Мы – на 300-м километре на шоссе Луанда – Маланже. Ждём «покупателей» – как называем по гэсэвэгэшной привычке всякое начальство, – они должны принять у нас доставленную с базы в Луанде боевую технику и стрелковое оружие. Их на армейских складах в Восточной Германии – валом! Всё – устаревших марок, уже снятое с производства, а то и оставшееся со времён Великой Отечественной. Что далеко ходить – мы сами в карауле набиваем автоматные рожки патронами образца 1943 года. Правда, тогда акээмов ещё не было, зато ППШ, трёхлинеек Мосина и «Максимов» – сколько хочешь!

Я – старший группы сопровождения груза. В моём подчинении – сборный взвод бойцов из разных гэсэвэгэшных частей, три старых, побитых «ЗИСа» с ящиками в крытых рваным брезентом кузовах, две чехословацких военных «Шкоды» со списанными гэдээровскими гаубицами Д-30 на прицепах, «МАВС» (передвижная станция по очистке воды). Рядом – блокпост негритянских правительственных войск, плохо замаскированный выгоревшими на солнце широкими пальмовыми ветвями, обложенный мешками с землёй, на многих из которых – синий штамп: «Made in the USA».

Ко мне расслабленным приблатнённым походняком метётся Москва. Это переиначенная по армейской традиции, сокращённая фамилия – Москвитин. Витька – старик и, как это ни странно, действительно москвич. Защитного цвета погоны – безупречно чистые, как и его дембельская совесть. Форма на нём, как, впрочем, и у всех нас, – местная, армии МПЛА. На глазах у него – фирменные итальянские очки от солнца. Москва в них смахивает на крутого американского наёмника. Сам он – из спецназа.

– Лейтенант, сгоняем, пока суть да дело, в деревню к чёрным? Возьмём пару пузырей негритянского шнапса? – заглядывает он мне в глаза. Но это не просто просьба – соблазн.

– В смысле – касандвы? – со знанием темы переспросил я.

– А что тут ещё есть – кроме? – вопросом на вопрос ответил Москва. – Не будем же мы травиться пальмовым вином или кукурузным пивом?

– А где тут деревня, знаешь? – скептически поинтересовался я. – Ближайшая, небось, за линией фронта?

– А вон у амигов на блоке спросим, – скалясь, говорит, ослепительно сияя блатной золотой фиксой во рту, Москва.

– Как ты с ними договоришься, Витёк, с людоедами? Или на их языке шпаришь? – посмеиваюсь я.

– На фига мне ихний испанский, – продолжает улыбаться дембель. – Тут же пол-Африки на американский подсели, – бывшая колония капиталистов, слыхал! А по-американски я чуть-чуть шпрехаю. В школе, гляди, поднатаскали.

К нам подходит разомлевший от вязкой болотной жары ефрейтор Витряк – он с Западной Украины. Услыхав конец Витькиной фразы, острит:

– Москва, а ты в какой школе штаны протирал? Случайно не в УО?

Витряк на полгода младше Москвитина, в своей части он стоял на должности замкомвзвода. Носил три лычки на чёрных танкистских погонах, но за какие-то художества в ГСВГ, в Магдебурге, – разжалован.

Москва, непонимающе вылупив глаза, разглядывает Сашку, будто впервые видит. Ему хочется «врезать» ангольского кукурузного шнапса – касандвы, да и тропическая парилка не располагает к размышлениям.

– Я, Хохол, в нормальной пацанской школе кантовался, усёк?! У нас в Марьиной Роще никаких УДО не было по понятиям. Только МУР на Петровке.

– Ну, тогда должен соображать, что американского языка нет, а там, за Маланже, в джунглях не испанцы папуасов гнобили, а бельгийцы.

– Да ладно вам следствие разводить, знатоки хреновы, – прервал я бойцов. – Саня, вон Москва предлагает за варевом на «ЗИСу» смотаться, пока начальства нет. Ты как, четвёртым будешь? Кванзы ещё остались, небось, не все пробухал в порту с местными шмарами?

– Четвёртым? – удивлённо переспросил Москва, оглядывая потенциальных собутыльников. Явно, что-то прикидывая в уме.

– Водилу не считаешь? Он тоже в доле, – напомнил я.

– А кто поедет?

– Магомед, думаю. Он из всех – самый толковый, – говорю я.

Москва согласно кивает головой, вскидывает АКМ на плечо и той же походкой направляется к колонне грузовиков, застывших сбоку дороги.

Через минуту к нам подъезжает машина Магомеда Ялхороева. На подножке со стороны водителя стоит, уцепившись за кронштейн зеркала, Витька Москвитин. Как только ЗИС затормозил, Москва ловко взобрался на крышу, устроился боком, свесив ноги на левую дверцу, на которой висел броник водителя. Положил автомат на колени. Я с Витряком уселся в кабине. Оставив вместо себя прапорщика Бежуашвили, кивнул Ялхороеву:

– Давай, Магомед, – с богом!

– Аллаху Акбар, – многозначительно ухмыльнулся тот, дав газу, врубил первую передачу и резко рванул с места.

От сильного толчка Москвитин чуть не кувыркнулся с крыши. Матюкнувшись, с досады грохнул прикладом акээма по крыше.

– Эй, там!.. Полегче, слышь, водила. Не дрова, блин, везёшь.

– Держись, ара, – дорога фронтовая, – крикнул в открытое окно Ялхороев. С тревогой глянув на меня, посоветовал: – Товарищ старший лейтенант, прикажите ефрейтору Витряку дверь открыть. На всякий пожарный… Вдруг – мины.

– Резонно, – согласился я. – Открой, – сказал ефрейтору, сидевшему с краю.

Вверху, на крыше, неумело подражая Битлам, Москва затянул популярную дворовую песню времён вьетнамской войны:

Мой «Фантом», как пуля, быстрый

В небе голубом и чистом,

С рёвом набирает высоту.

Миновали блокпост правительственных войск. Ефрейтор Витряк вопросительно глянул на меня:

– Ты говорил, что у диких спросим, где водка… Куда едем, начальник?

– Прямо, брат. Эта дорога ведёт к африканскому коммунизму, – отшутился я.

– Тогда мне с вами не по пути, – поддержал шутку ефрейтор. Одной рукой он сжимал автомат, поставленный на пол между коленями, другой придерживал дверь, чтобы не захлопнулась.

– Да вам, западенцам, не привыкать, – наклонившись к открытому окну, крикнул с крыши услыхавший наш разговор Москвитин. – У вас, небось, в Карпатах до сих пор недобитые бендеровцы с фрицевскими шмайсерами бегают, правильных русских чуваков мочат.

Говорил он с заметным московским акцентом – на «а».

– Ну да, – кивнул ефрейтор Витряк, скептически ухмыляясь, – угадал, зёма. Только уже отбегались, капут! Последних бандеровцев ваши москали в 1956 году словили. Мой дед, царство ему небесное, сам в УПА у Шухевича служил, богато чего рассказывал.

– Отставить неуставные разговорчики, – с напускной строгостью прервал я их пикировку. – Развели тут национальный шовинизм. Лучше по сторонам глядите – как бы на засаду унитовцев дуриком не напороться. А на следующем блоке спытаем у местных, как ехать.

Несмотря на раннее время, на шоссе много автотранспорта: оставшиеся ещё с колониальных времён старые, побитые португальские легковушки – в основном итальянского и французского производства, – Фиаты и Ситроены; гэдээровские Трабанты, румынские внедорожники ARO. Попадались западно-европейские грузовики, советские Газ-51, узконосые автобусы разных марок. Мелькали военные машины, камуфлированные под цвет джунглей, – советские, а так же трофейные из Заира и Южно-Африканской республики. Изредка хищно проезжали брошенные португальской армией бронемашины Bravia Chaimite. По обочинам жались спешащие по своим делам туземцы, плелись в пыли пастухи, погонявшие палками небольшие стада калахарских красных коз и другой домашней живности, полуобнажённые, увешанные амулетами, бусами и ожерельями чернокожие женщины несли на головах кувшины с водой, корзины с экзотическими фруктами. Их обгоняли велосипедисты, мотороллеры, мулы, тяжело тащившие двухколёсные гужевые повозки, набитые горами всевозможной поклажи.

До очередного блокпоста армии МПЛА гнали километров пять. Не доезжая нескольких метров, водитель Ялхороев сбавил газ, взял как можно правее, выключил передачу и плавно нажал на тормоз. Тяжелогружёный ЗИС остановился прямо напротив блокпоста. Облачённый в зелёную камуфлированную форму, со старым советским ППШ на шее, африканец что-то крикнул на своём языке в глубь помещения, поднял правую руку, то ли приветствуя нас, то ли предостерегая.

Витряк выпустил меня из кабины, стал возиться с распахнутой дверью, прикручивая её проволокой к капоту. Москва слез с крыши, направился вслед за мной в зияющий проход между составленными друг на друга ящиками из-под снарядов, из которых был сложен блокпост. Я поздоровался по-португальски с высоким, атлетического телосложения ангольцем в форменной фуражке, перетянутым старой офицерской портупеей. Левую сторону её оттягивала кобура нашего пистолета ТТ. Я хорошо знал не только язык бывшей ангольской метрополии, но и испанский. Ангольский офицер с уважением отдал мне честь, поинтересовался о цели нашего приезда.

– Амиго, не могли бы вы нам сказать, где находится по трассе ближайший населённый пункт? У нас закончился сухой паёк и нужно пополнить запасы продовольствия, – не моргнув глазом, соврал я союзнику по борьбе. Посвящать его в наши истинные цели я, естественно, не стал.

Москвитин тем временем пытался общаться с помощью жестов и разных иностранных слов с рядовыми бойцами блокпоста, которые имели не менее экзотическое вооружение, чем солдат на улице. Двое из них были с немецкими шмайсерами времён Отечественной войны, один – с допотопной русской трёхлинейкой и современным РПГ-2, а четвёртый, вообще, – с копьём-ассагаем. Пятый туземец тяжело стонал в углу, на куче всякого тряпья, горло у него сильно распухло. Видимо, был ранен или тяжело болен. Офицер перехватил мой вопросительный взгляд и пояснил:

– Муха цеце… Срочно нужно врач, но у нас совсем нет автотранспорт. А до города S., где есть больница – пятнадцать километров на север, в сторону заирской граница. В городе живут люди племени амбунду – очень хороший народ! Тоже, как и вы, – христиане. Дружелюбные и гостеприимные. Вам, капитан, как раз по пути. Кстати, там хороший сельский рынок, купите всё, что вам нужно из пища. Только предостерегаю – от главной дорога в сторону не сворачивай, – кругом в джунгли минный поля! Унитовский бандиты ставят.

Мне польстило, что союзник невольно «повысил» меня в звании, и отказывать африканским товарищам было вроде неловко. К тому же свободного места в кузове на ящиках – хоть отбавляй, и нам всё равно в ту сторону. Я решил взять больного аскера.

Солдаты-туземцы вчетвером быстро погрузили больного воина в кузов, под брезент – на самую верхушку горы зелёных ящиков со стрелковым оружием и боеприпасами. Придерживать его я посадил ефрейтора Витряка. Москва занял его место в кабине, и мы снова тронулись.

– Магомед, давай, притопи до полика, – с тревогой поглядывая на часы, обратился я к водителю. Мне не нравилось, что путешествие наше затягивается. А начальство могло появиться в любую минуту.

– Есть, товарищ старший лейтенант! – понял меня Ялхороев и прибавил газу. Двигатель протяжно взвыл, и машина пошла быстрее.

– Гля, гля, начальник, – в восторге закричал вдруг Москвитин, тыча пальцем в лобовое стекло. – Битва под Масквой намечается, что ли? Я, блин, валяюсь… – откуда этот металлолом?!

Я глянул вправо, куда указывал солдат. Там, в стороне от трассы, под раскидистыми пальмами, словно замершие чудища, стояли три прославленные в своё время тридцатьчетвёрки – легендарные советские танки. Чернокожие танкисты лежали в тени пальм, дремали. Несколько человек копались в двигателе крайнего танка.

– А что тебя удивляет, Москвитин? – пожал я плечами. – Гуманитарная помощь африканским братьям по разуму. Наштамповали в своё время на три войны, а она глядь и закончилась. И куда ценную технику прикажешь девать? На переплав? Зачем, – уж лучше по прямому назначению – в Африку.

– Клёвый бизнес, гляжу, начальник, – выскалился Москва. – Мы чёрным – Т-34 и пэпэша, гансы – Тигров и шмайсеры. Видал я на блокпосту у амигов…

Водитель Магомед Ялхороев недоверчиво покосился на Москвитина, переспросил:

– В натуре, что ли местные со шмайсерами фрицевскими воюют? Не сочиняешь, братан?

– Проснулся, ара! Дальше баранки своей ни фига не видишь, – усмехнулся старослужащий. – Небось, первый раз в командировке?

– Почему первый, зяма… В учебке был перед Германией, через год – на целине, у бульбашей.

– В учебке какой специальностью овладевал? – поинтересовался я у водителя.

– На экскаваторщика выучился, товарищ старший лейтенант. Хорошая профессия, ротные старики говорили, – денежная. На дембель приду, женюсь сразу. У нас за экскаваторщика любая горянка выйдет – выгодная профессия, люди говорят.

– А ты откуда сам, Магомед? – поинтересовался я, позёвывая.

– Из Дагестана, Хасавюртовский район. Чеченец я.

– Абрек, значит, ара, – развязно сострил Москва. – Тебе бы в самый раз здесь, в джунглях остаться. Бананы на пальмах – круглый год, и баб много под пальмами.

Я опять взглянул на часы, купленные в ГСВГ. Недорогие, вроде наших дореволюционных, купеческих – на цепочке. Гэдээровская, не подлежащая ремонту штамповка. Мы отсутствовали уже около тридцати минут.

По крыше кабины вдруг сильно заколотили прикладом.

– Магомед, тормози! Витряк что-то шумит, – с тревогой крикнул я водителю.

Когда грузовик остановился сбоку дороги, мы с Москвитиным поспешно выскочили из кабины. Подбежали к заднему борту. Бледный ефрейтор Витряк указывал рукой в кузов, кричал не своим голосом:

– Лейтенант, союзник, видать, кончается! Пена изо рта идёт, задыхается и – судороги по всему телу. Что-то надо делать!..

– Ну так делай, Витряк! – в тон бойцу испуганно закричал я, думая о международном скандале в случае смерти африканца. К тому же, будет волокита с местными властями, – оформление бумаг на покойника, причина смерти, вскрытие... А светиться здесь нам никак нельзя. Мало того, что это явная самоволка, – так могут ещё и дезертирство пришить в условиях боевых действий, а это уже серьёзно. Мама не горюй! Погонов на раз можно лишиться, а то и свободы.

– А чё делать-то, амиго? – вставил от волнения модное местное словечко ефрейтор. Руки у него тряслись, вероятно, так же как у больного ангольца. – Я же не ветеринар тебе, в самом деле. И не волшебник Хоттабыч.

– Чему вас только в дебильной школе учат, – заорал я в отчаянии не своим голосом. – Ну сделай ему второе дыхание, что ли? Биксу когда-нибудь целовал… в засос.

– Ты чё, лейтенант? Я же тебе не педик, – сконфузился боец, разведя руки. Правой продолжал сжимать АКМ, прикладом которого колотил по крыше.

На помощь пришёл Витька Москвитин. Махнув мне рукой, быстро выскочил на дорогу.

– Ты куда, боец? – помчался я за ним, обрадованный расторопностью старослужащего. Уж он-то наверняка найдёт выход из тупикового положения.

– Нужно машину остановить какую-нибудь. Может, дикари что подскажут, – прокричал он мне и вновь замахал рукой.

Несколько легковушек промчалось, не останавливаясь – вид взвинченных, вооружённых белых незнакомцев в форме пугал местных водителей. Наконец, затормозил старый американский армейский джип Виллис с открытым верхом. Трое чернокожих военных в форме армии МПЛА, видимо, офицеров, разминаясь, спрыгнули на асфальт. Водитель-мулат остался в кабине. Я услышал гортанную речь на испанском языке и понял, что это кубинцы.

Ко мне приблизился старший, – симпатичный, с шоколадного цвета кожей, мулат. Камуфлированный китель – на распашку. На поясном кожаном ремне советского производства, по бокам – две открытых ковбойских кобуры, в них – по американскому кольту. Под кителем – чёрная спортивная майка с портретом Че Гевары во всю грудь.

– Компанеро, привет! Чем вам можем помочь? У вас проблемы? Машина поломалась? – весело обратился ко мне по-испански кубинец с портретом знаменитого на обеих полушариях революционера на груди.

– Салюдо, товарищ! – ответил я на его языке. – У нас и правда проблема. Умирает ангольский солдат. Его товарищи сказали, что укусила муха цеце. Мы везли его в город S. В больницу.

– И всего-то?! – пожав недоуменно плечами, удивился моей взволнованности командир кубинцев. Повернулся к своим спутникам, как бы ища поддержки, и те засмеялись.

– Нет, не всё, – решил я говорить начистоту. – Ещё нам надо достать что-нибудь выпить.

– Вы хотите выпить? – обрадовался чему-то весёлый кубинец. – У нас есть превосходный кубинский ром. Называется «Гавана Клуб».

Он обратился к своему шофёру:

– Бернардо, загони машину на обочину и позагорай на солнышке. Мы выпьем с русскими братьями.

Шофёр Бернардо, обогнув ЗИСа, съехал с дороги и припарковал джип под пальмами. Вытащил из багажника деревянный ящик с бутылками рома, советскую зелёную плащ-палатку, картонную коробку с офицерским сухим пайком и две жестяные кружки. Расстелил плащ-палатку, сложил всё на неё и послушно удалился.

Кубинец широким жестом пригласил нас за импровизированный стол. Два его товарища присели без приглашения. Москвитин тотчас забыл про умирающего африканца, при виде ящика с выпивкой глаза его загорелись нехорошим огнём. Ефрейтор Витряк, не обращая внимания на громкие стоны и крики умирающего, спрыгнул на землю. Я растерянно глянул на кубинца с портретом Че Гевары.

– Компанеро, а как же больной?

– А мы его сейчас вылечим, – засмеялся кубинец, налил полкружки рома и протянул одному из своих товарищей:

– Габино, отнеси лекарство африканцу. Он в кузове грузовика. Помоги ему выпить, и, если умрёт – прочитай заупокойную молитву. Я знаю, твой дедушка был капелланом при Батисте.

– Ты юморист, Джерардо! – беря кружку, сказал Габино. – Может, стоит всё-таки отвезти больного к врачу. Компанеро Че не одобрил бы твой поступок. Он ведь сам был доктором, если помнишь.

– Иди, иди, Габино. И не ворчи… Африканцев кругом много: одним больше, одним меньше – какая разница. Их племенные женщины плодовиты как кошки, они ещё нарожают. А русских братьев мы видим не часто. Тем более, Эрнесто Че Гевара любил Россию. И я тоже люблю! А американцев – ненавижу! Гори она ясным пламенем, та Америка!

Габино ушёл. Залез в кузов, – стоны и крики ангольца вскоре затихли. Нетвёрдой походкой подошёл ефрейтор Витряк, робко присел на краешек плащ-палатки. Я, немного поколебавшись, крикнул своему водителю:

– Магомед, иди сюда.

Вскоре все были в сборе. Кубинец Габино снял головной убор и перекрестился всей ладонью, по-католически.

– Грешная душа сына божьего вознеслась на небеса. Амэ?н!

– Вот за это и выпьем, – объявил командир кубинцев Джерардо. – Жаль, кружка всего одна. После больного пить не рекомендую, вдруг у него заразная эпидемия… Это вам местные сказали, что его укусила муха, – обратился он ко мне. – Но вы, компанеро, не знаете, что американцы с самолётов распыляют в джунглях всякую отраву, после чего негры из диких племён дохнут как мухи! Под видом вакцины от СПИДА, лихорадки Эбола и прочей мерзости, которую сами же они и распространяют, местным аборигенам вкалывают специальные препараты, приводящие женщин к бесплодию, а мужчин – к импотенции, и мы…

– Да, да, брат, а как же мы, – прервал его рассуждения встречным вопросом я. Уже опорожнив полкружки рома, я почувствовал приятную истому во всём теле, привычно ощутил себя до того счастливым, что мне было уже всё безразлично. Об умершем ангольском солдате я не думал. Да и собственная судьба, положа руку на сердце, меня теперь мало заботила. Я постепенно погружался в сладостную страну грёз, на время, а может, и навсегда прощаясь с этой проклятой, ненавистной земной реальностью. Где люди для чего-то создают горы оружия, чтобы безжалостно уничтожать себе подобных. И каждый находит в необходимости этого железное оправдание.

Я знал, что пройдёт какое-то время, и я снова окажусь в цивилизованной Европе, в ГДР, где всё стерильно, как в больнице, и никто никого не убивает. Где чистоплотные фрау по утрам моют щётками и мылом тротуары возле своих домов, а водители продуктовых автофургонов выставляют у закрытых дверей магазинов продукты и уезжают. И никто ничего не берёт. Потому что не принято. И меня ждёт там любимая женщина, тоже немка по национальности, только наша, русская. И я обязательно увижу её в этой жизни.

Если, конечно, меня не убьют…

19 октября – 28 ноября 2020 г.